Михаил Михайлович Штранге

[Nataly Red Rose]

В связи с публикацией работы "Великая французская революция и русское общество" в нашем сообществе развернулось обсуждение (дискуссия) о подробностях биографии этого ученого.
Можно ознакомиться с комментариями, что-либо добавить, уточнить (но только учитывая уже сказанное и установленное ранее, дабы не повторяться).
Эту запись я открываю для продолжения и, в частности, размещения большого текста.

@темы: дискуссии, товарищам

Comments

[bear-ours]

Господа,
благодаря любезности Nataly Red Rose, я размещаю здесь, как и обещал, тексты позиций 13 и 14 третьего приложения к моей еще неопубликованной книге об эмиграции 40-х гг. (и в связи с новой политикой в России, она еще Б-г весть когда будет опубликована). Поэтому мы решили разместить ее на сайте с ограниченным доступом, и я прошу не использовать ее в публикациях (и бумажных, и интернетовских, во всяком случае, без предварительного согласования со мной). В целом в приложениях даны подготовленные к публикации, с комментариями материалы труднодоступной русскоязычной периодики времен войны и сразу послевоенной. Кое-каие из примечаний я убрал, а кое-какие внес в угловые скобки с указанием “Bear”. Во всяком случае для первого представления о Борегаре (причем в той форме, как его видели современники) этого текста достаточно. Перед вами показания свидетелей.
Однако, ввиду того, что за раз не может быть размещен текст размером более 10240 знаков, а мой превышает 50 тыс.; он будет разбит на 5 или 6 групп.

13. СВ, n°12(592), 27.12.1946, с.280-281; №3(595) и 4(596), 12.3 и 15.4.1947, с.48-51 и 74-76: «СУДЬБЫ РУССКОЙ ЭМИГРАЦИИ. Лагерь Борегар (Письмо из Франции)
В нью-йоркской коммунистической печати появились сообщения “из Парижа”, утверждающие, будто наши сведения об “охоте за черепами” в Париже и, вообще, во Франции оказались, “по проверке”, неверными, и что в частности неверны сообщенные у нас сведения о советском концлагере Борегар.
Когда в свободной печати разоблачаются тайные махинации темных организаций и подпольных террористических групп, то неточности и ошибки в деталях всегда возможны и даже обычно неизбежны. Нам еще никто не показал, какие детали были искажены. Возможно, что мы и в деталях были точны. Но мы категорически настаиваем на полной достоверности существа наших сообщений. В частности, о лагере Борегар мы как-раз теперь получили печатаемую ниже корреспонденцию, которая сама за себя говорит. Мы ждем от наших парижских корреспондентов дополнительных сведений на все эти темы, и поделимся с нашими читателями новым материалом, как только его получим. Не наша вина, что о вопиющих преступлениях, совершаемых советскими органами во Франции, французские граждане вынуждены писать «конспиративно», с предосторожностями, точно преступники они, а не советские палачи, нарушающие все законы и французские и человеческие.
Редакция.
В Париже, сразу же после освобождения, “Союз Советских Патриотов”, до этого ничем особенно себя не проявивший в смысле помощи советским депортированным, стал проявлять кипучую и шумную деятельность. Был организован отдел “Помощи советским гражданам” с Г.Шибановым во главе. Советские Патриоты стали раз'езжать по Парижу и его окрестностям, собирая советских людей. Они заезжали к эмигрантам, прятавшим советских при немцах, и требовали, чтобы те немедленно следовали за ними. Первое время французы, считавшие, что Союз Сов. Патриотов является официальным русским органом, со своей стороны направляли советских граждан на рю Галлиера. Все эти люди на автомобилях свозились в лагерь Борегар.
Находящийся в окрестностях Парижа лагерь Борегар был в свое время оборудован немцами для своих частей С.С. Он расположен в лесу, около дачного пригорода Вокрессон и занимает обширную площадь, обнесенную проволочными заграждениями, с прекрасно оборудованными бараками, клубным залом, спортивными площадками, бассейном, «бункером» (бетонное бомбоубежище) и т.д.
С самого начала близость к Парижу в значительной мере способствовала материальному благоустройству лагеря. Эмигранты, общественные организации – русские и французские, привозили продовольствие и одежду в больших количествах. Всем хотелось помочь и дать возможность отдохнуть и притти в себя несчастным людям после пережитого ими кошмара в немецкой неволе. Весть о хорошо оборудованном лагере быстро разнеслась среди советских граждан и к концу октября, лагерь насчитывал уже больше 2.500 человек, прибывших из разных концов Франции.
Советские Патриоты продолжали принимать деятельное участие в организации и жизни лагеря, но как ни странно, советским они сразу же не пришлись по душе. Не понравился фальшиво-льстивый восторженный тон. Авторитетом они не пользовались, их не слушались, хотя они и изображали из себя представителей ожидавшихся властей. Часто можно было слышать: – “Ну, эти нам не указка, вот приедут наши власти, их и будем слушать”.
Вскоре после открытия лагеря, в Борегар приехал капитан Иванов < Он как предположительный начальник лагеря на октябрь 1944 упоминается в [761, с.89] – Bear>, человек лет 30-ти–35-ти, хромой на одну ногу. Он рассказывал про себя, что был в России начальником партизанского отряда, был ранен в ногу, взят в плен, каким-то чудесным образом не был расстрелян и попал во Францию с партией пленных партизан. Это был человек энергичный, с характером и безусловно смелый. Он сразу же сошелся с Сов. Патриотами и не смотря на то, что в лагере уже были люди выше его чинами, стал организатором и начальником лагеря. Многие были недовольны его самозванным назначением, но так как у него действительно были организаторские способности, а в лагере в то время царил хаос, с его назначением временно примирились в ожидании властей.
