Парижская коммуна: 73-дневная вахта

[Capra Milana]

Подготовлены и представлены гражданам читателям


Ранее опубликовано...

Vive la Commune de Paris!

А.Лурье. Портреты деятелей Парижской коммуны (М.: госполитиздат. 1956): 1, 2, 3, 4
Э.Белфорт Бакс. Парижская коммуна 1870-1871 гг. (Пг., 1918)
Речь Эжена Варлена перед судом в 1868 г. по делу о Международном товариществе рабочих (Вятка, 1918)
Письма рабкорров Парижской коммуны (М., 1937)
Гюстав Лефрансе. Воспоминания коммунара (Л.: Прибой. 1925)
М.Вильом. В дни Коммуны: записки очевидца (Л.: Прибой. 1926)
Луи Дюбрейль. Коммуна 1871 года (Пг., 1920)
К.Беркова. Парижская коммуна и русские революционеры (М., 1926)
Э.Желубовская. Крушение Второй империи и возникновение Третьей республики во Франции (М.: изд-во АН СССР. 1956)
П.Лавров. Парижская коммуна 18 марта 1871 г. (Л.: Прибой. 1925)
Б.Итенберг. Россия и Парижская коммуна (М.: Наука. 1971)
И.Книжник-Ветров. Русские деятельницы 1-го Интернационала и Парижской коммуны. Е.Л.Дмитриева, А.В.Корвин-Круковская, Е.Г.Бартенева (М.-Л.: Наука. 1964)

= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =

24-28 мая. А.Молок. Белый террор во Франции в 1871 г. (с приложением статьи В.И.Ленина «Памяти Коммуны». М.: изд-во ЦК МОПР СССР. 1936)
В.Арендт. Дни Коммуны 1871 года (М.: изд-во Ц.К.МОПР. 1929)
О.Вайнштейн. История парижской Коммуны (М.: журнально-газетное объед-е. 1932)
А.Арну. Народная история Парижской Коммуны / Полный перевод с французского (Пг.: изд-во Петроградского Совета Рабочих, Крестьянских и Красноарм. депутатов. 1919)
Ж.Буржен. История Коммуны / перевод с франц. (Л.: Прибой. 1926)

= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =

— Что вам хочется смотреть, дети, — говорит мать своим дочерям, — развалины или трупы?
— О, и то и другое, маменька, и то и другое!
— Ну, так вот что мы сделаем: мы поедем сначала смотреть на мертвых... Только уж позавтракать придется как попало.
— Ничего, маменька: мы возьмем с собой по кусочку хлеба!
— Хорошо! И если я не слишком устану, мы пойдем смотреть на пожары вместо десерта.
И девочки захлопали в ладоши.

«Парижский журнал» 5-го июля 1871 г. Прелестный портрет буржуазии, нарисованный ею самою.

Шапки долой! Я буду говорить о мучениках коммуны!

upd 5/12/10. Гражданин коммунар-Курск добавил фантастический рассказ Р. СИРАЗЕТДИНОВА "УРОК ИСТОРИИ"

запись создана: 17.03.2010 в 13:02

@темы: АРТеФАКТическое/иллюстрации, новые публикации, полезные ссылки, товарищам

Comments

[Синяя блуза]

Деятельное участие в арестах принимали командиры германских полков, занимавших восточные и северо-восточные окрестности Парижа. Коммунары, пытавшиеся прорваться через линии расположения немецких войск, задерживались и передавались версальцам.

Из дневника Элизе Реклю, 30 мая:
«Сотни национальных гвардейцев бежали к пруссакам. Бедняги серьезно думали, что внешний враг, согласно данному им обязательству, не вмешается в наши внутренние раздоры. Пруссаки действительно опустили для них подъемный мост, так что всякий, кто хотел, входил; когда же все прошли таким образом, их разоружили, крепко связали им руки и затем направили в Версаль. Некоторые из этих несчастных, испуганные этим приемом, вздумали протестовать: «Но ведь мы эльзасцы, мы больше не французы, мы немцы». Последовал ответ: «Выходите из рядов». Эльзасцы и лотарингцы выходят из рядов. «Прекрасно, пусть отведут этих каналий в район расположения баварцев и немедленно же расстреляют. Остальные пусть отправляются в Версаль».

[Синяя блуза]

Число арестованных по официальным данным - 38.568 человек (сюда не вошли 5—6 тысяч арестованных, которым удалось доказать свою непричастность к Коммуне и добиться освобождения). В действительности арестовано было около 50.000 человек, не только коммунаров, социалистов, революционеров, — арестовывали и буржуазных республиканцев, державшихся в стороне от Коммуны, но известных стойкостью своих политических взглядов и прославленных своей борьбой с империей Наполеона III. Число политических доносов за время с 24 мая по 13 июня достигло небывалой цифры 399.823, из них подписано было лишь 5%, остальные были анонимными.

2.500 коммунаров были убиты в бою, 20.000 были перебиты после боя. Расстреливали либо без всякого суда, часто в самый момент ареста, либо после комедии минутного «допроса» и «разбирательства» в одном из многочисленных военно-полевых судов, действовавших в эти дни в Париже. Самыми ужасными из органов этой скорострельной «юстиции» были так называемые «превотальные суды», заседавшие в Люксембургском дворце и в концертном зале Шатлэ. В первом орудовал капитан Гарсен, во втором полковник Вабр — крупный торговец углем, награжденный потом за свое «усердие» орденом Почетного легиона. Суд в Шатлэ вынес более трех тысяч смертных приговоров. Они приводились в исполнение во дворе казармы Лобо: жандармы даже не давали себе труда выстроить свои жертвы у стены, а расстреливали сбившихся в кучу людей там, где они стояли. В тюрьме Ла-Рокетт за один день была перебито 1.900 человек. Какой-то офицер, командир батальона, стоя у входа в тюрьму, осматривал с головы до ног приводимых к нему пленных и время от времени произносил: «направо», «налево». Направо означало — смерть. «Осужденные» на казнь немедленно ставились к стене и расстреливались. Стоявшие неподалеку попы «освящали» эту бойню своими «молитвами».
Расстреливали раненых, лежавших в госпиталях, расстреливали лечивших их врачей. Так погиб доктор Фано, исполнявший обязанности начальника военного госпиталя, устроенного коммунарами в семинарии Сен-Сюльпис. Но были и такие врачи, которые сами помогали палачам в их работе. Известный хирург, профессор Дельбо, выдал версальцам всех раненых коммунаров, находившихся на излечении в его больнице: они были тут же перебиты. Впоследствии студенты Медицинской школы устроили обструкцию этому ученому негодяю, категорически отказавшись слушать его лекции.
На кладбище Пер-Лашез, одном из последних пунктов героического сопротивления коммунаров, у так называемой «Стены федератов», пленные были расстреляны из митральез (картечниц). Митральезы применялись — для ускорения расправы — и в других местах.
Расстрелы производились в таких размерах, что улицы Парижа, дворы казарм и других зданий, где «работали» военно-полевые суды, были буквально завалены; трупами. Их не успевали хоронить и, во избежание эпидемий, целыми телегами свозили в окрестности столицы и сжигали. Из этих еле засыпанных общих могил нередко доносилось предсмертное хрипение заживо погребенных людей — раненых, которых даже не потрудились прикончить.

…и все это делается не в порыве ярости толпы или солдат, ожесточенных сражением, но по приказанию генерала, хладнокровно отданному в промежутке между грушей и сыром...

