Парижская коммуна: 73-дневная вахта

[Capra Milana]

Подготовлены и представлены гражданам читателям


Ранее опубликовано...

Vive la Commune de Paris!

А.Лурье. Портреты деятелей Парижской коммуны (М.: госполитиздат. 1956): 1, 2, 3, 4
Э.Белфорт Бакс. Парижская коммуна 1870-1871 гг. (Пг., 1918)
Речь Эжена Варлена перед судом в 1868 г. по делу о Международном товариществе рабочих (Вятка, 1918)
Письма рабкорров Парижской коммуны (М., 1937)
Гюстав Лефрансе. Воспоминания коммунара (Л.: Прибой. 1925)
М.Вильом. В дни Коммуны: записки очевидца (Л.: Прибой. 1926)
Луи Дюбрейль. Коммуна 1871 года (Пг., 1920)
К.Беркова. Парижская коммуна и русские революционеры (М., 1926)
Э.Желубовская. Крушение Второй империи и возникновение Третьей республики во Франции (М.: изд-во АН СССР. 1956)
П.Лавров. Парижская коммуна 18 марта 1871 г. (Л.: Прибой. 1925)
Б.Итенберг. Россия и Парижская коммуна (М.: Наука. 1971)
И.Книжник-Ветров. Русские деятельницы 1-го Интернационала и Парижской коммуны. Е.Л.Дмитриева, А.В.Корвин-Круковская, Е.Г.Бартенева (М.-Л.: Наука. 1964)

= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =

24-28 мая. А.Молок. Белый террор во Франции в 1871 г. (с приложением статьи В.И.Ленина «Памяти Коммуны». М.: изд-во ЦК МОПР СССР. 1936)
В.Арендт. Дни Коммуны 1871 года (М.: изд-во Ц.К.МОПР. 1929)
О.Вайнштейн. История парижской Коммуны (М.: журнально-газетное объед-е. 1932)
А.Арну. Народная история Парижской Коммуны / Полный перевод с французского (Пг.: изд-во Петроградского Совета Рабочих, Крестьянских и Красноарм. депутатов. 1919)
Ж.Буржен. История Коммуны / перевод с франц. (Л.: Прибой. 1926)

= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =

— Что вам хочется смотреть, дети, — говорит мать своим дочерям, — развалины или трупы?
— О, и то и другое, маменька, и то и другое!
— Ну, так вот что мы сделаем: мы поедем сначала смотреть на мертвых... Только уж позавтракать придется как попало.
— Ничего, маменька: мы возьмем с собой по кусочку хлеба!
— Хорошо! И если я не слишком устану, мы пойдем смотреть на пожары вместо десерта.
И девочки захлопали в ладоши.

«Парижский журнал» 5-го июля 1871 г. Прелестный портрет буржуазии, нарисованный ею самою.

Шапки долой! Я буду говорить о мучениках коммуны!

upd 5/12/10. Гражданин коммунар-Курск добавил фантастический рассказ Р. СИРАЗЕТДИНОВА "УРОК ИСТОРИИ"

запись создана: 17.03.2010 в 13:02

@темы: АРТеФАКТическое/иллюстрации, новые публикации, полезные ссылки, товарищам

Comments

[Nataly Red Rose]

Мы сверх-готовы (С) :-)

Но в течение 73 дней может появиться еще кое-что, еще книжечки, книжки и книжищи...

[heritier]

Слово предоставляется товарищу Лефрансе, человеку, которому был посвящен «Интернационал».

Гюстав Адольф ЛЕФРАНСЕ
30.1.1826, Анжер, - 16.5.1901, Париж

портрет отсюда
портрет отсюда

По профессии учитель. Участник Революции 1848. Один из организаторов Ассоциации учителей-социалистов (1849). За политическую деятельность весной 1851 лишён права преподавания. После государственного переворота 2 декабря 1851 вынужден был эмигрировать в Великобританию. Вернулся в Париж в 1853. В 60-х гг. вступил в 1-й Интернационал, был член Федерального совета парижских секций, примыкал к левым прудонистам. За участие в восстании 31 октября 1870 был заключён в тюрьму. 26 марта 1871 избран член Парижской Коммуны. Был (поочерёдно) член Исполнительной комиссии, Комиссии труда и обмена, Комиссии финансов. Присоединился к прудонистскому "меньшинству" Коммуны. В июле 1871 после подавления Коммуны бежал в Швейцарию. В августе 1872 заочно приговорён к смертной казни. В Женеве примкнул к бакунистам. Присутствовал без мандата на Гаагском конгрессе 1-го Интернационала. Вернулся после амнистии в 1880 в Париж, где окончательно обосновался в 1887.
Соч.: Etude sur le mouvement communaliste a Paris en 1871, Neuchatel, 1871; Souvenirs d'un revolutionnaire, Brux., 1903, сокр. рус. пер. - Воспоминания коммунара, М., 1925.
Лит.: Ленин В. И., Конспект первой части книги Г. Лефрансе..., "Иностранная литература", 1957, № 4.
Н. Г. Федоровский
Справочные сведения из Большой Советской Энциклопедии

ВОСПОМИНАНИЯ КОММУНАРА
ПЕРЕВОД С ФРАНЦУЗСКОГО Е.Кофман
ЛЕНИНГРАД: РАБОЧЕЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРИБОЙ». 1925

ОГЛАВЛЕНИЕ
От издательства
Предисловие автора
4 сентября 1870 – 18 марта 1871
18 марта 1870 – 3 июля 1871
Коммуна
Заключение

«Воспоминания коммунара» представляют собою часть книги Лефрансэ — «Воспоминания революционера», охватывающей период с сороковых годов прошлого столетия до падения Парижской Коммуны. Печатаемая нами последняя часть, наиболее интересная, включает воспоминания за время с 4 сентября 1870 г. — дня падения империи Наполеона III.
Автор «Воспоминаний» и известной работы «Этюд о коммунистическом движении в Париже в 1871 году» — Гюстав Лефрансэ (род. в 1826 г., умер в 1901 г.) был активным участником не только революционной борьбы 1870 и 1871 г.г., но и революции 1848 года. Учитель по профессии, он работал в 1848 году в национальных мастерских, за участие в революции 48 года был лишен права заниматься педагогической деятельностью, вступил после этого в союз учителей, в 1850 году был арестован в связи c опубликованием союзом новой программы воспитания и выслан в провинцию. После 2 декабря 1851 года за участие, в попытке противодействия монархическому перевороту Лефрансэ был выслан в Англию. Вернувшись в 1853 году во Францию, Лефрансэ отдается социалистической пропаганде, уделяя много внимания вопросу о положении работницы. В дальнейшем он принимает активное участие в политической борьбе (с подробностями читатель познакомится по «Воспоминаниям»), вплоть до падения Коммуны и бегства в Швейцарию, волнующие подробности которого живо описаны автором. День погребения Лефрансэ — 19 мая 1901 года - совпал с демонстративным шествием рабочих к Стене Федератов на кладбище Пер-Лашез, месту массового расстрела коммунаров.
Лефрансэ — непреклонный борец за освобождение пролетариата — сам считает себя фурьеристом, но с оговорками в смысле отказа от некоторых черт буржуазного характера в учении Фурье. Он принимает коммунистическую формулу: «каждому по его потребностям, от каждого по его способностям», но считает, что употребление, которое сделали из нее Бабеф, Кабэ и Бланки, противоречит требованиям индивидуальной свободы. Он иронически относится к идеям Прудона о роли бесплатного кредита для рабочих и вообще о возможности разрешения социальных противоречий в рамках капиталистического общества. В некоторых своих взглядах на роль государства Лефрансэ приближается к точке зрения, высказанной Марксом в «Гражданской войне во Франции», что не мешает ему, однако, придерживаться и некоторых пережитков прудонизма. Он считает необходимым разрушение буржуазного государственного аппарата, превращения государства из органа подавления трудящихся в орган служебный по отношению к ним; но в то же время он не чужд и некоторых предрассудков парламентаризма. Придавая слишком большую роль «самоуправляющейся коммуне», он считал все-таки, что провозглашение Парижской Коммуны должно было послужить сигналом к социальной революции, которая должна окончательно освободить пролетариат от экономического гнета, что Коммуна должна была наметить вехи социалистического строительства. Он видит заслугу Парижской Коммуны, между прочим, в том, что она разрушила республиканские иллюзии. На место прежней «республики рабов» должна стать «Социальная Республика» трудящихся.

ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ АВТОРА
Предлагая вниманию читателя эти заметки и воспоминания, почти все набросанные в периоды времени, соответствующие описанным в них событиям, я не имею притязания считать их историей, или автобиографией
Для того, чтобы написать историю, нужно было играть в ней более значительную роль, или же обладать особой осведомленностью, какой у меня никогда не могло быть.
Автобиография ли это? Еще менее того.
В моей жизни, как и в жизни тех миллионов существ, все заботы которых направлены на добывание хлеба насущного, не найдется ничего особо примечательного для рассказа. Я страдал и боролся не больше, чем они. Мне приходилось не больше и не меньше, чем им, быть недовольным той антиобщественной и бесчеловечной средой, в которой трудятся и умирают пролетарии, и которую мы все стремимся уничтожить и заменить обществом истинно равных и свободных граждан.
Но мне, принимавшему почти сорок лет участие в общих усилиях, направленных к тому, чтоб приблизить час освобождения, думалось, что, быть может, молодым рекрутам революционной армии было бы интересно узнать, как запечатлелись в уме «юнца» прежних времен развертывавшиеся перед ним и таившие в себе грядущую социальную революцию события, и как, благодаря им, сложилось его сознание.
Мне пришлось случайно познакомиться с некоторыми группами, входящими в состав великой революционной социалистической партии.
Я никогда не принадлежал ни к одной из этих групп — это, несомненно, вопрос темперамента.
Во всяком случае, это создает для меня то преимущество, что я никогда не принимал участия в их разногласиях и слишком часто сводимых ими между собою личных счетах. Мне дана этим возможность говорить без предвзятости и вражды.
Что же касается отдельных личностей, то я придаю им лишь второстепенное значение. Но в виду того, что они силой необходимости занимают определенное место в движении, я считаю себя вправе, и при случае этим правом пользуюсь, заклеймить тех из них, чьи действия находятся в ярком противоречии с принципами, которыми они прикрываются, чтобы добиться доверия угнетенных.
В свою очередь, я вполне признаю за ними и их друзьями право оспаривать сложившееся у меня о них мнение, но уверен, что им не удастся приписать его личной вражде или расчету.

[heritier]

А насколько это актуально – мне кажется, достаточно обратиться к таким вот строкам:

«Во второй раз за двадцать три года буржуазные республиканцы, вопреки своим обещаниям, не нашли ничего лучше, как утопить в крови справедливые требования рабочих.
Июнь 1848 г. и май 1871 г. выучат пролетариев, чего им следует впредь ожидать от буржуазного братства.
Власть дважды находилась в их руках. Дважды от них лишь зависело сделать Республику освободительницей угнетенных и несчастных, и оба раза они безжалостно и бессовестно их убивали.
Приходится во имя справедливости признать, что в этом отношении они действуют более широко, нежели их политические конкуренты.
Даже царь всея Руси не посмел бы в настоящее время подобным образом уничтожать тысячами своих петербургских подданных.
Никто никогда не сможет превзойти классических республиканцев в консервативной жестокости.

Означает ли это, что пролетариям, над которыми тяготеют всякого рода поборы, взыскиваемые господами нынешнего социального порядка, остается лишь, отчаявшись в Республике, кинуться навстречу какой-нибудь новой монархической реставрации в надежде получить от нее то, что им не сумели и не хотели дать республиканцы... то, что можно это утверждать, они им никогда не дадут.