Надо отдать Иванову справедливость, что организовать жизнь лагеря и заставить подчиниться дисциплине людей опьяненных от сознания обретенной свободы, было делом нелегким, и что он в сравнительно короткий срок достиг внешних результатов порядка и дисциплины. Эти результаты были безусловным достижением, в сравнении с тем, что творилось в других лагерях, и Борегар стал «показательным» лагерем, каковым и остался до конца своего официального существования Сборного Репатриационного Центра.
Еслиб Иванов был только строгим администратором н взыскательным начальником, русские люди, пронесшие через все страшные годы испытаний ничем непоколебимое чувство справедливости, примирились бы с его грубостью и жестокостью, почувствовали бы к нему уважение и признали бы его моральный авторитет. Многие в начале, рассказывая об его грубых выходках и диктаторских приемах, добавляли: – «Сейчас иначе нельзя, людей надо взять в руки». Но те же люди скоро убедились, что Иванов не был строг и жесток для их же пользы, а преследовал свои собственные цели и его не взлюбили в лагере, за исключением преданной ему кучки людей из его окружения, пользовавшихся его благами и милостями.
Одной из первых женщин, появившихся в Борегаре была некая Люся Пестова, женщина лет под 30, маленького роста, толстая, бесформенная как обрубок и исключительно уродливая. Так же, как и Иванов, она сразу же «вышла в люди» и стала руководительницей и начальницей женского отдела лагеря. Из ее рассказов следовало, что она героиня летчица, сбившая 80 вражеских самолетов н совершившая множество героических подвигов. Попала она в плен к немцам и была депортирована во Францию с женщинами-партизанками. В русском Париже, близком к кругам Сов. Патриотов, стали ходить рассказы о “советской героине”, ее чествовали и ее фотографии появились во французских газетах.
Ходила она в сапогах, во френче с погонами старшего лейтенанта, в папахе и с огромным револьвером в кобуре за поясом. Воинственное облачение Пестовой при ее фигуре, создавали действительно комический облик, возбуждавший шутки и смех всего лагеря. Она не могла произнести двух слов без сопровождения нецензурной бранью, приводившей в недоумение даже закоренелых и видавших виды людей.
Да и вообще, она не говорила, а хрипло выкрикивала свои приказания, разгуливая по всему лагерю и вмешиваясь в дела мужского отделения, нисколько ее не касавшиеся. Ее поведение стало настолько наглым (она отдавала приказы об арестах людей и даже офицеров), что добродушная насмешливость обитателей лагеря вскоре перешла во всеобщее негодование. Никто не хотел признавать за ней права отдавать бессмысленные приказания и терпеть ее грубые окрики, слишком живо напоминавшие немецкие методы, тем более, что с прибытием новых пансионерок в лагерь, стали узнаваться некоторые подробности из прошлого “советской героини”, совершенно не соответствующие ее собственной автобиографии. Она действительно попала во Францию с лагерем русских женщин партизанок, работавших в исключительно тяжелых условиях в окрестностях города Ле Мана <Видимо, Le Mans, город в деп. Sarthe, к юго-западу от Парижа – Bear>, но была на особом привилегированном положении в качестве назначенной немцами “старшины надсмотрщицы”, пользовалась покровительством и доверием немцев, ни в чем не нуждалась и была предметом ненависти своих соотечественниц, считавших ее немецкой ставленницей и предательницей.
Когда прошлое Пестовой стало известным в лагере, все возмутились тем, что она вместо того, чтобы понести должное наказание, продолжает командовать своими жертвами. На нее посыпались жалобы, подкрепленные свидетельскими показаниями и поступили требования об ее смещении и разборе дела. Но к этому времени Пестова была уже любовницей Иванова, открыто жила с ним и все протесты остались без последствий. Вступать же в открытый конфликт с Ивановым было опасно, и все надеялись, что ожидавшиеся со дня на день советские власти накажут преступников и восстановят справедливость. Тем временем Иванов и Пестова окружили себя группой людей, назначенных ими на командные и административные должности, подобрали охрану хорошо вооруженных людей и убрали тех, чья независимость и самостоятельность были им неудобны.
Убирать людей в Борегаре было делом не сложным. Вот один пример: в ноябре месяце 1944-го года, под вечер, в лагерь пришел молодой человек в американской форме, об'явивший о своем желании записаться в лагерь. Его пригласила ужинать к себе в барак советская семья, и из разговора выяснилось, что молодой человек — бывший студент, партизан, освобожденный Союзными войсками из партизанского лагеря на севере Франции. Далее, узнав, что капитан Иванов начальник лагеря, он с волнением стал расспрашивать о нем подробности. (В то время в лагере уже начали ходить слухи о прошлом Иванова; одни говорили, что он – бывший власовец, другие – что он работал с немцами и предавал своих русских, но никаких определенных данных для подтверждения этих слухов не было).