[Синяя блуза]

О том, как обращались с оставшимися в живых, дает представление рассказ наборщика в типографии реакционной газеты «Голуа», не принимавшего никакого участия в Коммуне. В тот самый момент, когда он считал себя «освобожденным», он был схвачен в своей типографии патрулем версальцев и препровожден в лагерь Сатори.
«Нас загнали, — рассказывает он, — в огороженное пространство; перед нами были зубчатые стены, а за ними вооруженные солдаты. С другой стороны на нас были направлены митральезы; я никогда ранее не видел их. Сосед спросил: «Что это такое?» Жандарм, зевая, ответил: «Это? Это — кофейные мельницы, ими завтра очистят все это место». Жандармы приказали нам лечь, мы повиновались. Те, которые замешкались было, тоже упали, но чтобы уже не встать, — их застрелили. Следующий день не принес нам никаких перемен. Мы продолжали лежать. Как только кто-либо из нас приподнимался, пули свистели над нашими головами. Днем еще было сносно, но ночью полил крупный дождь и лил, не прекращаясь. Скоро земля размокла, и положение наше стало невыносимым. Наша одежда, прилипшая сначала к телу, уходила теперь в почву; грязь и люди составляли как бы одно целое. Наиболее смелые пытались было встать, но при каждом движении смертоносные орудия изрыгали свинец и раздавались проклятия пьяных солдат: пули, пущенные наугад, попадали «в кучу», как выразился один офицер...
Когда рассвело, представившаяся нашим глазам картина была ужасна; среди всей этой грязи видны были кровавые лужи, мертвые и раненые лежали вперемежку, последние без всякой помощи. Это было страшно. Меня вывел из моего оцепенения какой-то сильный шум. Он все усиливался, и ему вторил какой-то другой шум. Я поступил, как и другие: стал смотреть... Под конвоем приближалась толпа женщин и детей. Детей! Они шли всю ночь; из-за дождя, лившего почти беспрерывно, тонкие ткани их одежды порвались, и многие из них были обнажены почти до пояса; что касается обуви, то дорожная грязь съела ее, и они шли босиком... Эта картина повторялась пять раз в течение суток».

[Nataly Red Rose]

Коммуна за все время своего существования расстреляла 71 человека, и в это число входили 62 заложника, которые были расстреляны в дни «майской кровавой недели».
Правительство Коммуны несколько раз предлагало Версалю обменять Дарбуа и ряд других заложников на одного только Бланки, заочно избранного членом Коммуны, арестованного 17 марта вне Парижа, Но Тьер упорно отказывался пойти на это. [просто как братцы Прованский&Артуа: Луи Толстый и Антуанетта были им выгодней мертвыми, чем живыми]

[Nataly Red Rose]

Многие газеты печатали фальшивые приказы о поджогах, якобы найденные на убитых коммунарах. Эта провокационная легенда о коммунарах-поджигателях была встречена с недоверием даже частью буржуазной печати. Парижский корреспондент «Франкфуртской газеты»: «Эти истории про батальоны поджигателей, про керосинщиц с бидонами горючего масла, про детей со спичками — плод чистейшего воображения, достойный разве сказок Гофмана; можно было бы только посмеяться над ними, если бы не те несчастные невинные жертвы, которые были вызваны всеми этими гнусными выдумками».

Коммунары подожгли в целях самообороны ратушу, префектуру полиции и некоторые другие здания; множество пожаров возникло от огня версальской артиллерии: батареи генерала Сиссэ подожгли министерство финансов, бомбы генерала Винуа уничтожали Дворец юстиции, Лирический театр, Палэ-Рояль; батареи генерала Ладмиро подожгли склады и доки Ля-Виллет, маршал Мак-Магон стрелял по Бельвиллю раскаленными ядрами. Особо следует отметить ряд поджогов, совершенных бонапартистами, переодетыми в коммунаров и стремившимися уничтожить документы, которые могли бы скомпрометировать империю (они подожгли Тюльерийский дворец, дом близкого к Наполеону III писателя Мериме и некоторые другие здания), а также поджоги домов, совершенные домовладельцами, рассчитывавшими получить высокую страховую премию, и коммерсантами, желавшими скрыть свои проделки.
Коммунары спасли от пожара целый ряд важных государственных зданий: член Центрального комитета Национальной гвардии Алявуан спас Национальный архив, член Коммуны Тейсс спас почтамт и т.д.

«Когда пруссаки не из военных соображений, а просто из чувства злобной мести, облив керосином, как это было в Шатодэн, сжигали города и многочисленные деревни — был ли это поджог? Когда Тьер в течение шести недель бомбардировал Париж, уверяя, что желает разрушить только те дома, в которых есть люди, был ли это поджог? — На войне огонь — вполне законное оружие. Здания, которые занял неприятель, бомбардируют, чтобы их сжечь. Когда обороняющимся приходится оставлять эти здания, они сами их поджигают, чтобы нападающие не могли укрепиться в них. Неизбежная судьба всех зданий, мешающих какой бы то ни было регулярной армии, — быть сожженными. Но в войне рабов против их угнетателей, в этой единственной правомерной войне, какую только знает история, такой поступок считают, видите ли, преступлением! Коммуна пользовалась огнем как средством, обороны в самом строгом смысле слова; она воспользовалась им, чтобы не допустить версальские войска в те длинные, прямые улицы, которые Осман предусмотрительно приспособил для артиллерийского огня: она воспользовалась им, чтобы прикрыть свое отступление, так же как версальцы, наступая, посылали вперед себя гранаты, которые разрушили не меньше домов, чем огонь Коммуны. Еще до сих пор остается спорным вопросом, какие здания зажжены были наступающими, какие — оборонявшимися. Да и оборонявшиеся только тогда стали пользоваться огнем, когда версальские войска уже начали свои массовые избиения пленных». (К.Маркс)

[Nataly Red Rose]

К середине июня расстрелы без суда прекратились - потому, что дальнейшее нагромождение трупов, которые едва успевали хоронить, грозило распространением эпидемий. «Мы требуем, — поясняла она, — не помилования, но отсрочки» («Пари-журналь» от 2 июня).
«Экипажи всех сортов, телеги для перевозки мебели, шарабаны, омнибусы — собирали трупы во всех кварталах. В первый раз со времени великих эпидемий чумы по улицам ехало столько телег с человеческими трупами. Некоторые из них настолько разложились, что их пришлось везти большой скоростью, в герметически закупоренных вагонах. Потом их сбрасывали в наполненные известью рвы. Парижские кладбища не вмещали всех. Бесчисленные жертвы длинными рядами заполняли огромные рвы Пер-Лашеза, Монмартра, Монпарнасса... Другие были отвезены в окрестности Парижа — Шаронн, Баньолэ, Бисетр, Берси, где были свалены в траншеи, вырытые во время осады, и даже в колодцы... Женщины стояли у края траншей и рвов, стараясь распознать дорогие останки. Полиция ждала, не выдаст ли близких проявление скорби, и арестовывали этих «самок инсургентов». Не хватало сил для того, чтобы закопать всю эту армию мертвых, пытались их сжечь. Набитые трупами казематы были наполнены воспламеняющимися веществами и подожжены. На высотах Шомона сложили колоссальный костер, облили его керосином и подожгли. По целым дням густой смрадный дым стлался по улицам». (Э.Лиссагаре)

[Nataly Red Rose]

За три месяца, с июня по сентябрь, 20.000 арестованных были погружены на 25 понтонов (пловучие тюрьмы), 7.837 размещены на фортах и островах, расположенных у берегов Франции. Арестованные помещались в клетках, сделанных из толстых дубовых досок и железных брусьев. Свет едва проникал в эти клетки. Никакой вентиляции.