Это означало бы впасть в другую крайность. Существующее между республиканцами и монархистами серьезное разногласие касается лишь способа стричь стадо... всегда годное лишь для стрижки.
В большинстве богатые и, следовательно, менее нуждающиеся монархисты, пользуются иногда менее жестокими приемами.
Согласие устанавливается, главным образом, между бонапартистами и республиканцами, этими сиамскими близнецами. Политика для них лишь ремесло, способствующее более быстрому обогащению, нежели другие профессии; достигнуть преуспеяния, их единственной цели, в последних они были бы неспособны.
Однако, республиканская партия, которая с 1848 г. являет собой зрелище, по своей гнусности во много раз превосходящее самые мрачные ожидания, эта партия насчитывает несколько человек, чье социальное положение, отчасти созданное их личным трудом, будь то в области искусства или науки, казалось, должно было бы их предохранить от заразы.
Почему же они, казалось бы свободные от всяких мелочных неприятных забот об эгоистических интересах, не только не реагировали на то, что их политические друзья так опустились, но, очутившись у власти, сами также оказались свирепейшими нашими противниками.
Вот что важнее всего уяснить себе и в чем, быть может, будет заключаться истинное значение этих записанных мною теперь «воспоминаний», единственное, которое я имел в виду, опубликовывая их.
Республиканская партия, к счастью не имеющая ничего общего ни с Республикой, ни с Революцией, в течение вот уже скоро целого столетия доказывает свою низость и жадность. Ее политические измены и финансовые плутни ни в чем не уступают гнусности бонапартистов.
Но, подлое отношение республиканской партии к пролетариату не может быть об'яснено одной лишь ее нечестностью.
Оно зависит, с одной стороны, от ложного мировоззрения, а с другой от того, что эта партия, в сознании своего бессилия разрешить экономические затруднения, в которых она запуталась, находит для себя более простым отрицать их или же, пользуясь ими, самой удить рыбу в мутной воде.
Напичканные классическими традициями, эти люди, которые в течение целого столетия официально представляют Республику, видели в ней всегда лишь некий способ проявления принципа власти, столь же архи-святой для них, как и для самодержавнейшего деспота.
Для этих честных людей безразлично, получена ли ими власть от бога или от народа. Когда представители этого знаменитого принципа — избираемые или нет — говорят, подданным, управляемым остается только повиноваться.
Что же, однако, подразумевают монархисты и республиканцы под властью?
Не что иное, если вам угодно, как откровение всего справедливого и истинного, всего, что должно стать законом для всех, правилом поведения для граждан при их сношениях с правителями — божьей милостью, или же призванными более или менее всеобщей и более или менее сознательной подачей голосов.
«Бог возложил на меня призвание», — говорят первые. «Народ вручил мне полномочие» — говорят вторые.
Призвание? Полномочие? Для чего?
Но для того, чтоб различать истинное от ложного, полезное от вредного, добро от зла. Другими словами: впредь по нашему постановлению истинным, полезным и хорошим будет об'явлено лишь то, что мы, в силу нашего призвания или полномочия, определим как таковое для охраны нашего могущества; а все, что будет стремиться к нанесению ему вреда, будет рассматриваться как преступное и, следовательно, наказуемое.
Возможно, что республиканцы серьезно считали, что власть, добытая ими благодаря согласию самих управляемых, станет, таким образом, по-настоящему законной. Это соответствовало знаменитой аксиоме: «Глас народа — глас божий», бывшей у них тогда в такой чести, а теперь, к счастью, низведенной на ту же ступень, что и папская непогрешимость, видоизменением которой она и была.
Таким образом, всеобщее голосование, бывшее лишь средством установить наличие более или менее полного согласия между заинтересованными по тому или другому вопросу общественного блага, было превращено республиканцами в принцип такой важности, что он первенствует над правом тех, кто им пользуется, как орудием своей мнимой верховной власти.
В силу этого замечательного принципа суверенный народ является в действительности еще более, нежели праздные короли, рабом майордомов. Они, под более современными названиями: депутатов, министров и т. п. становятся до такой степени его хозяевами, что они именно и регулируют работу и ограничивают действия призрачного властелина, лишенного даже права назначить подходящее для него время действия.
Более того, одни лишь эти уполномоченные пользуются правом точно определять условия и чуть ли не продолжительность своего мандата!
Одним словом, верховная власть народа состоит просто-напросто в том, чтоб своим голосованием санкционировать и в указанный уполномоченными этого народа момент узаконить все отклонения от справедливости, все гнусные притеснения и вымогательства, которым в «прежние времена» он подвергался со стороны монархов.
В Республике, как и в монархии, единственным законом является власть, т.-е. воля и интересы правителей.
Народу, или как его лицемерно называют, самодержцу, остается единственное право высказывать пожелания.
При обоих режимах одна и та же шарманка наигрывает все тот же мотив.
Весь спор между монархистами и республиканцами заключается в том, кто из них будет вертеть ручку и... в чей карман пойдет сбор.
Легко понять, что при действии таких положений, называемых философскими и даже юридическими, народам всегда приходится подвергаться «стрижке».
Предположим, однако, что самодержавный народ, случайно напав на собрание честных людей, которые захотели бы лойяльно отнестись к своим обещаниям, избрал одних только неподкупных депутатов.
Он, наконец, обладает правительством, которое решило распределить справедливо налоги; уничтожить бесполезные должности; избавить государство от присосавшихся к нему паразитов, Принудить финансовые и промышленные компании к точному выполнению контрактов, регулирующих их отношения с государством, которое, одним словом, решило положить конец всему, что даже с строго буржуазной точки зрения является в какой бы то ни было мере привилегией или ложащейся тяжелым бременем, и тем самым пагубной монополией.
Это правительство, действующее в рамках того, что условлено называть: «уважением к законности и к приобретенным правам», не продержалось бы и месяца.
Финансисты и полицейские, в конечном счете, единственные настоящие правители, как это ясно и с документами в руках доказывает в своей «Промышленной империи» Жорж Дюшен, наложили бы на него еще до этого срока запрет, подвергли бы отлучению на этот раз действительно настоящему, ибо они лишили бы его всякого кредита и тем самым помешали бы его функционированию... легально разумеется.
Напрасно призывало бы оно на помощь политическую революцию; к тому же такое предположение, поскольку дело идет о правительстве, нелепо.
И к чему бы это привело? Разве революция, к которой это правительство обратилось бы, не оставила бы все на своем месте?
Сколько уже было совершенно бесплодных, даже с чисто административной точки зрения, политических революций на протяжении почти целого столетия.
Чем больше перемен, тем хуже все становится. Правительству честных республиканцев — допустим невозможное, — не оставалось бы иного выхода, как удалиться... или же решиться принять участие в дележе пирога с тем, чтоб потопить свои угрызения совести в крови «неисправимых врагов общественного порядка», т.-е. эксплуатируемых.
В наше время Республика ценна лишь постольку, поскольку она является отрицанием всяких преимуществ и привилегий не только административного порядка, но, главным образом, порядка экономического.
Истинное превосходство нового республиканского мировоззрения состоит в том, что оно уничтожает все права, якобы приобретенные или захваченные какой бы то ни было группой в ущерб коллективу и будущим поколениям, с тем, чтоб всякий, вновь прибывающий, нашел для себя место на «жизненном пиру».
Одним словом, современная Республика — это Республика Социальная, не имеющая ничего общего с прежними республиками рабов, столь дорогими сердцу дипломированных господ.
Великая заслуга Парижской Коммуны 1871 г. в том, что она это поняла.
И поэтому также, несмотря на те неудачи, которые могут быть вменены ей трудящимися в вину, эта настоящая народная революция послужит отправным пунктом для окончательного разрыва между пролетариатом и его эксплуататорами, будь то абсолютные или конституционные монархисты, или же более или менее радикальные и даже непримиримые республиканцы.
И — да не забудут этого пролетарии, — среди их неумолимых врагов последние не являются наименее опасными.»

[М-Воронин]

Спасибо, Capra Milana и heritier.

О том, что бывают республики и республики, еще некто МР говорил.
Но давайте перемотаем пленку еще немного назад - на пародийную вторую империю.
* * * (это, так сказать, "государство", Баденге) * (а это - Отечество, Галлия)

[Nataly Red Rose]

В сообществе "Знание - власть" некоторое время назад выложена книга

Проспера Оливье Лиссагаре "История Парижской коммуны в 1871 году", издание 1906 года.

(кстати, я так и не выяснила, откуда "Э.")

А тут о Лиссагаре на французском. Коротенькая заметка, оч-понравилось, что он назван "Мишле Коммуны" ))

[Кибальчиш]

С днем Парижской Коммуны!!!
Граждане, а тут интересные ссылки.
Портреты коммунаров.
Фотки Парижа.
Политические карикатуры.
Документы, комментарии к фото.

[marianne68]

Михаил Бакунин
Парижская Коммуна и понятие о государственности

Избранные сочинения. Том IV.
Политика Интернационала. - Усыпители. - Всестороннее образование. - Организация Интернационала. - Письма о Патриотизме. - Письма к Французу. -- Парижская Коммуна и понятие о Государственности.
Книгоиздательство "Голос труда". Петербург-Москва, 1920.

C днем Парижской коммуны, граждане!

[Директор театра]

ПАРИЖСКАЯ КОММУНА

Храните
память
бережней.

Слушай
истории топот.

Учитывай
в днях теперешних
прошедших
восстаний
опыт.

Через два
коротких месяца,

почуяв —
— Коммуна свалится! —

волком,
который бесится, —

бросились
на Коммуну
версальцы.

Пощады
восставшим рабочим —
нет.

Падают
сраженными.

Их тридцать тысяч —
пулей
к стене
пришито
с детьми и женами.

Напрасно
буржуева ставленника
молить,
протянув ладони:

тридцать тысяч
кандальников
звенит
по каторгам Каледонии.

Пускай
аппетит у пушек
велик —
насытились
до отвала.

А сорок тысяч
в плевках
повели
томить
в тюремных подвалах.

Погибла Коммуна.
Легла,
не сумев,
одной
громадой
бушуя,
полков дисциплиной
выкрепить гнев —
разбить
дворян и буржуев.

И вот
выползает
дворянство — лиса,
пошло,
осмотревшись,
праздновать.

И сам
Галифе
припустился плясать
на клочьях
знамени красного.

На нас
эксплуататоры
смотрят дрожа,
и многим бы
очень хотелось,
чтоб мы,
кулак диктатуры разжав,
расплылись —
в мягкотелость.

Но мы
себя
провести не дадим.

Верны
большевистскому знамени,
мы
помним
версальских
выстрелов дым
и кровью
залитые камни.

Густятся
военные тучи,
кружат
Чемберлены-во́роны,
но зрячих
история учит —
шаги
у нее
повторны.

Будет
война
кануном —
за войнами
явится близкая,
вторая
Парижская коммуна —
и лондонская,
и римская,
и берлинская.

Владимир Маяковский. 1928 год

Ваш поэт, граждане.
А я бы присоединился к коммунарам!..