[bear-ours]

Продолжение 1.

По внешним признакам и хромой ноге, молодой человек, повидимому, узнал Иванова и на вопрос хозяев, знает ли он его и кто он, значительно ответил: “Иванова я хорошо знаю и всюду его ищу, да и он меня знает, только вряд ли он будет рад меня видеть”. На все дальнейшие расспросы хозяев, он отделывался общими фразами, намеками вроде того, что не место Иванову командовать лагерем освобожденных советских граждан и что скоро все узнают, кто он. Настроение его резко изменилось, он отказался дальше пить, стал сумрачным, вытащил револьвер, осмотрел его и вскоре попросил показать ему, где живет Иванов. Хозяин вышел с ним из барака, издали указал ему на дом Иванова и остался наблюдать в стороне. Молодой человек подошел к дому и заговорил со стражей. Вызванный одним из часовых, Иванов вышел на крыльцо и как только увидел посетителя крикнул: – “Арестовать”. На молодого человека набросилась стража и несмотря на его сопротивление втащила его в дом, откуда раздалось несколько выстрелов. Молодой человек бесследно исчез. Было известно только, что на рассвете в лесу копали могилу.
А вот и другой характерный факт самосуда, произошел он в Борегаре, но аналогичные случаи бывали и в других лагерях:
На остров Джерзей, в конце 1942-го года было привезено около 3.000 депортированных русских. (Рассказать об их жизни и обо всем том, что им пришлось перенести, было бы слишком долго и составило бы сюжет отдельного очерка). Среди русских на остр. Джерзей, печальную известность приобрел лейтенант Николай Титаренко, коммунист из Частей Особого Назначения. Это была в полном смысле слова жуткая личность. Небольшого роста, крепко сложенный брюнет с стальными зубами и холодными серо-зелеными глазами. Он очень быстро сошелся с немецким начальством, был назначен старшиной, на работу не ходил, был хорошо одет и имел деньги. Всех этих жизненных благ он достиг за счет своих несчастных, раздетых, голодающих и измученных морально и физически соотечественников. Он был доносчиком, провокатором и организовал целую сеть шпионажа, окружив себя группой беспринципных людей, пользовавшихся его покровительством. Остальных он держал в терроре, заставляя мальчиков лет 14-ти, 15-ти воровать для него у местного населения. Тех, кто ему не подчинялся, он или жестоко избивал сам, или передавал на немецкую расправу, как “опасный” – для лагеря элемент. Его акции у немецкого начальства стояли настолько высоко, что его побаивались даже некоторые немецкие солдаты из охраны, проявлявшие к русским человеческие чувства. Несколько раз с Титаренко пробовали расправиться, но это не удавалось, так как, несмотря на единодушную лютую ненависть всех русских, он был слишком полезным для немцев человеком.
После освобождения Титаренко вдруг появился в Борегаре. Его узнали, сообщили о нем Иванову, требовали его ареста, угрожали его убить, но он не только продолжал разгуливать по лагерю (хотя и вооруженный до зубов и в сопровождении вооруженных личностей), но получил назначение на командную должность. Когда об этом узнали те, кто его знали по Джерзей, то несмотря на вооруженных телохранителей, толпа бросилась на него и на площади Борегара произошла дикая сцена самосуда. Прибежал Иванов со своей охраной и израненного и окровавленного Титаренко высвободили и отнесли в сан-часть, где ему была оказана медицинская помощь. Но перед сан-частью собралась угрожающая толпа, способная снести барак, и по приказанию Иванова, Титаренко отнесли в бункер, у входа которого была поставлена стража с приказом стрелять. Иванов по поводу случившегося снесся с только что прибывшими представителями посольства (Миссия еще не приехала), но какие директивы им были получены – неизвестно. На следующий день в лагере было официально сообщено, что Титаренко ночью умер и похоронен в лесу. Но в лагере узнали от свидетелей, дежуривших неподалеку от бункера ( из опасения, что Титаренко потихонько ночью увезут), что ночью к Титаренко вошел Иванов и вспрыснул ему смертельную дозу яда (об этом факте узнали от стражи и из сан-части). Разговоров по этому поводу в лагере было много. Хотя большинство в принципе и высказывалось против самосуда, но у Титаренко было на совести много загубленных русских жизней и стихийная расправа была отчасти объяснима и особенно не осуждалась. Но зато большинство считало, что уж если Титаренко был не добит и во время спасен, его надо было судить как преступника и изменника родине по закону, а не приканчивать ночью, во избежание лишних хлопот.
(Окончание следует).
(Продолжение)
В лагерь прибывали все новые люди; вскоре их негде было помещать и был открыт второй лагерь – отделение Борегара на севере от Парижа в Монеу <Возможно, что сделана опечатка, и речь идет о Meaux (деп. Seine-et-Marne), на северо-восток от Парижа, где находился один из репатриационных советский лагерей – Bear>. Туда отправляли, главным образом, женщин, детей и больных. Дирекция нового лагеря была подобрана из окружения Иванова и вскоре стала действовать по примеру и методам, введенным Ивановым в Борегаре.
Внешне Борегар производил в то время впечатление образцового лагеря: чистота, порядок, караульная охрана, санитарная часть, отделение для родильниц, швейные, починочные и сапожные мастерские, кружки самодеятельности, стен-газета, курсы политграмоты, хор, артистическая труппа и т. д... Мужское население было разделено по взводам и проходило курсы военного обучения и строевых занятий. В свободное время разрешалось выходить из лагеря, но вскоре в виду массовых выходов и длительных отсутствий была учреждена система пропусков с указанием срока отпуска за подписью начальства. С течением времени пропуски эти стали выдаваться с затруднениями, но те из обитателей лагеря, которые уже успели обзавестись деньгами, подкупали начальство, а предприимчивая группа организовала весьма доходное дело. Были заказаны бланки, соответствующие печати, и пропуска за подложной подписью начальства продавались но определенному тарифу. Срок отпуска покупатель обыкновенно проставлял уже сам перед возвращением в лагерь.
В женском отделении лагеря Пестова также ввела строевое учение и курсы военной подготовки, что вызвало большое недовольство и бурные протесты.
Женщины часами стояли в строю и маршировали по окрестностям Борегара, к великому удивлению и потехе французов.
Несмотря на эти занятия, у всех оставалось много свободного времени. Вначале люди приходили в себя, отдыхали, знакомились с Парижем, но вскоре стали тяготиться безделием. Многие выражали желание работать, другие учиться; в особенности сильная тяга к учению была у молодежи; она потеряла несколько лет за время войны и стремилась наверстать потерянное. Было подано большое количество прошений о разрешении временного поступления во французские учебные заведения и технические школы. До приезда советских репатриационных властей вопрос этот оставался открытым, а по приезде их было строжайше запрещено и учиться и работать.
Большинство являлось в лагерь в растерзанном виде – как вышли из немецкой неволи хотелось одеться и приобрести “европейский” облик. Запрещение работать возмущало и раздражало всех тем более, что хотя в лагерь и привозилось большое количество одежды, но раздачей заведывали ставленники Иванова. “Свои” люди получали по несколько костюмов и сразу же “загоняли” их в Париже, а остальные оставались ни с чем. Кое-кого одели эмигранты, некоторые ходили и получали одежду во французских организациях помощи депортированным и бывшим партизанам. А менее изворотливые продолжали ходить в таком виде, что стыдились выйти из лагеря.
С наступлением зимы 1944-го года особенно остро почувствовался недостаток теплой одежды. Предложения работать сыпались отовсюду; был большой спрос на сельские работы из-за недостачи французского мужского населения. Бывшие крестьяне-колхозники стремились попасть на фермы, где хорошо платили и кормили. В лагерь поступали предложения поставить дело на официальную ногу и отпускать на работы на определенный срок и на определенных условиях. Американские власти, очень нуждавшиеся в рабочей силе, также предлагали откомандировать в их распоряжение некоторое количество людей, со своим русским начальством, на очень выгодных условиях. Вопрос ставился в плоскости общей работы союзников для ведения общей борьбы против врага. Работы должны были производиться в окрестностях Парижа; людей либо отвозили бы и привозили на грузовиках, либо предоставили бы им помещения на месте работы. Попасть на работу к американцам, получать американские пайки, курево (которого так не хватало), обмундирование и хорошую зарплату – было мечтой каждого.
Казалось бы что при таких условиях могло быть предосудительного в разрешении людям работать и зарабатывать, а не оставлять их в разлагающей обстановке безделья, уже не говоря о помощи союзникам. Но все такие предложения к полному недоумению французских и американских властей систематически отклонялись. Тех же “счастливчиков”, которым удалось одиночками или группами устроиться на фермах или работать у американцев, “выуживали” в официальном или неофициальном порядке, и с головомойкой водворяли в лагеря. Один эмигрант, зашедший по делу к Гузововскому, был свидетелем того, как советский офицер из тех, что ездили и собирали людей по провинции, сообщил Гузовскому, что он нашел 6 советских граждан, работавших на американском пункте. На его предложение бросить работу и следовать за ним, рабочие отказались, а американский офицер попросил показать полномочия и об'явил, что эти люди свободны, нанялись к ним работать на нормальных условиях, и приказать им уходить он не имеет никаких оснований без официального на то требования со стороны советских властей. Гузовский, не стесняясь присутствием свидетеля и не сдерживая раздражения, стал ругать союзников и кричать: “мы у этих толстопузых всех выудим, ни одного им не оставим!”.
Таких случаев, когда – во время наступления американской армии – прятавшиеся и освобожденные советские депортированные следовали за военными частями и пристраивались на работу, было очень много. Несмотря на все просьбы разрешить этим рабочим остаться хотя-бы временно, американцам приходилось, – часто к их большому сожалению, – соглашаться на требования советских властей и отпускать полезных им людей.

[bear-ours]

Продолжение 2.