Знаменитый ученый географ Элизе Реклю, сражавшийся в рядах армии Коммуны, взятый в плен еще в начале апреля и переменивший 14 мест заключения, оставил описание некоторых из них.
«Жилище, отведенное нам (форт Келерн в Бретани_, состояло из 20 комнат. В каждой из них помещалось по 40 человек, лежавших друг подле друга на грязной соломе, оставшейся от прежних арестантов. В казематах, бывших на одном уровне с двором, воздух в продолжение ночи был ужасен, но в казематах, расположенных ниже, вонь была еще ужаснее. Из плохо сколоченных отхожих мест содержимое просачивалось через стены, и к утру зловонная жижа толщиною в 1 или 2 дюйма наполняла нижний каземат. Были казематы, отбытые с одной стороны: нечего было и думать помещать там пленных. Позднее, когда к восьмистам заключенным прибавилось еще двести, их поместили в бараке посреди двора. Когда шел дождь, — а дождь шел вода текла в барак. Пища: первый месяц сухари и прогорклое сало.
«Кто заявит, что сухари заплесневели, пойдет в карцер». Второй месяц — немножко варева по воскресным дням, в прочие дни «суп» и попеременно то хлеб, то сухари... Благодаря горному воздуху и душевной энергии, которая не покидала нас, все шло довольно сносно, — умерло всего только пять человек, — когда явился Жюль Симон (министр народного просвещения в правительстве Тьера), чтобы облегчить нашу долю. Он нашел, что у его бывших избирателей очень неблагонамеренные физиономии. Решено было прибегнуть к строгости. На следующий день пришел приказ удалить меня из этой тюрьмы, закрыть основанные нами курсы, а восемь дней спустя отобрали нашу маленькую библиотечку. В то время упорных стали укрощать карцером».

800 женщин были заключены в хлебных складах Западного вокзала. Целыми месяцами они не имели возможности переменить белье. При малейшем шуме сторожа бросались на них и били веревками или палками. Начальник этого застенка, капитан Мерсеро, демонстрировал его «светским» посетительницам. Многие женщины сошли с ума. Со всеми бывали временные припадки безумия. Те, которые были беременны, рожали мертвых детей.
Не менее жестоко обращались с детьми. Секретарь капитана Мерсеро ударом ноги в живот убил одного малютку. Сын скрывшегося члена Коммуны Ранвье, мальчик 12 лет, был жестко избит за то, что отказался выдать убежище своего отца.

[Nataly Red Rose]

1.179 человек — по официальны данным, в действительности же почти вдвое больше — умерло в тюрьме от различных болезней, развивавшихся на почве грязи, сырости, недоедания, побоев. За вычетом этих 1.179 умерших и 1.090 человек, взятых на поруки, оставалось еще 36.300 заключенных, которые ждали суда.
36.300 человек, арестованных при подавлении Коммуны, были преданы военным судам. Эти суды заседали до 1876 г. 22.926 человек пришлось выпустить на свободу за отсутствием всяких улик; выпущены они были лишь после долгого пребывания в тюрьмах. По данным отчета генерала Аппера, главного руководителя версальской военной юстиции, опубликованным в январе 1875 г., было вынесено 13.450 обвинительные приговоров, из них 3.313 заочно.

В эту статистику не вошли приговоры, вынесенные другими судебными; инстанциями (уголовными судами, судами исправительной полиции и т.д.), в частности 15 смертных приговоров, 22 каторжных приговора, 57 приговоров к ссылке и 74 к долголетнему тюремному заключению. Общее число осужденных в Париже и в провинции превысило, таким образом, 13.700.

Среди приговоренных к различным наказаниям насчитывалось 29 членов Коммуны, 49 членов Центрального комитета Национальной гвардии и несколько десятков других видных деятелей революции 18 марта. Огромное большинство осужденных были национальными гвардейцами, т.е. сооруженными защитниками Коммуны. На 10.137 человек, приговоренных военными судами, приходилось 7.418 национальных гвардейцев и унтер-офицеров, 1.942 младших офицера и 225 старших офицеров Национальной гвардии. Из общего числа 650 детей, отданных под суд по подозрению в участии в Коммуне, сироты и брошенные на произвол судьбы составляли свыше трети.
Смертные приговоры утверждались «Комиссией помилования», учрежденной 30 июня 1871 г. Комиссия состояла из 15 членов Национального собрания.

Судебная расправа началась 7 августа процессом 15 членов Коммуны и 2 членов Центрального комитета Национальной гвардии. Среди них было 6 рабочих, 2 счетовода, 2 журналиста, 2 педагога, 2 врача, 2 художника, один офицер в отставке. Обвиняемые предстали перед 3-м военным судом, открывшим свои заседания под председательством бонапартиста полковника Мерлена. Обвинительный акт составлен был комиссаром правительства майором Гаво, незадолго до того вышедшим из сумасшедшего дома (три месяца спустя он снова попал туда и там умер).
До 22 января 1872 г. 105 человек были осуждены на смерть; из них расстреляны были 26. Первые казни по суду состоялись 28 ноября 1871 г. В этот день были расстреляны Ферре, военный комиссар Коммуны Россель и сержант 45 полка Буржуа, перешедший на сторону Коммуны. 30 ноября в Марселе был расстрелян Гастон Кремье, молодой адвокат, мелкобуржуазный радикал, вождь Марсельской коммуны 1871 г. 30 ноября был приговорен к смерти инженер Прео де-Ведель. За казнью Ферре, Росселя и Буржуа последовала казнь Эрпен-Лакруа, Лагранжа и Верданье, которых контрреволюционные судьи объявили виновниками смерти генералов Леконта и Клемана Тома. Их расстреляли 22 февраля 1872 г. на том же плацу Сатори. 25 мая расстреляны были коммунары Серизье, Буен и Буден. 6 июля казнен был Адольф Бодуэн, бывший унтер-офицер армии, лейтенант 275-го батальона Коммуны; вместе с Бодуэном расстрелян был Рульяк. 22 января 1873 г. были расстреляны член Коммуны Филипп (настоящая фамилия Фенулья), полковник Национальной гвардии Бено, рабочий Декан. К 25 жертвам Сатори следует добавить еще одну — молодого солдата, расстрелянного в другом месте, в 1875 г. — через четыре года после Коммуны. Его обвинили в расправе с полицейским шпионом, который был брошен в Сену разъяренной толпой после республиканской манифестации на площади Бастилии в конце февраля 1871 г.

[Синяя блуза]

На скамью подсудимых был посажен и Бланки. Так как его в причастности к Коммуне было невозможно, ибо он был арестован до ее возникновения (17 марта) и в течение всего времени ее существования не выходил из тюрьмы, его привлекли к ответственности за участие в восстании 31 октября 1870 г. 15 февраля 1872 г. «вечный узник» предстал перед 4-м военным судом, заседавшим под председательством полковника Робильяра. Несмотря на то, что свидетели — и в том числе такие «высокопоставленные» лица, как бывший префект полиции Эдмон Адан, бывший член правительства национальной обороны Дориан, генерал Тамизье и др. — в один голос заявили, что участникам этого восстания была обещана полная амнистия, Бланки все же был признан виновным и приговорен к лишению гражданских прав и к ссылке с заключением в крепости.