[Maria-S]

Разворачиваем вернисаж дальше, граждане.
Лефрансе говорит, что республика республике рознь, - заглянем в Париж начала Третьей республики.
Начало было торжественным.
Пройти мимо этого выдающегося государственного деятеля и не пнуть его было бы противно разуму и душе.
"Тьер обувает Республику"...
Опора "порядка".
И эти тоже. Они знают, как управлять.

А вот - результаты столь блестящего правительства.
(Если кто-то не понял - это охота за крысами. На ужин)
Теперь в Париже учтивый человек приходит с такими гостинцами.
А чем можно соблазнить даму? Конечно: хлебом!
Этой запасливой хозяйке еды хватит надолго. Да еще разнообразной... Отличный шкафчик, орехового дерева, гореть будет замечательно!
Да будет свет... Но нету керосина.

[tawi-tum]

Но парижане все же не унывают. Потому что они парижане
* * * * * *

[Кибальчиш]

"Это кончилось, как и должно было кончиться" (С)

* * *

[tawi-tum]

Воробьев на крышах становилось все меньше, сточные канавы пустели. Ели что попало.

(…) Когда они вышли оттуда, головы их были сильно отуманены, как бывает с людьми, основательно выпившими на пустой желудок. Было тепло. Ласковый ветерок порхал по их лицам.
Г-н Соваж, которого совсем развезло от теплого воздуха, остановился:
— А не отправиться ли нам туда?
— Куда?
— Ловить рыбу.
— Но куда же?
— Да на наш остров. Французские аванпосты стоят у Коломба. Я знаю полковника Дюмулена; нас пропустят легко.
Мориссо задрожал от желания.
— Хорошо. Я согласен.
И они расстались, чтобы захватить свои рыболовные снасти.
(…) Деревня Аржантей, напротив них, казалась вымершей. Высоты Оржемон и Саннуа господствовали над всей окрестностью. Широкая долина, идущая к Нантерру, с ее оголенными вишневыми деревьями и серою землей, была пуста, совершенно пуста.
Г-н Соваж, указывая пальцем на горы, прошептал:
— Пруссаки там наверху!
И беспокойство охватило обоих друзей при виде этой опустевшей местности.
"Пруссаки!" Они ни разу еще не видели, но уже несколько месяцев ощущали их вокруг Парижа — невидимым и всемогущих, разорявших Францию, грабивших, убивавших, моривших голодом людей. И ненависть, которую они питали к неизвестному и побеждавшему народу, соединялась у них со своего рода суеверными ужасом.
Мориссо пролепетал:
— А что, если мы их встретим?
Г-н Соваж отвечал с тем зубоскальством, которое, несмотря ни на что, всегда свойственно парижанину:
— Мы угостим их жареною рыбой!
Тем не менее они медлили идти дальше в поля, как бы пугаясь этого безмолвия окрестности.
Наконец г-н Соваж решился:
— Ну, идем! Но только осторожно!
Они спустились по винограднику ползком, согнувшись в три погибели, пользуясь для прикрытия каждым кустом, беспокойно оглядываясь и настороженно прислушиваясь.
Оставалось пройти лишь полосу пустой земли, чтобы достигнуть речного берега. Они пустились по ней бегом и, достигнув обрыва, притаились в сухих тростниках.
Мориссо приложил ухо к земле, прислушиваясь, не раздается ли поблизости шагов. Ничего не было слышно. Они были одни, совсем одни.
И успокоившись, они принялись удить рыбу.

Обезлюдевший остров Марант, находившийся против них, скрывал их от другого берега. Маленькое здание ресторана было заколочено и казалось заброшенным много лет тому назад.
Г-н Соваж выудил первого пескаря, Мориссо поймал второго, и они стали то и дело вытаскивать удочки, где на конце лесы трепетала серебристая рыбка; то была поистине чудесная ловля.
Они осторожно клали рыбу в веревочную сетку с мелкими петлями, мокнувшую в воде у их ног. Восторженная радость переполняла их, радость, охватывающая человека, когда он возвращается к любимому удовольствию, которого был долго лишен.
Ласковое солнце пригревало им спины; они ничего не слышали, ни о чем не думали, забыли весь мир; они удили.
Но внезапно глухой звук, словно подземный удар, потряс землю. Пушки начинали грохотать снова.
— Какими надо быть идиотами, чтобы так убивать друг друга.
Г-н Соваж добавил:
— Это хуже, чем у зверей!
Мориссо поймал уклейку и заявил:
— И подумать только, что так будет всегда, пока будут существовать правительства!
Г-н Соваж остановил его:
— Республика не объявила бы войны...
Но Мориссо продолжал:
— При королях война идет с внешним врагом, а при республике — внутри страны.
И они спокойно принялись спорить, разрешая важные политические вопросы с точки зрения здравого смысла мирных и ограниченных людей, сходясь на том, что люди никогда не будут свободны. А Мон-Валерьен грохотал без умолку, разрушая своими ядрами французские дома, обрывая жизни, уничтожая людей, кладя конец стольким мечтам, разрушая столько фантазий, столько лелеемых радостей, столько надежд на счастье, причиняя сердцам женщин, сердцам девушек, сердцам матерей, здесь и в других странах, страдания, которым никогда не будет конца.
— Это жизнь, — заявил г-н Соваж.
— Скажите лучше: это смерть, — возразил, улыбаясь, Мориссо.
Но они вздрогнули в испуге, отчетливо услыхав за собою шаги. Обернувшись, они увидели над своими головами четырех мужчин, четырех вооруженных и бородатых мужчин, одетых как бы в ливреи, подобно лакеям, и с плоскими фуражками на головах; эти люди целились в них из ружей.
Удочки выскользнули из рук рыболовов и поплыли вниз по течению.
В несколько секунд их схватили, связали, понесли, бросили в лодку и перевезли на остров.
Позади дома, который им казался покинутым, они увидели десятка два немецких солдат.
Волосатый великан, куривший большую фарфоровую трубку, сидя верхом на стуле, спросил у них на чистейшем французском языке:
— Ну, как, господа, хорош ли улов?
Один из солдат положил к ногам офицера сетку, полную рыбы, которую он позаботился прихватить. Пруссак улыбнулся:
— Эге, я вижу, что ловилось неплохо. Но дело не в этом. (…) Но вы шли через аванпосты, и у вас, конечно, имеется пароль, чтобы пройти обратно. Сообщите мне пароль, и я вас пощажу...
Оба друга, мертвенно-бледные, стоя рядом, молчали; их руки нервно подергивались.
Офицер продолжал:
— Никто об этом никогда не узнает, вы мирно вернетесь к себе. Тайна исчезнет вместе с вами. Если же вы откажетесь, — немедленная смерть! Выбирайте.
Они стояли неподвижно, не раскрывая рта.
Пруссак, по-прежнему спокойный, продолжал, протянув руку по направлению к реке:
— Подумайте, что через пять минут вы будете там, на дне. Через пять минут! Наверное, у вас есть родные?
Мон-Валерьен продолжал греметь.
Оба рыболова стояли безмолвно. Немец отдал какой-то приказ на своем языке. Затем он перенес свой стул, чтобы поместиться подальше от пленных, и двенадцать солдат стали в двадцати шагах от них с ружьями к ноге.
Офицер продолжал:
— Даю вам одну минуту, ни секунды больше.
Затем он вдруг встал, подошел к обоим французам, взял под руку Мориссо, отвел его в сторону и сказал шепотом:
— Ну, живо, пароль! Ваш товарищ ничего не узнает; я сделаю вид, что смягчился.
Мориссо ничего не ответил.
Пруссак отвел г-на Соважа и сказал ему то же самое.
Г-н Соваж тоже не ответил.
Их снова поставили рядом.
Офицер скомандовал. Солдаты вскинули ружья.
В эту минуту взгляд Мориссо случайно упал на сетку с пескарями, оставшуюся на траве, в нескольких шагах от него.
Луч солнца играл на куче рыбы, еще продолжавшей биться. И Мориссо охватила слабость. Как ни старался он владеть собою, глаза его наполнились слезами.
— Прощайте, господин Соваж, — пролепетал он.
Г-н Соваж ответил:
— Прощайте, господин Мориссо.
Они пожали друг другу руки, трясясь с головы до ног в непреодолимой дрожи.
Офицер крикнул:
— Огонь!
Двенадцать выстрелов слились в один.
Солдаты разошлись и снова вернулись, с веревками и камнями, которые привязали к ногам убитых; затем отнесли тела на берег.
Мон-Валерьен не переставал грохотать, окутавшись теперь целой горой дыма.
Вода брызнула, забурлила, закипела, но постепенно ее волнение улеглось, лишь мелкие волны расходились к берегам.
На поверхности плавало немного крови.
Офицер, неизменно спокойный, сказал вполголоса:
— Теперь ими займутся рыбы.
И он направился к дому.
Вдруг он увидел на траве сеть с пескарями. Он поднял ее, осмотрел, улыбнулся и крикнул:
— Вильгельм!
Подбежал солдат в белом фартуке. И, бросая ему улов двух расстрелянных, пруссак скомандовал:
— Изжарь мне сейчас же этих рыбешек, пока они живы. Это будет восхитительное блюдо!
И он снова закурил трубку.