Впрочем, как-то раз было сделано исключение, в дальнейшем окончательно подтвердившее советское решение не допускать контакта с “капиталистическим” миром. Американцам, стоявшим в окрестностях Борегара, экстренно потребовалась на время рабочая сила. Американский представитель, приехавший в лагерь, поставил вопрос на идеологическую платформу “общей борьбы”; отказать было невозможно тем более, что из грузовика, привезшего американца, стали выгружать ящики с продуктами в виде подношения от “союзников”. Выли вызваны добровольцы, но их оказалось так много, что пришлось сделать отбор, и 100 “счастливцев” в сопровождении советского офицера уехали, провожаемые завистью товарищей.
“Подарки” оказались замечательными сгущенное молоко, шоколад и т.д. и в больших количествах. Но все это добро – “по усам текло, а в рот не попало”, и как многие другие подношения было отнесено в склад, никогда не было роздано и явилось доходной статьей для начальства, спустившего этот дефицитный товар на черной бирже.
В следующую субботу часть командированных вернулась в лагерь на воскресную побывку. Приехали веселые, довольные, в прекрасном американском обмундировании, с карманами полными папирос и мешками с угощением для товарищей. С момента приезда и до от'езда на следующий вечер их обступала толпа с распросами. Рассказы о замечательном пайке, хорошей оплате, не тяжелой работе и прекрасном отношении возбуждали удивление и зависть, а также и озлобление против начальства, не позволявшего устроиться таким же образом.
Ясно, что никакая анти-союзническая пропаганда – уже в то время проводимая политруком на политзанятиях – не могла противостоять стль наглядным доказательствам. А потому такие командировки в дальнейшем не возобновлялись.
В лагере-же пошли слухи о нахлобучке, полученной Ивановым “свыше” за разрешение командировки.
*
* *
Почти одновременно с Борегаром в Париже был организован сборный пункт в бывших французских казармах Рейли. Этот пункт сразу принял более воинский вид. Женщин, кроме обслуживающего персонала, не принимали, пожилых и больных направляли дальше, а из молодых было сформировано несколько рот.
Комендантом Рейли стал некий капитан Степан Ганночко, приобревший впоследствии печальную известность в Париже. Еще во время немецкой оккупации одна эмигрантская семья получала письма от Ганночко, находившегося в лагере депортированных под Шербургом. В то время эмигранты, переписывавшиеся и посылавшие посылки в лагеря, получали бесконечное количество писем от товарищей тех, которым удалось завести связи и получать поддержку. Письма Ганночко, довольно безграмотные, резко отличались от других получаемых писем. Повидимому, в надежде подольститься к “белым” эмигрантам он клеймил и чернил советский режим языком официальной немецкой пропаганды “иудо-большевистская власть”, “жиды, погубившие родину” и повествовал о своих неисчислимых страданиях на родине.
Появление Ганночко на командной должности, хотя бы и самочинно, многих удивило. Вскоре после своего приезда он поехал в Борегар к Иванову, но там оказалось некоторое количество его товарищей по плену. На него набросилась раз'яренная группа людей, в него стреляли и только благодаря энергичному вмешательству Иванова с его вооруженной охраной Ганночко удалось вскочить в автомобиль и выбраться из лагеря. Оказалось, что в немецких лагерях под Шербургом он был человеком небезызвестным: немцы считали его своим, назначали надсмотрщиком над лагерниками. Сам он никогда не работал, доносил на своих и возбуждал такое озлобление, что во избежание эксцессов немцам приходилось его переводить из лагеря в лагерь. Выяснилось также, что прежде он был работником Н.К.В.Д.
Больше в Борегаре Ганночко не появлялся, а всех, прибывающих из района Шербурга, направляли или в Борегар или другие пункты. Несмотря на это, он никогда и нигде, даже в самом Рейли, один, без сопровождения вооруженной шайки “преданных” и верных элементов, не появлялся. В начале все были убеждены, что по приезде из Москвы власти с Ганночко расправятся, но он очень скоро оказался в большом фаворе у советской миссии (хотя миссии неоднократно сообщалось о его поведении у немцев) и по окончании войны (1945 г.), когда началась репатриация, Ганночко явился одним из главных организаторов и руководителей сети агентов Н.К.В.Д., выявлявших советских граждан, не стремившихся возвращаться на родину и прятавшихся у эмигрантов. Ганночко со своей бандой нередко сам производил аресты на дому и хватал людей прямо на улице.
За время командования в Рейли Ганночко не пренебрегал и устройством своих личных дел. Черная биржа, продажа части лагерного пайка и многие другие темные дела и комбинации, производимые с “Советскими Патриотами” и группой французов коммунистического толка, позволяли ему и его “опричине”, с которой он, кстати сказать, щедро делился, обладать весьма крупными суммами. Это не было секретом не только для обитателей казарм Рейли, но и для французских кругов, весьма интересовавшихся личностью Ганночко и хорошо осведомленных об его разнообразной деятельности.
Русским была отведена всего лишь небольшая часть громадных казар Рейли, комендантом которых был француз из “Маки” член французской коммунистической партии и командир части Ф.Т.П. («Франк Тирэр е Партизан» – в переводе Вольные Стрелки и Партизаны) < Francs-Tireurs et Partisans – Bear>, известных своими прокоммунистическими настроениями и безобразиями, чинимыми до и после освобождения Франции под покровом “Резистанс”. Ф.Т.П. фактически не подчинялись французским военным властям, а “самоуправлялись” и бесчинствовали.
Рейли, предназначавшийся быть сборным пунктом для освобожденных депортированных иностранцев, превратился в коммунистический интернациональный центр. Были там не только союзники, но и враги. Так, например, еще до конца войны, стали прибывать, каким-то образом освобожденные из лагерей для военнопленных, немцы-коммунисты. Они проходили специальную подготовку и тайным образом уезжали, заменяемые новыми. Все это, конечно, держалось в тайне даже внутри Рейли, но некоторые русские беседовали с немцами. Эти последние предполагая, что их собеседники – советские офицеры и не могут не быть убежденными “сталинцами”, рассказывали, как их готовят для парашютной службы, политической работы и анти-союзнической пропаганды. Насколько активно было участие советских властей, с точностью определить нельзя, известно лишь, что из советской миссии регулярно наезжал человек в штатском, которого Ганночко сопровождал в немецкое отделение казарм. Официально о существовании этой немецкой группы французские власти не знали, но французские анти-коммунистические круги интересовались и следили за коммунистической кухней в Рейли, доступ в который строго охранялся часовыми. Французские военные власти долго и безуспешно просили о возвращении им казарм Рейли, нужных Министерству пленных и депортированных для организации приемного пункта для французских военно-пленных, ожидавшихся с приближавшимся концом войны. Наконец, в мае 1945 года советские части были переведены в Мо (вблизи Парижа). Но часть русского отделения продолжала оставаться в распоряжении Ганночко и его “опер-групп”, свозивших в специально-оборудованное арестантское помещение вылавливаемых советских граждан. В течении всего лета 1945 года и до официального конца репатриации, глубокой осенью, тюрьма Рейли была битком набита заключенными.
В один прекрасный день Ганночко из Парижа исчез (в кругах советских невозвращенцев ходило много слухов и о том, что он сбежал, и о том, что его назначили на другую ответственную работу в связи с французской коммунистической партией во Франции).
*
* *
После приезда осенью 1944 года советских властей и известного всем посещения Борегара Богомоловым с его произведшей удручающее впечатление речью, бодрое настроение обитателей лагеря стало падать. Никаких ожидаемых реформ внутри лагеря не произошло, а положение Иванова и его приспешников укрепилось.
Контакт с “властью из Москвы” разрушал надежды и иллюзии даже самых доверчивых, поверивших – за годы отсутствия и пленения – в эволюцию режима и эру новой свободной жизни. А вера была большая, и патриотический под'ем и любовь к родине были так велики, что даже те, кому особенно тяжело жилось в России, готовы были простить и забыть старое во имя побед и надежд на будущее.
Хотя власти в начале, чтобы не запугать людей и заманить наибольшое количество людей в лагери добровольно, и проявляли сравнительную мягкость обращения, но советских людей обмануть не легко, и они в большинстве понимали, иногда по намекам, по прорывающимся в раздражении “словечкам”, что “милостивое” отношение является тактической уловкой – до поры, до времени. “Родина-мать ждет всех своих детей – и правых и виноватых”. Всем власовцам обещалось прощение и миссия систематически отказывалась разбирать дела явных предателей, на которых подавались жалобы с подписями и доказательствами. “Во всем разберутся на месте, каждый получит по заслугам”.
Советской миссии с самого начала было известно, что многие совграждане не идут в лагеря и ищут путей, чтобы начать новую жизнь заграницей (часто из среды интеллигенции, более ясно отдававшей себе отчет в своем положении). Ни о какой репатриации в большом масштабе не могло быть и речи до конца войны. Важно было также не давать иностранцам вообще и французам в частности (в виду их увлечения Советским Союзом и роста коммунистических настроений) поводов предполагать, что советские граждане могут не стремиться на родину. Всеми этими соображениями и руководствовались представители Москвы в своей политике “мягкости и привлечения” в первые месяцы после освобождения Франции.
Но, повидимому, привычка – вторая натура, и маска “отеческой ласки и справедливости” то и дело спадала, показывая настоящее лицо – жестокое, беспощадное и такое знакомое советским людям, что ошибиться они не могли. Было в высшей степени поразительно, что, при всей, до мельчайших подробностей разработанной, системе лжи и опутывания людей, представители советской власти срывались и допускали грубейшие по своей примитивности и непростительные с их точки зрения психологические ошибки и промахи в выполнении заданий.