[Синяя блуза]

о ссыльных и "амнистии"

Из 650 ссыльных, находившихся на корабле «Семирамида», в пути умерло 34 (капитан Лапьер приказал привязать двух человек к котлам, они умерли от ожогов) и тяжело заболело 60. Когда фрегат «Орна» вошел в Мельбурнский рейд, на борту из 588 заключенных 300 были больны цынгой. Жители Мельбурна собрали в их пользу некоторую сумму денег, но капитан отказался передать их по назначению.
Ссыльные, в подавляющем большинстве рабочие, брались за всякого рода труд, чтобы хоть чем-нибудь скрасить такую жизнь. Ссыльные о-ва Сосен предлагали свои услуги для постройки водопровода, складов, большой дороги, но из 2.000 только 800 были приняты на работу, причем их заработная плата не превышала 85 сантимов в день (менее 30 коп.). Остальные просили дать им земли: им дали 500 гектаров на 900 человек, семена и орудия труда продавались им по неслыханно дорогой цене. Даже те мастерские, которые были открыты для ссыльных коммунаров в 1872 г., в середине 1873 г. должны были закрыться, так как правительство прекратило все кредиты на общественные работы. Это не помешало морскому министру заявить с трибуны Национального собрания, что большая часть ссыльных «отказалась» от всякого труда.
Особенно кошмарными были условия существования той части ссыльных коммунаров, которые осуждены были на каторжные работы. «…за три месяца из двадцати девяти человек, насчитывавшихся в нашем отряде осталось всего пятнадцать. Из четырнадцати остальных одни умерли, другие были опасно больны» (Жан Аллеман)

18 мая 1876 г. 372 голосами против 50 полная и безусловная амнистия была отвергнута. Не имел успеха и проект частичной амнистии, внесенный в сенат Виктором Гюго. Преследования за участие в Коммуне продолжались. В декабре 1876 г. 3-й военный суд приговорил к ссылке бывшего сотрудника военной комиссии Луи Барона. В 1877 г. был сослан на каторгу трижды приговаривавшийся к смертной казни коммунар Марен. Число ссыльных доходило в это время до 4.400. Мак-Магон «помиловал» осужденных, которым оставалось пять или шесть недель до окончания срока заключения. В мае 1877 г. из Новой Каледонии вернулось человек 250—300 ссыльных, которым были только уменьшены сроки наказания.

[Nataly Red Rose]

22 мая Тьер под гром аплодисментов торжествующе заявил с трибуны Национального собрания: «Цель достигнута: дело справедливости, порядка, гуманности, цивилизации одержало победу».

«Да, это была победа. Поистине великолепна эта цивилизация, которая очутилась перед трудной задачей, куда девать груды трупов людей, убитых ею уже после окончания боя!
Чтобы найти что-либо похожее на поведение Тьера и его палачей, надо вернуться ко временам Суллы и римских триумвиратов. Разница только в том, что римляне не имели митральез, чтобы расстреливать пленных толпами, что у них не было в руках «закона», а на устах слова «цивилизация». (К.Маркс)

Александр Иванович МОЛОК
БЕЛЫЙ ТЕРРОР во ФРАНЦИИ в 1871 г.
С приложением статьи В.И.Ленина «Памяти Коммуны»
М.: изд-во ЦК МОПР СССР. 1936

Глава I. «Майская кровавая неделя»
Глава II. Тюрьмы—суды
Глава III. Каторга и ссылка
Глава IV. Международная реакция против Международного товарищества рабочих
Заключение

[Maria-S]

"Победа цивилизации", как она есть.

Название литографии - "Триумф порядка" ("Стена федератов"), датирована 1877 годом, находится в музее Искусств и Истории в Сен-Дени. Автор - Эрнест Пешьо (Pichio).

Не щадите свои нервы, особенно те гг.читатели, кто смотрит"фильмы ужасов", - увеличьте изображение.

[Eh voila]

О да, это - "цивилизация"! Вот ее оранжерея

Это рисовал гражданин Курбе. Не с чужих слов


Правосудие по-версальски


Сатори

[Директор театра]

Le fils du père Duchêne Illustré

[Кибальчиш]

Третьему военному трибуналу
Версальская тюрьма, 4 сентября 1871

- Вы это время породили!
Когда ж иные дни придут,
И, судьи, вас — громя насилье —
История отдаст под суд?
И всех, кто, с вами поработав,
Всегда добычу рвать готов, —
Всех шлюх, мошенников, шпиков,
Вершителей переворотов?

Кассэнь, Море, Гибер, Мерлен — вы все в крови.
Гаво, трави! Ляба, Леже, Голе — лови, лови, лови!


Кулак на ляжке. Ус подкручен,
Мундира не найдешь пышней,
Рукав вот только не засучен,
А кровь пятнает палачей.
Глядите, жертвам нету счета,
Их кровь уже по горло вам,
Уйти не дайте мертвецам!
Ату! живее на охоту!

Кассэнь, Море, Гибер, Мерлен — вы все в крови.
Гаво, трави! Ляба, Леже, Голе — лови, лови, лови!


Пускай же все народы мира
Освищут вас и проклянут,
О, вы — гиены!.. Вы — вампиры!
Вы — черви, что в гробах живут!
Так копошитесь, трупоеды,
Не видя в сумраке могил,
Как день идущий озарил
Ночную тьму лучом победы.

Кассэнь, Море, Гибер, Мерлен — вы все в крови.
Гаво, трави! Ляба, Леже, Голе — лови, лови, лови!


Но, кроме этих псов ретивых,
Есть чудища куда гнусней —
Пятнадцать ястребов плешивых,
Пятнадцать хищных палачей.
Всесильный комитет расправы:
Вот Мервейе, Парис, Мартель,
Вот Кон и Танги-Дюшатель,
Мэйе и Кенсонна — удавы,
Биго и Вуазен, Батар, Бальба, Лаказ,
Тольбан и Пельтеро — вся наша кровь на вас!

Луиза Мишель. Оберив, декабрь, 1871 г.

===========================
Не только героев надо знать в лицо. Плевать сюда: мерлен, тьер и гаво
галифе а это винуа

[Директор театра]

Новый год

Там — в разгаре зима; воздух свеж, небо ниже как будто;
Новый год выступает, как сфинкс в покрывала закутан;
Хлопья снега, белее парчи,
Там на землю летят. Здесь же серою дымчатой пылью
Заснежило вокруг, — но не снега то хлопья, а крылья
Все покрывшей собой саранчи.

Рой за роем летит, подгоняем другими и множим;
Горы, отмели им, и равнины, и долы — подножьем;
Море словно задернула тьма.
Это пчелы песков; их гигантские челюсти-пилы
Так калечат дубравы, как будто к тем впрямь подступила,
Обдувая с них листья, зима.

Океана не молкнет здесь рокот и гул монотонный...
Здесь пустыня и тишь, да порой, разъярившись, циклоны,
Как лавины, в ущельях гремят.
Здесь владение мрака, луны, чьи шафранные косы
Волокутся по дальним, поросшим щетиной откосам
И по зубьям чернеющих гряд.

Шест туземца порой промигает звездою багровой
Кораблю, что из Старого света торопится в Новый...
Белый парус мелькнет сквозь туман;
Бриз коснется вершин, на мгновенье покой возмутив их,
Пророкочет волна и в прибрежных расплещется рифах...

О могила веков — океан!
Ты собратьям своим, Новый год, заповедай, чтоб стали
Посноснее дороги, которыми двинется в дали
Человечество будущих лет,
Чтоб над горькой землей, где наш прах упокоится сирый,
С крыльев будущих дней воссиял справедливости, мира
И свободы немеркнущий свет...

Луиза Мишель. Нумеа, январь 1879 г.

[Maria-S]

Тьеру

Жестокий буржуа, стрелявший в город мой,
Рабочих — эту «чернь» — не удостоив взгляда,
Казалось, одержим слепой гордыней ада,
С Плутоном ты хотел сравниться чернотой.

Ты приказал слезам бессменной течь струей,
И горечь их впивал — жестокая услада
Не ты ль, кому была доверена пощада,
Отцов и сыновей убил своей рукой?

Сраженных осквернив своей глумливой речью,
Ты клеветал на тех, кого сразил картечью.
Германский наш тиран и тот не так жесток!

Мы памяти твоей кровавой знаем цену.
И сам я, проходя порой по Сен-Жермену,
Во имя братьев, — шлю в лицо тебе плевок!

Жорж Прото. Июнь 1879 г.