Ги де Мопассан, «Два друга» (Полный текст тут)

[tawi-tum]

Один из самых страшных рассказов, которые я читала. И еще более страшный фильм по этому рассказу. Контраст между обыденностью, комичностью героев и разных ситуаций, в которых они оказываются, и неожиданной их, трагичной гибелью.

[Eh voila]

И еще более страшный фильм по этому рассказу. Контраст между обыденностью, комичностью героев и разных ситуаций, в которых они оказываются, и неожиданной их, трагичной гибелью.

Вы правы, гражданка tawi-tum!..

[Eh voila]

Проектируется издание газеты. Т.-е. не то, чтобы настоящая газета — для этого нам не хватит денег, — но серия ежедневных плакатов, наподобие плакатов первой революции. Марат или Эбер? «Друг Народа» или «Пер-Дюшен»? Разумеется, «Пер-Дюшен»! Великий гнев, великая радость, адски патриотические послания, — словом, в стиле того времени…

ВНУК ПАПАШИ ДЮШЕНА
Ах, граждане! С первых строк, даже нет, с обложки я уже почувствовал, что это мне очень близкая история и автор… словно давний знакомый. Он так хорошо ощущает нашу Революцию! И ему столько же лет…
Не стану вас томить длинными цитатами и дразнить аппетит. Просто – знакомьтесь:

МАКСИМ ВИЛЬОМ [Вийом]
1844 – 1925
В ДНИ КОММУНЫ
ЗАПИСКИ
ПЕРЕВОД С ФРАНЦУЗСКОГО АЛ.МАНИЗЕР,
ПОД РЕДАКЦИЕЙ И С ПРЕДИСЛОВИЕМ А.И.МОЛОКА
ЛЕНИНГРАД: РАБОЧЕЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРИБОЙ». 1925
Государственная типогр. имени тов. Зиновьева. Ленинград. Социалистическая, 14

День в Люксембургском военном суде
Немного правды о смерти заложников
Архиепископ (Среда, 24 мая)
Расстрел на Новом Мосту (Среда, 24 мая)
Доминиканцы (Четверг, 25 мая)
Мексиканец (Пятница, 26 мая)
Улица Аксо (Пятница, 26 мая)
Когда мы издавали «Пер-Дюшен»
Республика или смерть!
Наши досуги
Друзья
Батальон «Детей Пер-Дюшена»
Последние дни
В восставшем городе
У Глазера
Вступление пруссаков
Колонна
В госпитале «Божий Дом»
В министерстве юстиции
Прото и адвокат Русс
Вольтер и Руссо
В клубе Северен
Кафе дю Орсэ
Концерт в Тюльери
Монета Коммуны
Почему Делеклюз искал смерти?
Утро боя
Красная улица
В путь!
В разгаре террора
Первые приключения
Арест
Мой дядюшка вахмистр
По ту сторону границы
В Женеве
В изгнании
Мой друг полковник
Папаша Гайяр
На границе
Прото
Перелетные птицы
Разуа
Эжен Вермеш
После амнистии
Гражданин Приве
Ранк
Домбровский
Стена
В Бреванне
Из предисловия А.И.Молока
Предлагаемые читателю записки Максима Вильома представляют исключительный интерес в ряду других мемуаров, посвященных Парижской Коммуне 1871 года. Увлекательность изложения, яркость красок и образность сцен и фигур счастливо сочетаются в этих записках с богатством фактического материала и точностью (доходящей местами до документальности) в его передаче.
Автор — типичный представитель деклассированной революционной интеллигенции, юной когорты студентов и журналистов, объявившей беспощадную войну бонапартизму и ядовитыми стрелами своих «Речей Лабиена» и им подобных памфлетов и газет взрывавшей и без того падавшее здание Второй Империи, последний удар которому должна была нанести война с Пруссией Бисмарка и Мольтке.
В Коммуну он бросается, по его собственному выражению, «со всем пылом и энтузиазмом молодости», хотя и с очень скудным идейным багажем (по части теории он и его друзья, как бланкисты, так и прудонисты, в большинстве своем были крайне беззаботны). Он воспитан в благоговейном преклонении перед суровыми фигурами Конвента и первой Коммуны, а также перед «воплощением социальной революции», «вечным узником» Бланки.
Вместе с Эженом Вермешем и Альфонсом Эмбером он воскрешает умолкнувшего в 1794 году старого ворчуна-патриота «Пер-Дюшена»...
Перед нами проходит ряд сцен и фигур, врезывающихся в память. Картина сменяется картиной. Вот Феликс Пиа, обращающийся с напутственной речью к уходящему на фронт батальону; вот Россель, поверяющий друзьям свои мечты о превращении гражданской войны в войну национальную и о возобновлении борьбы с немцами после победы над Версалем; вот старый монтаньяр Делеклюз, ищущий смерти на баррикаде, чтобы не пережить поражения; вот бесстрашный революционер Гуа, нашедший в себе достаточно сил, чтобы совершить акт революционного правосудия над пятьюдесятью заложниками; вот Вермеш, делящий свои досуги с веселой дочерью парижских мостовых, беззаботной Рашелью; вот незабвенный день провозглашения Коммуны на площади перед Ратушей; вот свержение Вандомской колонны — гордый вызов всему старому миру; вот своды старинной церкви, оглашаемые непривычными для них звуками Марсельезы заседающего здесь клуба; вот красавица-артистка, задрапированная в красное знамя и бросающая с эстрады бывшего императорского дворца, ныне «Дома Народа», задорную и грозную «La Canaille», подхваченную тысячью голосов победившей «черни»; вот скромная работница, жертвующая свою единственную пару золотых серег на дело революции; вот молоденькая маркитантка, о подвигах которой на фронте можно было бы написать целую книгу; вот герои-артиллеристы, бесстрашные и веселые под ураганные огнем неприятеля; вот похороны убитых героев; ужасы майской кровавой недели; пожары; бесчинства ворвавшейся в город версальской солдатчины; застенки-суды, массовые расстрелы, террор; последняя схватка на кладбище среди могил... Трудно исчерпать все богатство содержания записок Вильома. Не менее интересны и сцены из последних годов Империи, осады Парижа (восстания 31 октября и 22 января), капитуляции (вступление пруссаков), бегства побежденных, где особенно врезывается полная глубокого социального смысла сцена встречи двух юных коммунаров с затерянным в Альпах контрабандистом, таким же бунтарем, как и они. С неослабевающим интересом читаются и последние части: «В изгнании» и «После амнистии».
Историку особенную радость доставит обстоятельный рассказ о смерти заложников, написанный на основании документов и показаний очевидцев, тщательно проверенных и сличенных между собой), который бросает яркий свет на обстановку казней и с точностью устанавливает степень участия в них как Коммуны в целом, так и отдельных коммунаров-бланкистов; страницы, посвященные истории газеты «Пер-Дюшен» 1871 года; письмо Камелина Вильому от 15 сентября 1908 года, — драгоценный исторический документ, впервые с большой полнотой освещающий деятельность Монетного двора во время Коммуны; глава, посвященная Ранку и изобилующая новыми данными о казни Шодэ и описанием жизни изгнанников Коммуны в Швейцарии, богатая ценным фактическим материалом, главным образом биографического характера. В этих своих частях записки Вильома могут служить основным источником при изучении соответствующих проблем и моментов в истории первой республики пролетариата.