[bear-ours]

Продолжение 3

Если судить по подбору людей и их деятельности во Франции, то невольно приходишь к выводу, что в умных и способных исполнителях у советской власти большой недохват. И, действительно, у “москвичей” (как их со временем прозвали побывавшие в немецком плену) были все карты в руках и, судя по настроению масс ко времени их прибытия, им сравнительно легко было бы провести “кампанию репатриации” и лишний раз обмануть исстрадавшихся в неволе людей, окрыленных близостью победы и больше всего жаждавших вернуться на родину, к близким.
Но покровительство Ивановым, Ганночко и им подобным, совершенно непозволительные для человеческого достоин-ства и ничем не оправдываемые грубые выходки Гузовского и членов советской миссии и еле скрытые угрозы, то и дело прорывающееся оскорбительно - презрительное отношение подчеркивающее, что все прошедшие через немецкий плен и депортацию по существу никто иные как предатели, которым нужно как-то “оправдаться”, что-то “искупить”, уже не говоря о произволе и вопиющих несправедливостях в управлении лагерями и введении системы слежки и доносов, – постепенно открывали глаза даже тем, кто вопреки очевидности еще цеплялись за свои иллюзии.
У пишущего эти строки не мало примеров из личных встреч с советскими людьми – особенно среди молодежи – прошедшими за короткий срок, всего лишь в несколько месяцев, все этапы внутренней эволюции, начиная от веры в обновление, постепенно переходящей в сомнения, разочарование, негодование и, наконец, кончая полным отвержением советской системы и решением стать на путь невозвращения. Один за другим встают образы способных, а подчас и талантливых, с жертвенным порывом любящих свою родину молодых людей, безвременно погибших либо во французских застенках НКВД, либо уже в России.
Как жестоко ошибались многие наивные эмигранты, вереницей тянувшиеся в Борегар, чтобы из встреч с людьми “оттуда” узнать, наконец, правду о Советской России. Они приходили в восторг и умиление от контакта с кипящей энергией и динамичной молодежью, от активных проявлений в жизни лагеря: концерты, клубы, самодеятельность, не подозревая того, что в советской атмосфере лагеря советские граждане не могли не отвечать на их расспросы иначе, как стереотипными фразами о “великих достижениях”, о том, как молодым у них везде дорога и т.д. Они не подозревали также, как в частных беседах, в атмосфере доверия, те же люди говорили совершенно противоположное и посмеивались, иногда добродушно, а иногда и зло, над наивностью и легковерием эмигрантов.
(Окончание следует)
(Окончание)
Наступила весна 1945 года. Близился конец войны. Обитатели Борегара с волнением и гордостью следили за молниеносным наступлением Красной Армии. Не сходили с уст имена маршалов, ведущих армию к победе, и на них, в особенности на Жукова, возлагались большие надежды. Многим казалось и верилось, что победительнице армии и ее вождям суждено будет сыграть решающую роль в повороте внутренней политики советского строя.
Но советскими людьми приближающийся конец войны воспринимался с некоторой двойственностью, и эмигрантами, в то время близко соприкасавшимися с ними, все яснее ощущалась их наростающая тровога. Перед каждым из них невольно вставал вопрос: “какова же будет моя судьба” – и неминуемость надвигающегося кризиса в личной жизни отравляла им радость победы.
В Париже стояли чудные, весенние дни, и чувствовалось у обитателей лагеря напряженное желание безудержно, до конца использовать выпавшую на их долю передышку. Антагонизм к власти начинал к тому времени принимать уже явные формы неповиновения и нескрываемой вражды. Наиболее смелые, пренебрегая риском быть подслушанными шныряющими всюду доносчиками, открыто критиковали режим, проводя параллели между жизнью в Европе и в Сов. Союзе. Особенно не щадили Сталина; на нем, по мнению молодежи, лежала главная ответственность за создавшиеся невыносимые условия жизни и страдания народа; ему противопоставляли Ленина и его период “нэпа”.
По вечерам обладатели радио-приемников – а таких было не мало – слушали передачи власовского движения. В начале принимались кое-какие меры предосторожности, но вскоре весть о передачах облетела весь лагерь, и в ночной тишине, из открытых окон бараков разносились призывы к борьбе с ненавистной властью. Люди, не скрываясь, собирались в бараках и под окнами, с напряженным вниманием слушая, а затем обсуждая услышанное.
У некоторых обитателей лагеря появились крупные суммы денег, тратившиеся с необыкновенной быстротой и легкостью, – все равно с собой не увезешь, – главным образом на выпивку и на кутежи. Некоторые приоделись, но особенным, ни с чем не сравнимым успехом пользовались часы. Нередко можно было встретить счастливых обладателей целых коллекций разнообразнейших часов, которые они с гордостью демонстрировали, засучив рукав выше локтя.
Для добывания средств были открыты и широко использованы методы, достойные изобретательного ума предприимчивого героя “Двенадцати стульев” Остапа Бендера.
Депортированные русские, находившиеся во время оккупации в ведении организации Тодт, часто предоставлялись ею в распоряжение немецких фирм, выполнявших соорудительные работы во Франции. Кроме русских и поляков, находившихся на положении рабов, у организации Тодт было еще большое количество рабочих других национальностей, получавших более или менее нормальные ставки. Фирмы рассчитывались за рабочий труд с организацией Тодт, у которой таким образом за время оккупации набрались колоссальные суммы, причитавшиеся русским.
Какого рода соглашения произошли по этому поводу с французским правительством после освобождения Франции, пишущему эти строки неизвестно, но русские депортированные, сохранившие рабочие карточки организации Тодт, имели право на получение денежной компенсации, исчисляемой в зависимости от отмеченных на рабочей книжке сроков работы. Кроме того, советские граждане, бежавшие от немцев еще во время оккупации и участвовавшие в вооруженной борьбе с оккупантами в рядах «резистанс», также имели право на получение пособий, выдаваемых предъявителям удостоверений за подписью командиров партизанских отрядов. Обладатели тех или других документов могли, таким образом, вполне законно рассчитывать на получение небольших сумм.
Но таких обладателей оказывалось сравнительно не так много. Тодтовские документы мало кто сохранил, а среди участников «резистанса» некоторые действовали самостоятельными русскими группами, а другие по беспечности своевременно не позаботились получить удостоверения.
Вот тут-то некоторые представители лагерного начальства, – в дальнейшем их примеру последовали и другие, – начали составлять длиннейшие списки кандидатов на получение пособий. К спискам прилагались подложные, тут-же в лагере сфабрикованные удостоверения и трудовые карточки с печатями, на основании которых французские банки и учреждения выплачивали огромные суммы. Операции эти производились настолько успешно, что вскоре начали составляться списки с вымышленными уже фамилиями. И лишь по истечении некоторого срока, позволившего изобретателям нажить целые состояния, французские власти, сообразив в чем дело, отдали распоряжение прекратить выплаты. Небольшое количество законных обладателей удостоверений, отобранных у них предприимчивыми организаторами, в конечном итоге получили лишь малую долю причитавшихся им денег. Остальные же деньги были по постановлению того же начальства «добровольно» пожертвованы советскому правительству и переданы советской миссии.
Из вышеуказанного было бы ошибочным заключать, что подобные факты были явлением общего характера в среде советских граждан. За исключением лагерного начальства с его окружением и некоторых групп с авантюристскими наклонностями, шумно соривших деньгами и безобразным своим поведением вызывавших отрицательное отношение к русским среди французов, масса обитателей лагеря продолжала жить в сравнительной нужде, с возмущением наблюдая, как часть предназначавшихся им пайков, одежды и денег исчезала из лагеря. Главное недовольство и негодование вызывали не недостатки лагерного существования, – его по сравнению с тем. что пришлось перенести, считали вполне сносным, – а вопиющей несправедливостью и безнаказанностью власть имущих. Так, например, каждый раз из получаемых от французского правительства ежемесячных субсидий, выдаваемых на руки (об этом говорилось в первой части письма), начальство часть их, по своему усмотрению, удерживало на «добровольные» пожертвования, а в марте или апреле 1945 года об'явило, что в виду того, что обитатели лагеря находятся в неизмеримо лучших условиях, чем их соотечественники на родине, и не принимают участия в борьбе с врагом, все причитающиеся им деньги должны быть пожертвованы на постройку новых аэропланов. Для большинства обитателей лагеря деньги эти являлись единственным источником карманных денег – на поездки в Париж и другие мелкие расходы. И несмотря на это, из разговоров по этому поводу можно утверждать, что многие с радостью отдавали-бы все, что у них было, еслиб жертвы эти носили подлинно добровольный характер, и еслиб у них была уверенность в том, что деньги дойдут до своего назначения на родине.