[Без диплома]

Виктор-Казимир Болеславович АРЕНДТ
(1843 – 1929?)
ДНИ КОММУНЫ 1871 года
М.: Ц.К.МОПР. 1929

Польский гарибальдийский кружок
Наш кружок принимает участие в польском восстании 1863 г.
Перед Коммуной
Парижский пролетариат и правительство национальной обороны
Провозглашение Парижской Коммуны
Наступление версальцев
Страдные дни Коммуны
Перед концом
Последние судороги Коммуны

 Старый сплетник-сказочник уже в прошлом году подготовил воспоминания "Бессмертная коммуна". Там есть и воспоминания Арендта. Это издание более позднее. И сведения о Анне Пустовойтовой, в частности, отличаются.

сын В.Б.Арендта

Вообще, по сети про Арендта, автора этих воспоминаний, ничего нет. Еле установил, что его полное имя Виктор-Казимир Болеславович. Потом прочитал следующее:
"В.В.Арендт родился в Москве 27 февраля 1887 года. Его дворянский род восходит к далеким немецким предкам, жившим в XII веке. В роду, обрусевшем еще в XVIII веке, были потомственные военные и врачи. Вспомним лейб-медика Н.Ф.Арендта, лечившего смертельно раненного А.С.Пушкина. Что касалось В.В.Арендта, то в документах советского времени он записан русским. Мать его была русской, а отец - поляком. (3)
(3) Мать - Любовь Николаевна Арендт. В 1937 году ей было 86 лет. Отец - Виктор Болеславович Арендт в анкете судебного дела указан подполковником, политическим ссыльным. Занимался переводами. Умер в 1929 году."
Источник: статья A.H.Кирпичников, "Допрос с пристрастием. Судьба историка оружия Всеволода Викторовича Арендта"
Вроде бы все сходится.
В последнюю очередь, нашел год рождения, через каталог РНБ, как научила  Martine Gabrielle ).

[L del Kiante]

ОБЩЕСТВО ИСТОРИКОВ-МАРКСИСТОВ И ИНСТИТУТ ИСТОРИИ ПРИ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ АКАДЕМИИ ЦИК СССР
ПОПУЛЯРНАЯ ИЛЛЮСТРИРОВАННАЯ БИБЛИОТЕКА «ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ»
ПОД ОБЩИМ РУКОВОДСТВОМ М.Н.ПОКРОВСКОГО
РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ:
П.О.ГОРИН, <в экземпляре две фамилии залиты чернилами> М.Н.ПОКРОВСКИЙ

Осип Львович ВАЙНШТЕЙН
ИСТОРИЯ ПАРИЖСКОЙ КОММУНЫ
М.: ЖУРНАЛЬНО-ГАЗЕТНОЕ ОБЪЕДИНЕНИЕ. 1932

Предисловие автора
ВВЕДЕНИЕ
I. ФРАНЦИЯ ЭПОХИ ВТОРОЙ ИМПЕРИИ
ПРЕДПОСЫЛКИ РЕВОЛЮЦИИ
II. ОТ 4 СЕНТЯБРЯ ДО 18 МАРТА 1871 г.
1. РЕВОЛЮЦИЯ 4 СЕНТЯБРЯ
2. БОРЬБА ЗА КОММУНУ
3. РЕВОЛЮЦИЯ 18 МАРТА
III. РАЗВИТИЕ ДИКТАТУРЫ ПРОЛЕТАРИАТА
1. ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ НАЦИОНАЛЬНОЙ ГВАРДИИ И ВОЗНИКНОВЕНИЕ КОММУНЫ
2. ГОСУДАРСТВЕННОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО КОММУНЫ

текст книги можно скачать в виде скана (pdf, 5.5 Мб) или с почти полной OCR (7.4 Мб).

Иллюстрации черно-белые и небольшие, как и формат книги. Автор придавал им большое значение, поэтому выкладываю, но только те, которых нет в сети в лучшем варианте, исправляя ошибки типографии «Гудок», на которые жалуется в предисловии автор , в соответствии с хронологией событий.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Работа мне понравилась (даже несколько неожиданно понравилась). Советую, синьоры, обратить внимание на часть II.

[Nataly Red Rose]

У mlle Anais - клип и песня на стихи Жан-Батиста Клеманса.

[Свой среди чужих...]

Я не имею намерения написать полную, законченную историю Парижской Коммуны.
Я стремлюсь, главным образом, познакомить с социальной идеей, которая явилась результатом этого великого народного движения, и ясно отметить новый поворот революционной мысли 18 марта.
Существуют разнообразные, очень подробные и дополняющие друг друга труды о военных действиях, которые были начаты 3 апреля и закончились в крови всего народа 28 мая.
Но своеобразный характер коммунистической революции 1871 г. с политической и общественной точки зрения еще недостаточно ясно установлен, да и вряд ли когда будет вполне выяснен.
Подробнее всего описана банальная, внешняя сторона, свойственная всем восстаниям, чем моральная и интеллектуальная, которая главным образом и отличает Парижскую Коммуну от подобных ей революций.
Настоящий труд тем более необходим, что великая, оригинальная и столь самобытная идея, свидетельствовавшая о новом огромном прогрессе в логическом развитии народных требований, вынуждена не только защищаться от гнусной клеветы врагов, - это, в конце концов, легко, - но и от извращений со стороны мнимых сторонников ее, которые по непониманию видят в ней одно из периодических проявлений старого авторитарного якобинства.

Артур Арну
член Парижской Коммуны
17.04.1833 – 26.11.1895
НАРОДНАЯ ИСТОРИЯ ПАРИЖСКОЙ КОММУНЫ
Полный перевод с французского
Пг.: изд-во Петроградского Совета Рабочих, Крестьянских и Красноарм. депутатов. 1919

Предисловие
I. Вечер 3 сентября. Последнее убийство империи. Брат Жюля Фавра
II. 4 сентября. Парижский народ. Почему и каким образом революция 4 сентября не удалась
III. Члены правительства. Трошю, Жюль Фавр, Жюль Симон, Эрнест Пикар и другие
IV. Парижский народ во время первой осады
V. Народ чувствует, что ему изменили. 31 октября. 22 января
VI. Капитуляция. Выборы. Похищение пушек. Манифестация на площади Бастилии
VII. Париж и Франция. Право и необходимость коммунальной идеи
VIII. 18 марта
IX. Центральный комитет
X. Выборы. Объявление Коммуны
XI. Коммуна. Большинство и меньшинство. Делеклюз, Габон, Феликс Пиа. Политика
XII. Коммуна. Ее декреты
XIII. Коммуна. Война, полиция, пресса
XIV. Коммуна. Отставки. Новые выборы. Комитет общественного спасения. Манифест меньшинства
XV. Париж во время Коммуны
XVI. Последнее заседание Коммуны. Резюме
XVII. Заключение

Скан без OCR, 16.1 Мб

пришлось набрать две страницы, которые никак не захотели сканироваться.


upd
mlle Anais нашла экземпляр книги предыдущего издания (Москва, издание Центрального Исполнительного Комитета Совета рабочих солдатских депутатов, 1918) - там указана фамилия переводчика - В. Александров.

[Belle Garde]

граждане, обязательно посмотрите!!! Коллекция фото, коммунары.
 Eh voila, там нашелся и твой приятель Макс Вийом, я его тоже полюбила ,
еще редкая фотка Бакунина, Феликс Пиа, Курне, и другие.
И тут еще, ссылки на другие сайты, тоже с фотками.
Гастон Кремье, который написал драму про МР.

[forster2005]

mlle Anais - клип и песня на стихи Жан-Батиста Клеманса.
Спасибо. В собственном переводе?

Belle Garde однако!
Продолжение следует: вот и Лиссагаре. А это Пешьо, если не ошибаюсь, картину которого позавчера показывала Maria-S.