[Eh voila]

Подробнее о публицистике Вильома:
Mes cahiers rouges au temps de la Commune by Maxime Vuillaume
10 editions published between 1909 and 1998 in French and Undetermined and held by 69 libraries worldwide
Le Pere Duchene
in French and held by 42 libraries worldwide
La semaine sanglante; journal d'un Communard (mai 1871) by Maxime Vuillaume(
4 editions published in 1964 in French and held by 33 libraries worldwide
Mes cahiers rouges by Maxime Vuillaume( Book )
7 editions published between 1900 and 1908 in French and Undetermined and held by 31 libraries worldwide
Mes cahiers rouges au temps de la Commune : memoires by Maxime Vuillaume(
3 editions published in 1998 in French and held by 20 libraries worldwide
Les galeries souterraines by Maxime Vuillaume
6 editions published between 1867 and 1879 in French and Undetermined and held by 15 libraries worldwide
Pourquoi l'entente doit vaincre by Maxime Vuillaume
3 editions published in 1918 in French and held by 15 libraries worldwide
Le bronze by Maxime Vuillame( Book )
4 editions published in 1890 in French and held by 10 libraries worldwide
Les travaux publics au XIXe siecle : les nouvelles routes du globe by Maxime Vuillaume
1 edition published in 1882 in French and held by 10 libraries worldwide

А по первой главе настоящей книжки поставлен короткометражный фильм!

[forster2005]

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ХОТЕЛ БЫТЬ ШОМЕТТОМ и ЭБЕРОМ

Лоб у него был высокий, шевелюра и вечно взъерошенная бородка темные, взгляд пристальный, дерзко-настойчивый, вообще вид иронический, а голос очень звучный.
Он принципиально называл всех знакомых и незнакомых «гражданин» и «гражданка» (это еще в годы второй империи), а в разные названия, типа «Сен-Мишель», вместо «saint», «croix» или «roi» вставлял «guillotine».
Он высмеивал полицейских шпионов, угощая понюшкой табаку.
Когда его спросили, либерал ли он, он отвечал со смехом: «Прошу вас быть со мной вежливым!»
24 мая он «нарочно нарядился» в мундир федерата – чтобы защитники Коммуны не подумали, что он собирается сбежать, и потому еще, что «умирать надо прилично».
Когда его арестовали и спросили, кто этот человек, он сказал четко и громко:
- Я Рауль Риго, прокурор Парижской коммуны.
Контра всегда отличается плохой изобретательностью. Вандейцы хотели заставить Бара кричать «Да здравствует король». Версальский офицер обратился к Риго:
- Ну, так кричи: «Долой Коммуну».
У Риго был очень звучный голос. И его услышали дрожащие от страха, спрятавшиеся за шторками окон обитатели улицы Сен-Жак:
- Да здравствует Коммуна!

РАУЛЬ РИГО. Биографический очерк из книги А.Лурье «Портреты деятелей Парижской коммуны»
(скан 1,3 Мб; распознанный текст без вычитки 218 кб)

[forster2005]

Maria-S спасибо!
tawi-tum теперь очень захотелось фильм посмотреть. Скажете, чей и какого года?
Eh voila +100. Кстати, там на одной картинке мед-сан-брат, тоже родственный тебе персонаж ))

[э.п.=директор шарантончика]

Только лишь в бурях взрывается страстно
С криком «живи!» молодая весна.
Только лишь в бурях земля полновластно
Рушит неволю холодного сна.
Пусть разобьются железные звенья,
Реки воспрянут из мертвого льда.
Крикни, коль жаждет душа обновленья:
Вешние бури, ломитесь сюда!

Вешние бури бушуют сурово
В дни пробужденья народных страстей.
Вешние бури нам чуются снова
В голосе наших пророческих дней.
Кто перед ними слабеет душою?
В утреннем свете бледнеет звезда,
Вестники блага гремят над землею.
Вешние бури, ломитесь сюда!

Братья! Сроднило нас мысли сиянье.
В бурях, потомки усталых отцов,
Твердо стоим мы без мук колебанья
С дружною клятвой отважных бойцов.
Пусть мы сегодня, сраженные, ляжем,
Пусть нас схоронит зима - не беда:
Солнце победы мы миру укажем.
Вешние бури, ломитесь сюда!

Эрнст (Христиан Фридрих) Шеренберг (1798-1881) в переводе Александра Федорова (1868-1949)

Насколько я что-нибудь смыслю в музыке, стих точно ложится на мелодию "Вихри враждебные веют над нами..."

[Nataly Red Rose]

Насколько я что-нибудь смыслю в музыке, стих точно ложится на мелодию "Вихри враждебные веют над нами..."

Точно-точно. Я уже проиграла и спела. )

[Eh voila]

Ах, вот здесь, вот здесь! Можно скачивать песни и списывать слова!

[С-Нежана]

Большое спасибо всем!
Forster2005, как Вы написали о Рауле Риго... Несколько предложений, но стоят целой брошюры. Слезы навертываются...
Eh voila начала читать записки Максима Вильома и тоже не могу оторваться. )

С моей стороны, хотела бы предложить ссылку на сайт, посвященный Гюставу Курбе. Там выложена книга о нем Н.Н.Калитиной, автора, которую в сообществе знают давно и уважают, как мне кажется.

[э.п.=директор шарантончика]

Луи ДЮБРЕЙЛЬ [Dubreuilh]
18.03.1862 – 1924
Автор – журналист по образованию, публицист (сотрудничал в «Юманите» и других левых изданиях), историк, политический деятель. В 1905-1918 гг. - первый секретарь бюро Французской секции Интернационала трудящихся. В 1906 опубликовал книгу "Коммуна 1871 г." ("La Commune de 1871", вошла в 11-й том серии "Histoire socialiste" (1789-1900) под ред. Ж.Жореса). Книга богата фактическим материалом; так, в ней впервые были напечатаны тексты ряда протоколов заседаний Коммуны, в т.ч. заседаний 28-29 марта.
КОММУНА 1871 года
ПЕРЕВОД с ФРАНЦУЗСКОГО Н.С.ТЮТЧЕВА
Петроград: государственное издательство. 1920