[bear-ours]

Продолжение 4
*
* *
С приближением конца войны антисоюзническая пропаганда в лагере усилилась. Назначенный Ивановым на должность политрука лейтенант Коваленко, мало грамотный и некультурный украинец, каждый день на политзанятиях отрывисто выкрикивал всем столь знакомые стереотипные фразы советской политической терминологии, пересыпая их бранью и угрозами по адресу «толстопузых» союзников и тех советских граждан, которые, поддавшись «капиталистическим» соблазнам, рисковали попасть в сети «враждебного окружения». Из речей Коваленко, над которыми все решительно смеялись, следовало, что союзники только о том и помышляют, как бы завлечь побольше советских граждан для использования их в своих темных и враждебных Советскому Союзу замыслах. Особенно ярко это враждебное отношение к союзникам выразилось в момент конца войны. Как известно, в Советском Союзе он был об'явлен несколько позже, чем в Европе и Америке, и поэтому в то время, когда все население Парижа высыпало на улицы во всеобщем ликовании, русским было заявлено: “нечего нам праздновать с союзниками победу, для нас она еще не наступила и наступит только тогда, когда это будет об'явлено из Москвы”.
*
* *
В мае месяце из Борегара уехали Иванов и Пестова. Заместителем Иванова Советская миссия назначила старшего лейтенанта Козакова из окружения Иванова. Последний с Пестовой покинули лагерь ночью на автомобиле, нагруженном большим количеством вещей. В виду некоторой таинственности, сопровождавшей их от'езд, в лагере ходили слухи об их бегстве. Все знали, какие громадные деньги были нажиты Ивановым за время управления лагерем. Пестова же неоднократно показывала и хвалилась приобретенными драгоценностями. Поэтому, многие были убеждены, что Иванов приготовил себе где-нибудь во Франции укромное местечко. Но через три недели – срок этот тоже вызвал толки о том, что они бежали, но были пойманы – их видели в Марселе при посадке на пароход.
В середине мая в лагерях распространилась весть о скорой репатриации. Хотя и предполагалось, что она должна наступить с концом войны, но приближение решительного часа вызвало большие волнения. Нервное напряжение достигло крайних пределов; народ был, как в угаре: – повальное пьянство, буйные кутежи с стрельбой не прекращались днем и ночью.
Поползли первые слухи об участи репатриированных из Германии. Слово “Колыма” облетело лагерь и твердилось на все лады. Кто-то сочинил песнь о Колыме, ее переделали в танго “Колыма” и прощались друг с другом до будущего свидания на “Колыме”.
Все старались уклониться от включения в списки первых групп от'езжающих. Решившиe бежать потихоньку выносили свои веши из лагеря и свозили к знакомым эмигрантам. Другие – решившие возвращаться – в последний момент бросались искать в Париже возможности найти убежище. Некоторым это удалось – но многие в своих поисках попадали на эмигрантов “советско-патриотического” толка и в полном отчаянии возвращались в лагерь. Решение стать на путь невозвращенства требовало большого мужества – те, кто уезжали в нормальном порядке репатриации, еще могли на что-то надеяться, но все знали, что пойманных после побега ожидает участь “врагов народа”, без надежды на какое либо снисхождение. В последнюю минуту, у готовых к от'езду людей нервы не выдерживали, они бросали свои пожитки и несмотря на оцепленный кругом лагерь и приказ стрелять, прорывались ночью через проволоку и бежали в полную неизвестность.
В день отправки, которая должна была производиться аэропланами до Германии, уезжающие были на рассвете погружены в грузовики и отвезены на аэродром. Весь день шел проливной дождь и бывшая в этот день в Борегаре эмигрантка рассказывала, какое удручающее впечатление произвела на нее атмосфера лагеря. Под вечер, когда она выходила из лагеря, к воротам один за другим стали под'езжать грузовики, наполненные насквозь промокшими, но распевающими песни и бурно проявляющими свою радость людьми. Оказалось, что из за дурной погоды, аэропланы не смогли вылететь и посадка была отложена до следующего дня. Неожиданная передышка вызвала восторг вернувшихся переночевать в лагерь людей. В ту же ночь несколько человек из этой группы бежали.
В течение всего лета 1945 года отправки шли одна за другой. В Борегар, ставший передаточным пунктом, со всех концов Франции свозили людей в ожидании репатриации, которую советская миссия старалась провести усиленными темпами. За редкими исключениями выход из лагеря был запрещен, а доступ в него был также сопряжен с трудностями. Вооруженная охрана пропускала лишь с разрешения дежурного офицера, производившего подробный опрос. “Бункера” были наполнены арестованными, либо из ненадежных элементов, заподозренных в желании бежать, либо задержанных или пойманных на улицах Парижа, на вокзалах и у здания префектуры. Префектура представляла из себя широкое поле деятельности для советских агентов; в самом здании и кругом него толпились легко распознаваемые по их внешнему облику советские граждане, тщетно стремившиеся получить документы на право жительства. В некоторых случаях, когда агенты имели дело с женщинами или пожилыми людьми и не предполагали возможного открытого сопротивления, – жертвы “выявлялись” на месте, и увозились на автомобиле. Но во избежания шума и скандала в людном месте, “энкаведисты” часто выслеживали людей до их места жительства, что позволяло им вдобавок узнавать, где и кого беглец находит убежище.
К концу лета, от бежавших из Германии и пробравшихся во Францию эмигрантов, старого и нового толка, стали узнаваться подробности о репатриации в Германии и о том, как “родина встречает своих детей” в Советской зоне. Бегство из лагеря стало принимать массовый характер, а “добровольной” репатриацпя советских граждан превратилась в ожесточенную охоту, сопровождаемую террором и насилием. “Родина Вас ждет” гласили плакаты и вещали громкоговорители на площади Борегар, и люди с угрюмыми и застывшими лицами садились в грузовики, оставляя в опустелых бараках трупы повесившихся или отравившихся товарищей.
По окончании официальной репатриации осенью 1945 года Борегар был окончательно закрыт от посторонних посетителей и вооруженная страна, его охранявшая, значительно увеличилась. В лагерь свозили пойманных невозвращенцев и за попытку к бегству расстреливали на месте. Относительной свободой пользовались только женщины и больные. Бежать из Борегара стало почти невозможным, но за зиму 1945-1946 годов все же было несколько случаев побегов. Один из бежавших рассказывал, что лагерь превратился в настоящую тюрьму советского образца. Перед каждой отправкой бывали случаи самоубийства, а при посадках происходили жуткие сцены.
Двух французских журналистов, отправившихся в Борегар в марте 1946 года в лагерь не пустили. Они пробовали протестовать, доказывая, что лагерь находится на французской территории и не пользуется правом экстерриториальности, и попросили вызвать офицера. Пока они ждали у ворот, раздались крики и они увидели, как вдали на площади солдат тащил сопротивляющуюся женщину. Журналисты схватились за аппараты и стали делать снимки. Подоспевший в это время офицер запретил им снимать и потребовал фотографические пленки. На отказ журналистов стража по приказанию офицера силой вытащила из аппарата пленки.
О Борегаре и его жителях можно было бы рассказать многое, но сколько еще, из всего того, что творилось в его пределах, унесено уведенными и погибшими русскими людьми! Тем из нас, кто не был ослеплен миражем собственных иллюзий или намеренно не хотел видеть, жизнь лагеря Борегара наглядно показала подлинную картину советской действительности.
Еще о Борегаре
Один из друзей-читателей “Соц. Вестника” сообщает со своей стороны дополнительные сведения о Борегаре, полученные им из исключительно хорошо осведомленного источника. Необходимо оговорить, что автор этого сообщения, в момент его отправки на почту, имел перед собою только первую статью о Борегаре, напечатанную в декабрьском номере “С.В.” за прошлый год. – Ред. “С.В.”.
“Несколько слов в заключение о лагере в Борегаре. Я не могу, конечно, знать, о чем будет речь во второй статье об этом лагере, которая обещана Вами, – но думаю, что и мои сведения о нем для Вас будут не лишены интереса. Они идут от весьма осведомленного человека...
Из 15 тыс. человек (пленных, депортированных, женщин), которые в нем одно время находились, был лишь один неграмотный, – 53 лет. Грамотными оказались даже цыгане, попавшие в Германию после захвата их под Ленинградом. Среди этой массы не было ни одного человека, мягко относившегося к Сталину. Его честили и ругали открыто, не стесняясь. Все были убеждены, что победы, одержанные народами России, должны создать в стране огромные изменения. Пленные рассчитывали, что они вернутся на родину более свободную, в которой не придется бояться тюрьмы за каждое непонравившееся начальству слово. Мысль, что Сталин может «украсть у народа победу», – совершенно отсутствовала. Рядом с резкой критикой советских порядков и Сталина столь же резко бросались в глаза большой патриотизм, – огромная, живая любовь к родине, к России, гордое сознание ее силы, величия, ее природных богатств. Но это был ни в коем случае не «советский патриотизм», а русский, вернее российский. А это совсем не одно и то же.