Спасибо всем, граждане!

[М-Воронин]

Человек такого рода <Тьер> может очень хладнокровно отдать приказ систематически задушить сотню тысяч рабочих и социалистов-революционеров. Это не оставляет видимых следов, это не раздражает вовсе владельцев.
Чтобы доказать, что мать умерла на трупе отца, нужно подняться на пустой чердак, где находятся плачущие от голода дети.
Чтобы сосчитать жертвы, чтобы собрать убитых, нужно поднять мостовую, под которой гниют тела побежденных.
Иностранец, гуляя по городу, ничего этого не видит.
Собственник, вступая в свой нетронутый дом, потирает себе руки, маленький толстяк, проводящий ночи с женщинами и днем редактирующий «Фигаро», в восторге от того, что смерть родителей и нищета возобновили его сераль из проституток.
Но сжечь Париж, разрушить дворцы – никогда!
Можно выпотрошить женщин и детей.
Нельзя разрушать дома.
Это будет заметно, а он не даром защитник собственности.

Свой среди чужих..., отлично пишет Арну. Кстати, это очень, ну очень характерно aujourdhui

Спасибо всем, граждане.

[М-Воронин]

ЖОРЖ БУРЖЕН
ИСТОРИЯ КОММУНЫ
ПЕРЕВОД С ФРАНЦУЗСКОГО
ПОД РЕДАКЦИЕЙ И С ПРЕДИСЛОВИЕМ А. МОЛОКА
Л.: РАБОЧЕЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРИБОЙ». 1926

Предисловие к русскому изданию А.Молока
Предисловие
Глава I. Причины коммуналистического движения
Глава II. 18 марта. Центральный Комитет, мэры и Национальное Собрание
Глава III. Правительство Коммуны. Личный состав
Глава IV. Правительство Коммуны. Деятельность
Глава V. Война с Версалем
Глава VI. Репрессии
Приложение. Коммуналистическое движение 1871 г. в провинции

Автор настоящей книжки Жорж Буржен — видный сотрудник парижского Национального Архива и член «Общества изучения истории Великой Французской Революции» — является, без сомнения, самым авторитетным и вместе с тем едва ли не единственным французским ученым, занимающимся разработкой вопросов, связанных с историей Коммуны 1871 года. Его перу — в этой области — принадлежат, кроме предлагаемого общего очерка истории Коммуны (выдержавшего два издания, в 1907 и в 1922 г.), две статьи, посвященные — одна мало-исследованной до сих пор истории коммуналистического движения 1871 года в провинции, другая — истории крупнейшей революционной организации эпохи, Центрального Комитета национальной гвардии. (из предисловия А.Молока)
Много полезного - и о заложниках, и о поджогах, и др., и др.

Сколько я понимаю и успел посмотреть, Молок в "Белом терроре" опирается и на Буржена.
За пропущенные ошибки оcr извините, торопился.

[Maria-S]

— Что вам хочется смотреть, дети, — говорит мать своим дочерям, — развалины или трупы?
— О, и то и другое, маменька, и то и другое!
— Ну, так вот что мы сделаем: мы поедем сначала смотреть на мертвых... Только уж позавтракать придется как попало.
— Ничего, маменька: мы возьмем с собой по кусочку хлеба!
— Хорошо! И если я не слишком устану, мы пойдем смотреть на пожары вместо десерта.
И девочки захлопали в ладоши.

«Парижский журнал» 5-го июля 1871 г. Прелестный портрет буржуазии, нарисованный ею самою.

Шапки долой! Я буду говорить о мучениках коммуны!

Сколько было их? Никому не перечесть!
Спросите об этом парижскую мостовую, митральезы казарм Лобо, Люксембургский сад, Шомонские высоты, Шатле, окровавленные плиты гробниц Пэр-Лашеза, зеленеющие скверы, превращенные в кладбища, где из-под свежей земли только что засыпанных могил слышалось по ночам предсмертное храпение.
Кровь текла ручьями. Воды Сены покраснели. Трупы перебитых лежали по улицам на протяжении многих тысяч квадратных метров слоем в несколько тел. Колеса версальских пушек до самых ступиц были облеплены, как грязью, запекшейся кровью и кусками человеческого мозга. В течение пятнадцати дней резали без суда, Париж превратился в громадную бойню.
Когда все кончилось, великий город не досчитывал ста тысяч рабочих, - убитых, взятых в плен, бежавших. От некоторых цехов не осталось ни одного человека, - это свидетельствует сам муниципальный совет в одном официальном отчете. Да, это был поистине пир для французской буржуазии! Наши великие генералы до сих пор облизываются при одном воспоминании о нем.
Тьер — этот отвратительный карла — стал словно молодым юношей, выкупавшись в этой ванне из народной крови.
Ничего не пожалели для этой оргии капиталистов. Пир шел, поистине, горой. Расстреливали женщин, и молодых и старых, матерей с детьми, детей без матерей, матерей без детей, и — что было еще приятнее, — расстреливали безоружных — стариков, больных, умирающих. В госпиталях ампутированных подхватывали на штыки и выбрасывали за окна в кровавые ручьи, как щенят, которые пищат и воют.
Да, это было великолепно! Записные журналисты и пышные богини наслаждений бегали нюхать трупы. Красавицы втыкали, случалось, кончики своих зонтиков в зияющие раны еще живых людей.
Жюль Фавр, этот подделыватель фальшивых бумаг, весь забрызганный кровью Мюльера, изумлял мир зрелищем своего бешеного умопомешательства. Монархическая Европа, отказавшая ему в выдаче бежавших, должна была стыдить его!
Маркиз Галифэ резал, потому что был подл. «Настал на моей улице праздник!» —говорил он. Ему казалось, без сомнения, что разбой мужа заставит простить проституцию жены, соперницы Евгении, экс-императрицы.
Винуа, Сизи, Мак-Магоны и прочие генералы империи возвращали безоружному народу — в виде ружейных залпов — пинки, полученные от победоносной Пруссии в зад, которая, не видя их иначе как сзади, не могла ударить их в другие места.
Александр Дюма-сын, певец куртизанок, защитник религии, собственности и буржуазной семьи, покоющейся на прелюбодеянии и доме терпимости, объявлял, что «самка коммунара похожа на женщину, только когда зарезана».
Вриньо, главный редактор «Общественного Блага» и любимый друг Тьера, хвастался, что он собственноучно убил тридцать федералистов — из числа пленных, закованных в цепи или раненых, само собою разумеется. Национальное Собрание, точно горя нетерпением вымазать себя всей этой кровью, декретировало благодарственный адрес версальской армии и провозгласило единогласно, при воздержании только одного члена, что палачи народа — «спасители отечества».
«Парижский журнал» 5-го июля 1871 г. печатал следующий диалог:
«— Что вам хочется смотреть, дети, — говорит мать своим дочерям, — развалины или трупы?
— О, и то и другое, маменька, и то и другое!
— Ну, так вот что мы сделаем: мы поедем сначала смотреть на мертвых... Только уж позавтракать придется как попало.
— Ничего, маменька: мы возьмем с собой по кусочку хлеба!
— Хорошо! И если я не слишком устану, мы пойдем смотреть на пожары вместо десерта.
И девочки захлопали в ладоши».
Таков прелестный портрет буржуазии, нарисованный ею самою.
О, девочки! Эти трупы, на которые вы идете смотреть, хлопая в ладоши, это — трупы народа, того народа, труд которого создает вашу роскошь и которого перерезали за то, что он не захотел более терпеть, чтоб его собственным дочерям приходилось выбирать между голодом, самоубийством и проституцией.