Из предисловия переводчика
Могло ли восторжествовать рабочее движение 1871 г.? Л.Дюбрейль дает на этот вопрос категорический ответ: и да, и нет.
Оно могло завершиться победой и упрочиться, как движение коммунальное (муниципально-автономное) и демократическое, задающееся целями социальных (а не социалистических) реформ, но оно не имело никаких шансов на успех и победу, как классовое рабочее движение, т.е., другими словами, как социалистическое.
Дюбрейль говорит, что в Париже той эпохи грани между классами фактически были выражены менее резко, чем к началу нашего века. Поэтому Коммуне трудно было помочь в самой основе экономическим интересам различных категорий работников, живущих заработной платой, не затрагивая одновременно обихода и интересов многочисленного сословия производителей-ремесленников, еще владевших орудиями труда. А с другой стороны, систематически экспроприаторская политика была невозможна для Коммуны и потому еще, что наемные рабочие, в общей своей массе, еще не способны были усвоить самую возможность функционирования общества на иных началах, кроме традиционно капиталистических. Они не имели еще ни одного синдикального или кооперативного учреждения, которое могло бы обеспечить нормальное функционирование производства и обмена в случае уничтожения всех капиталистических учреждений.
«Новый порядок вещей, особенно социальный порядок нельзя вводить при помощи декретов; декреты и законы должны только санкционировать уже существующие отношения. Пытаясь на этой почве опередить время, Коммуна, вероятно, достигла бы только того результата, что направила бы против себя часть своих собственных сил, и притом лучших сил, не вызвав притом в среде самого пролетариата более энергичного под'ема и большей к себе преданности». Коммуне оставалось, в виду этого, лишь работать под видом демократизации политических учреждений над подготовкой общего социального преобразования, чем она и занялась.
Но и тут ее встретили почти непреоборимые затруднения; пролетариат не мог еще выделить из своей среды достаточного контингента интеллигентных сил, которые не только способны были бы функционировать, как руководящие общественные силы, но даже и как средний служебный персонал многочисленных служб и общественных учреждений Парижа. А их прежний персонал или саботировал, или же совсем покинул город, подчинившись приказу Версаля. Вследствие этого Коммуне даже с большим трудом удалось лишь кое-как наладить возобновление функционирования всех этих городских служб, и она вынуждена была оставить мечту о политике непосредственных широких социальных реформ, отложив ее на будущее. Отсюда и ее робкая политика в сфере экономических отношений.
Единственный изданный ею декрет, носивший до известной степени социалистический характер, относился к покинутым хозяевами мастерским и фабрикам: их решено было экспроприировать (впрочем, вознаградив их хозяев известной денежной суммой) и передать в эксплуатацию кооперативным ассоциациям рабочих, которые и должны были уплатить, упомянутое уже вознаграждение прежним хозяевам этих фабрик. Но даже и этот декрет фактически осуществлен не был, и дело ограничилось, в виду кратковременности существования самой Коммуны, одними лишь подготовительными его обсуждениями.
Декреты Коммуны, касающиеся, сроков платежей за квартиры и отсрочек уплат по торговым векселям, за период осады и до марта 1871 г., хотя и очень благодетельные для населения, не носили даже и этого социалистического характера.
То же самое следует сказать и о декрете, разрешавшем безвозмездную выдачу из ломбардов залогов на сумму, не превышавшую 20 франков, и совершенных до 20 апреля, если заложены были: одежда, белье, постельные принадлежности, домашняя утварь или орудия труда. Ломбарды были учреждениями государственными, следовательно, государство просто дарило своим неимущим гражданам по 20 франков (по 5 р. 33 коп.)! Декрет о конфискации имуществ духовных конгрегаций, что и до этого неоднократно уже совершалось буржуазными правительствами, тоже не носил социалистического характера.
Но, несмотря на все это, по своей сущности Коммуна была, все же, первым крупным генеральным сражением труда с капиталем, а ее республиканство была бессознательным социализмом, который в будущем несомненно угрожал социальным основам старого общества и таил в себе задатки нового.
Дюбрейль почти не коснулся этих впечатлений заурядного парижского обывателя от переживавшихся им при Коммуне событий, ОН указал лишь на разнуздавшуюся ярость парижского буржуа, в тот момент, когда Коммуна была уже подавлена, ярость, требовавшую крови, больше крови...
Н. Тютчев

Осажденный Париж
Париж вне закона!
Восемнадцатое марта
Мэры и Центральный комитет
Коммуна избрана
Перед неизвестным
Затруднения
Тьер за работой
Вылазка 3 апреля
Коммуна в провинции
После вылазки
Под стенами Парижа
Комиссии и делегации
Миротворцы
Политика Коммуны
На пути к гибели
За баррикадами
Трехцветный террор
Несколько замечаний

Книга сильно попорчена временем, поэтому качественное распознавание невозможно. Скан разделен на 4 файла. Скачивать: 1, 2, 3, 4.

Хочу обратить ваше внимание, товарищи, и на личность переводчика,
Николая Сергеевича Тютчева (22.08.1856 – 31.01.1924).
Народник, деятель «Земли и воли», дворянин, студент Медико-хирургической академии и юридического факультета Петербургского университета, политический ссыльный, историк, переводчик. Вики-статья о нем составлена неплохо.

[АиФ]

С днем Парижской коммуны, граждане!

Есть такой журнал, "Гаврош". Французский. Тематические статьи в сети:
Charles Lullier, le général fou de la Garde nationale de Paris le 18 mars 1871 Par Pierre-Henri ZAIDMAN
La caricature anticléricale sous la Commune de Paris (1871) Par Guillaume Doizy

[АиФ]

Почтенный Тьер давно искал, (2 раза)
Какой бы учинить скандал, (2 раза)
Старался он зело
Парижу сделать зло.

Станцуем карманьолу!
Слышишь кругом
Пушечный гром?
Станцуем карманьолу.
Пушки грохочут кругом...

«Того, кто ими не любим, (2 раза)
Министром ставлю я своим! (2 раза)
Примерно Валантен,
Достойный джентльмен,
Для вящего эффекта —
Слышишь кругом
Пушечный гром?
Сойдет он за префекта».
Пушки грохочут кругом!

«А если будете грубить, (2 раза)
Так вам столицею не быть! (2 раза)
Ведь это нам пустяк.
Собранье скажет так:
Противно нам в Париже —
Слышишь кругом
Пушечный гром?
Версаль для сердца ближе!»
Пушки грохочут кругом!

Чтоб нас сильнее разозлить, (2 раза)
Велел он шесть газет закрыть: (2 раза)
«Я не хочу печать
В обманах уличать.
Мы все потом наладим —
Слышишь кругом
Пушечный гром?
Но прежде все разладим...»
Пушки грохочут кругом!..

И ночью раз, придя в азарт, (2 раза)
Прыжок он сделал на Монмартр, (2 раза)

Но убежал скорей
От наших батарей!..
Сказали наши части:
«Слышишь кругом
Пушечный гром?
Не будет вашей власти!
Пушки грохочут кругом!..»

[Maria-S]

...
Два полушария погружены в печаль.
О, восемнадцатое — день, когда Версаль —
Прошедшее, — решил расправиться с Грядущим –
С Парижем доблестным, геройски в бой идущим!


В года Империи, казалось нам, что он —
Лишь опустившийся, блудливый Вавилон,
Казармы грязной вонь и мускус будуара,
Где правят Меттерних с Матильдой — что за пара! –
Где погоняемым стал табуном народ,
Где плебисцит убьет или кастет убьет.

И что же — вдруг Париж воспрянул на рассвете
С мечом у пояса, как в Девяносто третий,
И затрубил в свой рог на славные дела!
Им порожденная, республика пришла
В седанском трауре. Империей прожженной
Париж стошнило; он сблевнул Наполеона.
Ужасной крайностью все это сочтено
Собранием в Бордо, решившим заодно —
Чтоб пруссакам помочь — в Париж удар направить
И революцию немедля обезглавить.
К голосованию спешат они скорей —
Тьма допотопных и убогих дикарей
И мумий-буржуа, что мертвы для народа
С пятнадцатого ли, с тридцатого ли года, —
Церковных старост — к ним едва лишь подойдешь,
Не знаешь, крест у них зажат в руке иль нож!