[bear-ours]

Окончание

Любопытно, что многие обитатели лагеря, зная откуда то, что в Париже прежде существовала русская, эмигрантская литература, с большой настойчивостью ее отыскивали во время отпусков, выходов своих из лагеря. Многие искали книги, которые, как они говорили, «какой-то Милюков написал о России». Их это очень интересовало. «Ведь мы как взаперти были, – говорили они, – нам хочется знать, что русские заграницей про нас, советских, писали». В лагерь после этих «вылетов» в Париж иногда приносили старые-престарые номера «Последних Новостей». Откуда-то достали романы Краснова и ими зачитывались. «Соц. Вест.» передает о начальнике лагеря, некоем Иванове (он был начальником лишь первые месяцы существования лагеря). Этот Иванов вместе с кое-кем повыше (на этот счет шло много разговоров) организовал весьма ловкое об'егоривание французского правительства. По договору де Голля со Сталиным, пленные и депортированные, находившиеся во Франции, до отправки их на родину, кроме пищевого довольствия, должны были получить каждый по 12-15 тыс. франков. Иванов ухитрялся в казначействе, в Версале, получать огромные суммы на «мертвые души». В списки якобы находящихся в лагере включались лица, уже отправленные в Россию. А так как французский контроль этого дела отсутствовал, то Иванову удалось перебрать изрядное количество миллионов франков. Из этого количества далеко не все шло только ему!
Заместитель Иванова, Казаков и бухгалтер Зозуля изобрели для получения денег из казначейства с внешней стороны более солидную комбинацию: деньги выдавались будто бы лишь тем пленным и депортированным, которые представляли выданные им немцами рабочие карты. Но эти карты никогда не соответствовали действительному числу населения лагеря, и поэтому операция приносила изрядный барыш ее изобретателям. Эти карты фабриковались в лагере и продавались по 600–800 фр. К этому нужно прибавить, что Иванову, уехавшему в Россию, не удалось сохранить награбленное им богатство: франки он превратил в бриллианты и золото и все припрятал в чемоданы с двойным дном. Но в Марселе, когда он был уже на пароходе, отплывающем в Одессу, советские власти произвели обыск его вещей, вытащили на свет божий его богатства и его самого арестовали...”».