[Maria-S]

Целый народ сидел запертый в стенах своего города. Нигде ему не было выхода, потому что армии союзников — версальцев и пруссаков — сторожили все ворота.
И вот этому народу остервеневшая реакция кричит:
— Что бы ты ни делая, ты погиб! Если тебя возьмут с оружием в руках, тебя ждет одно — смерть! Если ты положишь оружие — смерть! Если ты станешь молить о пощаде — смерть! Куда бы ты ни повернулся, куда бы ты ни кинул взгляд — направо, налево, вперед, назад, вверх, вниз — смерть! Ты не только вне закона, ты — вне человечества. Ни возраст, ни пол не спасут ни тебя, ни твоих. Тебя убьют. Но прежде ты насладишься зрелищем смертных мук твоей жены, сестры, матери, дочерей, сыновей — в том числе и грудных.
Смерть! Смерть! Смерть!
Вчера ласкали пруссака: пленного, его кормили, оказывая ему всевозможное внимание; раненого, его лечили с нежной заботливостью. И так следовало поступать, это был человек, — хотя в данную минуту он представлял собою лишь грубую силу на служении династической ненависти и честолюбия. Шапки долой перед этим врагом — свирепым бульдогом, науськиваемым Бисмарком! Жюль Фавр пойдет плакать у ног этого великого человека, Трошю и Тьер счастливы, если удастся после битвы пожать его руку, — руку, раздавившую революцию во Франции. Но ты, гражданин Франции, поднявшийся для защиты права и справедливости, ты, вчера еще защищавший Париж от завоевательной войны, когда Вильгельм подбирал императорскую корону, уроненную Бонапартом в грязь Седана, — ты, желающий установись братство народов и солидарность всего мира, ты, мечтающий о счастии Франции и всего рода человеческого, ты, думающий основать величие твоей родины на началах, которые обеспечили бы счастье вселенной, ты — отверженец, ты — омерзителен!
Для тебя нет справедливости.
Рука твоя внушает гадливость, и если бы ты протянул ее с мольбой о сострадании, ее отрубили бы, плюнув тебе в лицо.
Смерть тебе, бунтовщик! Смерть тебе, социалист! Смерть тебе, коммунар! Смерть тебе, твоей самке и твоим детенышам!
Смерть! Смерть! Смерть!
Но что же это были за люди, которых краснокожие правящих классов привязывали к позорному столбу при таких неистовых криках радости? Что это были за люди, которых буржуазия, точно в бешеном весельи дикарей-людоедов, избивала с таким остервенением, перед которым меркли все, доселе известные, великие резни?

[Maria-S]

Несколько имен плывут на поверхности этих волн крови, которые гонит буря реакционных страстей, эгоистических инстинктов и мстительной трусости.

Присмотримся к этим людям, потому что по ним можно будет судить об остальных, о той великой безымянной массе, которая на запрос истории ответят: имя мне — народ!

Вот вам прежде всего

ДЕЛЕКЛЮЗ.

Старик с белой головой, худой, с энергичными чертами лица и гордым взглядом, образец честности и безкорыстия, якобинец, точно вылитый по модели бронзовых фигур людей Конвента, которых он был последним и не наименее прекрасным представителем в наши дни.
Вся жизнь его была одной непрерывной борьбой за то, что он считал правом, справедливостью, истиной.
Ни поражения, ни преследования — во время империи он был сослан в Кайенну — ни страдания, физические и нравственные, ни годы, — ничто могло ослабить его веры и безграничной преданности.
Чтобы лучше служить Революции, он отказался от семейной жизни, никогда не женился и жил вместе со своей матерью и сестрой.
Никогда не знал он ни сомнения, ни изнеможения, ни даже усталости. Он жил и умер без страха и упрека.
Но особенно прекрасен был его конец. Посланный сперва депутатом в Бордо, он был выбран затем в Коммуну и явился, не колеблясь, туда, куда призывал его народ.
А между тем, он принадлежал к поколению, проникнутому насквозь идеями единства правительственной диктатуры, исполненному веры в государство и мало знакомому с вопросами социальными. Очень скоро он должен был заметить, что дело, которому он отдавал свою жизнь — дело Коммуны — шло вразрез с некоторыми из наиболее дорогих его убеждений.
Но Делеклюз выше своих убеждений ставил Революцию. В этом железном человеке не было ни малейшей черты доктринера. Это был фанатик, а не догматик. Он не принадлежал к числу тех, которые укладывают Революцию в одну формулу и восклицают: «Вне моей церкви нет спасения!»
Вот почему, хотя он и не разделял вначале всех стремлений борцов Коммуны, хотя некоторые из этих стремлений или прямо противоречили тем политическим верованиям, которым была посвящена вся его жизнь, или же обнаруживая новые стороны вопросов, поселяли сомнение или смущение в его голове, привыкшей к совершенно иного рода представлениям, — тем не менее, нужно отдать ему справедливость: он ясно понял программу Коммуны, он согласился с нею и принял все ее выводы во всей их силе.
Его органические, так сказать, симпатии не влекли его к Коммуне, но там был народ, там была его воля.
И Делеклюз, с твердостью, стойко, преклонился пред нею.

[Maria-S]