О, чепуха для них, для этих деревенских,
Отдать Эльзасов пять и шесть провинций рейнских,
И миллиарду — все, пожалуйста, бери,
Чтоб их величество вернулось в Тюильри.
А Тьер, глава сего вселенского собора,
Новейший Транснонэн уже устроит скоро
«Терроризировать я должен большинство!
Буржуазия вся дрожит. Есть от чего!
Ко мне, спасителю, она ползет на брюхе.
Я буду им. Еще раз услужу старухе.
Я положу конец подаче голосов.
На красном призраке я вновь сыграть готов.
Половим рыбку мы в воде, где муть от крови!»
И вот он на заре Монмартра штурм готовит.

Но плутню гнусную народ разоблачил.
Париж Коммуною себя провозгласил.
Победа! Радости рокочущее «браво!»
В народе пронеслось. Необычайной славой
Зажегся небосклон. Империи позор
Растаял, как туман. И загорелся взор,
И планы равенства в мозгу людей родились,
Оружье взявших. Но сердца разоружились.

О Справедливость, ты — душа Коммуны, твой
Kлич: «Все за одного, один за всех!»
Вот строй,
Родной
Грядущему. И на любом портале,
Сняв надпись: «Собственность», — «Труд» отгравировали.
Париж призвал тебя, и на земле проклятой
День стал светлей.
Ты — светлая душа, мозг пролетариата
И мозг его костей.
В общественных делах народ, и не читая,
Дает себе отчет. «Рабочий! Ты — ничто, стань всем!» —
И, понимая,
Рабочий восстает.
И каждый разрешить стремится все вопросы.
Идет за строем строй:
Предместья старые и смелые матросы,
Забыв о смерти, — в бой!
Вы возглавляли их, бойцы былых сражений,
Кто ныне стар и сед.
Для вас, июньских жертв, три месяца лишений
Продлились двадцать лет.
Коммуна видела сквозь дождь клевет бессонный,
Как на ее валах,
Знамена водрузив, стояли франк-масоны,
Держа значки в руках.
Теперь бы женщину не испугали роды,
И — любящая мать —
Она в огне грозы и молниях свободы
Могла б счастливой стать.
Был Франции ниспослан идол роком
Один — Наполеон.
Коммуной он, для многих бывший богом,
Был с мусором сметен.
Не срыл в два месяца все стены всех Бастилии
Твоих декретов ряд. Но те рабочие, которых не убили,
Еще их воплотят.
Ты Банка не взяла.
И кровью был оплачен
Твой промах. Так пойми закон:
Чтобы враждебные войска принудить к сдаче,
Враг должен быть разоружен.

Есть у порядочных людей обычай странный:
В грудь нам пускать клыки, а руки — нам в карманы.
Менял, шпиков, попов обычай с давних пор,
Обворовав, кричать: «Эй, эй, держите, — вор!»
Под красным знаменем, казалось, мы сумеем,
В тот вечер мартовский подлейшим этим змеям
Сшибить все головы... Но не сумели мы!
Нам ненависть не жгла ни память, ни умы.
И пощадили мы пантеру и гиену...
О, Саторийский столб! О, Нумеа, Кайенна!
Мы в милосердии виновны... Время шло,
И вот опять пальба, и тьмой заволокло
Париж. Осада вновь. И снова порох едкий.
Лев искалеченный, Париж — все в той же клетке...
Могу ль не вспомнить я кровавую неделю?
Я вижу улицы — они побагровели:
Пурпуровый поток по ним бежит, дымясь.
То кровь из наших жил, то кровь народных масс —
Тех женщин, стариков, пропоротых клинками,
Кого — будь мертв иль жив — топтали сапогами.
В июне был палач неопытен... Но вот
И в этой области прогресс шагнул вперед.
Казнить по одному им мало и не ново:
Из митральез они ведут расстрел оптовый;
Парк в бойню превращен, в кладбище — каждый сквер,
Чтоб шлепал сапогом версальский офицер
По лужам крови и чтоб сто судов военных
В любом дворе у стен расстреливали пленных;
Чтоб между водкой и хорошим коньяком
Кричали «расстрелять» и «шагом марш кругом»...
Недолго думают судейские в погонах,
Размалывая в прах поспешно осужденных.
Буржуазия, вот верх доблести твоей!
Вот подвигов твоих картина — в твой музей!
О, если б ты был жив, художник гневной школы,
Изобразил бы ты огонь и дым тяжелый,
Вандалов бешенство, — наш город в их руках, —
И тридцать тысяч жертв, простертых на камнях,
И пленников, босых, угрюмых, изнуренных,
Кого ведет конвой томиться на понтонах;
И юных буржуа, что в пленников плюют,
И дамочек, что им в глаза зонты суют;
И как апофеоз, злодейства Пантеоном —
Триаду — Фавр и Тьер в обнимку с Мак-Магоном;
И фейерверк, и пир, где клерикальный сброд
С отребьем должностным лобзается и жрет;
И радикалов... те уже умыли руки,
Когда, Коммуна, ты идешь на казнь и муки, —
Подлейшая на них предательства печать.
«Приход версальцев». Так картину бы назвать.
«Вновь масло лить в огонь? — Прюдома голос сладок, —
Но, слава богу, ведь вернулся к нам порядок!»
Как, слава богу?!.. Да, он прав, мосье Прюдом!
О боге только лишь и говорят кругом.
Порядок же его — позор всем честным людям.
За преступление — и бога мы осудим.
...
Эжен Потье

[Синяя блуза]

Станцуем Карманьолу Коммунарду!

Слово имеет гражданка

Клара Наумовна БЕРКОВА
ПАРИЖСКАЯ КОММУНА и РУССКИЕ РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ
М.: издательство Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев. 1926.
Дешевая библиотека журнала "Каторга и ссылка"

Маленькая сканированная книжечка, 32 страницы (2 пропущены в оригинале, увы )

[Кибальчиш]

РУССКИЕ ИДУТ!
на ПОМОЩЬ ПАРИЖСКОЙ КОММУНЕ

Анна Васильевна Корвин-Круковская, в замужестве Жаклар
18 октября 1843, Москва — 14 сентября 1887, Париж

Литературные псевдонимы: О.Ю-в и А.Корвин.
Если случайно читатель не в курсе, это - сестра Софьи Васильевны, известной как Софья Ковалевская. Родословная фамилии Корвин-Круковских тут.
Биографический очерк из книги А.Лурье «Портреты деятелей Парижской коммуны»
(скан; распознанный текст без вычитки)
Портрет, помещенный в книге * Это из википудии

Елизавета Лукинична Кушелева, в замужестве Томановская,
она же – Елизавета Дмитриева
1 ноября 1851, Волок, — 1918 (?), Москва

«Теруань этой Революции», - назвал ее Лиссагаре.
Биографический очерк из книги А.Лурье «Портреты деятелей Парижской коммуны»
(скан; распознанный текст без вычитки)

[tawi-tum]

Повседневная жизнь Парижа в гравюрах.
. . .

Коммуна избрана!
.
. . . . .

[tawi-tum]

Forster2005, про фильм. Deux amis
Производство: 2007
Режиссер: Жерар Журдуи - Gérard Jourd'hui
В ролях: Филипп Торретон, Брюно Пуцулу, Валери Бонтон, Элен де, Валлери Боннетон.
Это несколько теленовелл "По Мопассану".