Рядом с Делеклюзом стоит столь же великий, хотя совершенно противоположный ему,

ВАРЛЕН,

сын народа и дитя собственных дум.
Он родился в 1839 году от бедных крестьян департаменты Сены-и-Марны. На тринадцатом или четырнадцатом году он пришел в Париж и поступил учеником к одному переплетчику.
В то время он не умел ни читать, ни писать. Но у него хватило энергии самому образовывать себя, урывая время от немногих часов отдыха, которые оставляла ему работа в мастерской.
Делеклюз, человек происхождения буржуазного, воспитания якобинского, представлял собою тип революционера старого закала, перешедшего в социализм благодаря одной искренней своей преданности делу народа, делу справедливости.
Варлен, напротив того, воплощение Революции нового времени. Он весь принадлежит социализму воинствующему, и в ряду представителей последнего образ его всегда останется одним из самых светлых, самых благородных, самых трогательных.
Он начал свою революционную работу, как главный деятель общества сопротивления рабочих переплетного мастерства. Затем он был первых социалистических кухмистерских в Париже. Наконец, сделался одним из первых членов и неутомимейших агитаторов и распространителей Интернационала во Франции.
И теперь помнят его гордое и смелое поведение перед трибуналом империи, когда Наполеон III, убедившись, что ему не удастся ни обольстить, ни положить Интернационал, задумал бороться с ним, чтобы уничтожить его.
В редакции «Марсельезы» познакомился я в первый раз с Варленом.
Никогда не забыть мне этой молодой, прекрасной головы, покрытой уже седыми волосами, этого глубокого взгляда черных глаз, этого задушевного и ровного голоса и исполненного достоинства обращения.
Он говорил мало, не выходил из себя никогда. В нем соединялось великодушие героя и меланхолия мыслителя.
Роль Варлена в коммуне известна.
Он говорил в ней мало, а делал много. Занимался он в ней, преимущественно, администрацией финансов вместе с Журдом, но впоследствии перешел в интендантство, где мог приложить во всем размере свои громадные организаторские способности.
Когда в Париж вошли версальцы, он геройски сражался до последней крайности и под конец был взят в плен победителями Коммуны.
Со связанными назад руками, осыпаемый ударами и бранью толпы подлецов, бесновавшихся вокруг него, покрытый плевками, грязью и кровью, он был водим ими по улицам Монмартра в течении двух с лишним часов, чтобы продолжить с утонченным зверством его предсмертную агонию.
Но и эта долгая пытка не могла поколебать его могучую натуру.
Бледный и спокойный, без слова, без движения нетерпения, гнева или слабости, он обводил палачей своих глубоким взглядом.
Наконец, пули прекратили его мучения
Он был так велик в своем бесстрашии, что даже его враги и палачи не могли не отдать ему справедливости.
Вот рассказ об его смерти, взятый целиком из одного реакционного журнала того времени:
«Варлен, арестованный на улице Лафайэт, был поведен к Монмартру.
Толпа росла все более и более, так что с большим трудом достичь подошвы Монмартрских высот. Здесь пленник был приведен к какому-то генералу, имя которого ускользнуло из моей памяти. Дежурный офицер подошел к нему, что-то шепнул ему, и тот проговорил в ответ: «там, за этой стеной".
Кроме этих четырех слов я ничего не мог расслышать, и, хотя в смысле их нельзя было сомневаться, мне все-таки хотелось видеть до конца последний акт жизни одного из творцов этой ужасной драмы... Но мщение общества решило иначе.
Когда осужденный был приведен на указанное место, чей-то голос, тотчас же подхваченный другими, стал кричать из толпы: «Слишком рано! Нужно еще поводить его!»
Печальная процессия двинулась снова. Пришли на улицу Розье, но главный штаб, помещавшийся на этой улице, воспротивился казни.
Пришлось снова вернуться к Монмартру в сопровождении всей этой толпы, увеличивавшейся притом на каждом шагу.
Картина делалась все более зловещей. Человек этот, хотя знал с самого начала об ожидавшей его участи, шел такой смелой и твердой поступью, что, несмотря на все преступления, которые он мог совершить, зритель невольно начинал сам страдать при виде такой долгой агонии.
Но вот, наконец, осужденный прибыл на место казни. Его приставляют к стене; но пока офицер выстраивает солдат, готовясь скомандовать залп, один из солдат, конечно, вследствие недостаточного искусства в ружейных приемах, спустил курок. Но ружье дало осечку. В ту же минуту раздался залп, и Варлен упал.
Тотчас солдаты, опасаясь, что он еще не умер, кинулись прикончить его ударами прикладов. Офицер сказал им: “Видите: он, умер, оставьте!”»
Таков рассказ врага, одного из тех диких зверей, которые яростно кинулись на побежденный народ и бегали на казни, как на праздники.
Этот рассказ, хотя и умышленно смягчённый, говорит о подлой свирепости палачей и о героизме жертвы более, чем могли бы сказать целые томы.
Это картина — живая, забыть которого невозможно.
Таков был конец Варлена, увенчавшего мученичеством жизнь, целиком посвященную на служение праву и правде.
Я остановился так долго на этих двух фигурах потому, что они вполне олицетворяют собою и две стороны коммунистического движения и могут быть названы двумя гранями Парижской Коммуны.
Делеклюз, это — буржуазный якобинец, который, забыв свое происхождение, свое воспитание, свои инстинкты и кастовые традиции, становится социалистом, чтобы соединиться с народом, пойти вместе с ним на завоевание социальной свободы.
Варлен, это - сам юный народ, поднимающий голову, овладевающий наукою, и порывом геройства отождествляющийся с Социальной Революцией, которой он — верный, прирожденный представитель, которой он — тело и кровь.
Первый говорит Коммуне: «Ты справедливость!»
Второй возвещает удивленному миру: «Народ готов!»
Но сколько теснится в памяти других имен, заслуживающих такого апофеоза; сколько других фигур, олицетворяющих тот же глубокий и возвышенный дуализм, повторяющих те же слова, доказывающих те же истины.

[heritier]

Кто может забыть:

ДЮВАЛЬ и ФЛУРАНС.

Один из них - простой рабочий, как Варлен; другой - сын одного из сановитых ученых своего времени, профессора, академика, члена Института — Флуранс.
Оба они отдали жизнь за то же дело; а они дали бы ему и победу, если бы героизм, посвященный на служение справедливости, был достаточен, чтобы восторжествовать над хитрой организацией буржуазного государства, этого сторукого чудовища, сторожащего привилегию и эксплоатацию против правды и справедливости.
Оба они были молоды; оба, как Делеклюз и Варлен, заседали в Коммуне; оба командовали отрядами на вылазке 3 апреля, когда Париж в единодушном порыве поставил на ноги свои двести тысяч человек, которых Тьер выставлял перед Францией, как «горсть разбойников, бежавших с каторги».
Густо Флуранс давно уже стал известен своей борьбой с империей. Странствующий рыцарь Революции, он ездил в Кандию сражаться против турецкого деспотизма
за восставший греческий народ. По возвращении в Париж он снова возобновляет борьбу в «Марсельезе» и в публичных собраниях. Но во время осады, будучи командиром батальона,
31 го октября он сделал попытку спасти Париж и Республику. Правительство «Народной обороны», которое он имел слабость пощадить, посадило его в Мазас, откуда он был освобожден народом 21 января.
4-го апреля он был захвачен врасплох в Рюэйле отрядом жандармов, окруживших дом, в котором он хотел отдохнуть на несколько минут. Он пытался защищаться, но один капитан, имени Демарте, рассек ему череп таким свирепым ударом сабли, что мозг брызнул наружу.
Труп его был брошен в гроб и отправлен в Версаль, где на него ходили смотреть светские дамы, эти «суки», как называет их поэт в негодующем стихе, бегавшие лизать кровь раненых и ковырять раны пленных «резной ручкой своих шелковых зонтиков».
Дюваль — этот был интернационалист — простой литейщик. Всего несколько дней заседал он в Коммуне, и тотчас же обратил на себя внимание своей энергией, деятельностью и мужеством, исполненным хладнокровия.
В собрании мне приходилось сидеть с ним рядом. Мало видел я людей более симпатичных, мало встречал таких, на лице которых так ясно отражалось бы великодушие, благородство и самоотверженность их натуры.
Он только прошел по сцене истории, чтобы сражаться и умереть. Но тот, кто раз видел его, никогда его забудет.
Его взяли в плен вместе с его отрядом в Шатильонском плато, после отчаянной обороны.
Он и его отряд окружены; зарядов больше нет.
— Сдавайтесь, ваша жизнь будет пощажена! — говорят им от имени генерала Пелле, командовавшего войсками.
Они сдаются.
Тотчас же версальцы хватают солдат регулярной армии, сражавшихся в рядах федералистов, и тут же расстреливают их.
Впоследствии маршал Мак-Магон милует такого же маршала Базена, виновного всего лишь в том, что он сдал неприятелю Мец и свою армию!
Прочих пленных окружают двумя рядами стрелков и ведут в Версаль.
По дороге встречается им Винуа, тот самый, который с удовольствием на себя грязное дело сдачи Парижа.
Он спрашивает: «Кто тут начальник?»
— Я, — отвечает Дюваль, выступая вперед.
Другой выступает вслед за ним:
— Я — начальник штаба Дюваля, — говорит он.
Из рядов выступает третий.
— Я — начальник штаба волонтеров, — говорит он и становится рядом с двумя первыми.
— Вы все — сволочь паскудная! — говорит Винуа на своем языке кордегардии, — я вас сейчас расстреляю.
Дюваль и оба его товарища, не удостоив его даже ответом, сами становятся к стене, снимают шинели и с криком:
— Да здравствует Коммуна! — падают пораженные пулями.
Это были первые мученики Коммуны. Версальцы только что начинали ту бойню, которая должна была окончиться истреблением целого населения.
Они были первыми и самыми счастливыми. Они умерли с верою в победу: это была, ведь, только первая битва. Позади себя они чувствовали Париж, грозный и могучий.
Спите же с миром, друзья, — ибо вы не ошиблись! Прийдет время и другие восстанут, чтобы продолжать то дело, которому вы отдали вашу молодость и вашу жизнь! Придет день, когда освобожденный народ громко назовет ваши имена, которые теперь едва смеет произносить шопотом, и тогда своим мощным голосом он воскликнет:
— Честь вам и благодарение, мученики часа первого!