14. Независимая мысль = La pensée indépendante, сб.7, 1947, с.40-41: Вера Сидорова «Загадка Борегара. (Письмо в редакцию).
Разрешите через посредство Вашего органа, который вероятно читают в Москве, обратить внимание Кремля на исключительно халатное отношение советских властей к своим обязанностям.
Некоторое время тому назад во французских газетах появились сообщения самого клеветнического характера. Какой-то досужий репортер, гуляя на лоне природы в Борегаре под Парижем, заметил сквозь листву, за двойной стеной ряд деревянных бараков. «Если бараки, значит лагерь», подумал он. Подойдя к воротам, он увидел красный флаг с серпом и молотом, а на стенах у ворот битое стекло и колючую проволоку. «Ага, если советский флаг, значит, советский лагерь, если проволока, значит заключенные», решил репортер, вернулся домой и поднял во французской прессе кампанию против сов. концентрационного лагеря в Борегаре.
Как-же реагировало Советское Посольство? Вместо того, чтобы немедленно написать опровержение (что обыкновенно принято при ложных слухах) или игнорировать всю историю, как недостойную клевету против советской власти, посольство повидимому снеслось с Москвой. И не по телеграфу или телефону, а, судя по продолжительности истекшего времени, самой простой, обыкновенной почтой. Прошла неделя, вторая, третья, пришло много недель, и вдруг, когда читатели французских газет уже перестали вспоминать о клеветнических статьях, советские власти внезапно заговорили о Борегаре. Да при этом настолько неумело, наивно реагировали на клеветнические статьи, что у заурядного читателя невольно возникает мысль: не скрываются ли в посольстве враги народа, и «не следует-ли кое кому поинтересоваться» этим делом?
Посудите сами. «Русские» журналисты были приглашены посетить лагерь. И что-же оказалось? Из отчета журналистов, напечатанного в местных газетах (Советский Патриот и Русские Новости) выяснилось, что за все недели, прошедшие со времени клеветнических статей, советское начальство Борегара абсолютно не подготовилось к приему представителей печати. Бараки оказались «порядочно запущенными», и выяснилось, что в них содержится 170 человек. Откуда эти люди, сейчас 2 года с лишним после освобождения Франции? Неужели советские граждане, ожидающие отправки на родину, «ожидают» ее уже 2 года?
«Русские» журналисты далее признали все обвинения французской прессы. Они признали, что лагерь советский. Признали, что по «собственному почину» в лагерь явилась только группа армян, и даже умилились над этим, как над «трогательным фактом». Заявив, что в Борегаре живут советские граждане, «последние из оставшихся в силу военных обстоятельств в Западной Европе», тем не менее признали, что в лагере кипит работа по ремонту и расширению, т. е. что советские власти намерены продолжать пользоваться Борегаром. Следовательно, признали, что во Франции продолжает находиться группа советских граждан, подлежащих репатриации, настолько многочисленная, что для ее расквартирования необходим лагерь.
Они признали, что советские граждане во Франции, пойманные в бродяжничестве, т. е. в неимении постоянного местожительства, арестовываются и содержатся в тюрьме в том-же Борегаре. Написав про заключенных, что «пребывание в советском лагере повидимому коренным образом изменило их психологию: теперь первая их просьба – скорей на родину», они признали тем самым, что в лагере содержатся люди до заключения своего в Борегаре, отрицательно относившейся к советской власти и к возвращению в СССР.
И, наконец, из 170 обитателей лагеря они нашли всего 86 человек, согласившихся подписать восторженный отзыв о лагере.
Зачем было опровергать, если опровержение только подтверждает заявление французской печати?
Вера Сидорова. Париж, 29 декабря. <1946>
Ред. В эмигрантской газете “Нов.Рус.Сл.” старый писатель народник А.Б.Петрищев; нашел морально для себя возможным напечатать статью “Легендарный Борегар” и закончить ее такими словами: “Если меня спросят А что вы знаете об ужасах Борегара, о расправах энкаведистов? Ничего не могу сказать, кроме того, что мне независимый, безбоязненный вид борегарцев на версальском базаре (курсив наш), на улицах и в вагонах не вяжется со слухами об энкаведистском строгом присмотре. Вокруг Борегара творятся легенды. Для печатной характеристики их нужны документы. У меня их нет”. Если у русского писателя нет “документов” для опровержения сообщений французской печати, то элементарная добросовестность требует молчания: ведь слишком очевидно, что заключенные в казематах не могли “зубоскально с хохотом” соблазнять г.Петрищева на версальском базаре».

[bear-ours]

Некоторый комментарий после перечитывания текста, с которым я работал 3 года назад и несколько подзабыл. Я предполагал, что Штранге мог быть зам. начальника лагеря в самый первый его период, с конца августа 1944, когда сам лагерь был создан Союзом русских патриотов. Т.е., еще до появления Иванова. Но, скорее всего, я ошибался. Летом 1945 Штранге, как мы видели, был при Вихореве. Поэтому, видимо, даты его участия в руководстве Борегаром 1945 (думаю, что второй половины) – 1946, выявленные в ходе дискуссии, являются более основательными. Но это как раз период разгара “охоты” за невозвращенцами

[forster2005]

bear-ours - спасибо за редкие и интересные тексты! Обязуюсь не разглашать. )
Мне тоже надо распечатать, чтобы прочитать внимательно, подумать и тогда высказываться.
Пока только по поводу:

Летом 1945 Штранге, как мы видели, был при Вихореве.

- мне кажется, это еще не установленный факт, а предположение. Мы даже толком не знаем, кто же этот Вихорев. Меня это очень удивляет - почему до сих пор не установлена его личность. Ведь генерал, даже генерал НКВД - не иголка в стоге сена... Н.Д.Толстой, например, - он историк? как же в предметном указателе можно ограничиться "Вихорев, генерал" - ни инициалов, ни дат жизни, ни должности... обычно в указателе имен, предметном указателе или в примечаниях дают всю информацию о персонаже, даже эпизодическом. Вот я сейчас начала смотреть книгу Буонарроти (к данной теме отношения не имеет, просто как пример основательно изданной книги), там издатели все перешерстили, для каждого упоминаемого имени сделали хоть коротенькое, но примечание...
И потом, Вихорева и Штранге объединяет в своем рассказе только М.Коряков, а все остальные базируются на его рассказе? или не только?.. Н.А.Кривошеина, как я поняла, Вихорева не упоминает, она просто говорит, что "милейший сын" Штранге вдруг надел военную форму советского лейтенанта.
Да, и какого рода войск, в ее воспоминаниях? Я не запомнила или пропустила эту подробность? Может, это есть в каких-то примечаниях к ее тексту?
Возможно, последнее не столь важно: допустим, Вихорев - генерал майор авиации, но его помощник в репатриационной миссии может быть из другого рода войск. Но интересно тоже - еще одно направление поиска.

[Синяя блуза]

bear-ours - спасибо, будем изучать.
Не распространять текст обещаю. )

[Anton09]

В связи с объявленным тайм аутом хочу предложить вот что: а не целесообразно ли разместить статью с информацией о Михаиле Михайловиче Штранге в Википедии? Материала на меленькую заметочку здесь есть, человек по всей видимости заслуживает какого никакого а упоминания, а может и другие найдутся кто дополнит информацию о нем. Наверняка кто то знает о нем больше нас, ну или знает то, что мы не знаем. Да и в интернете о нем нам больше чем уже есть не случится узнать. Осталось прошвырнуться по архивам и вычитывать по книгам.
И вот ещё что. Я никак не могу для себя определить что это был за человек? То есть не могу определить на основании информации полученной здесь. Хороший он был или плохой, за "наших" или против? А может он хорошего больше сделал чем плохого? Положа руку на сердце признаюсь, что темы его работ меня лично пока не интересуют. Мой интерес здесь другой. Но вот как его оцениваете вы было бы интересно узнать.

[bear-ours]

Forster2005
Летом 1945 Штранге, как мы видели, был при Вихореве. - мне кажется, это еще не установленный факт, а предположение.

Все зависит от того, что мы вкладываем в эти слова. Если официальную должность – то Вы правы, это не доказано. Если же неофициальное прикрепление на какое-то время, то его факт зафиксирован незаинтересованным свидетелем, и этого вполне достаточно.
В сообщении М-Воронина от 2009-11-04 есть указание, что с 27 июня по 29 декабря 1945 года генерал Александр Вихорев находился в Берне во главе советской репатриационной группы. Т.о. деятельность Вихорева в Париже должна была прекратиться с конця июня 1945 (если он, конечно, не возвратился туда в 1946, чего мы не знаем), а Штранге оказался “свободен”. И если он был среди начальников Борегара, то это было возможно лишь со 2-й половины 1945, что я и указал вчера.

Мы даже толком не знаем, кто же этот Вихорев. Меня это очень удивляет - почему до сих пор не установлена его личность. Ведь генерал, даже генерал НКВД - не иголка в стоге сена...

Не иголка. Но обратите внимание, списки генералитета НКВД никто из следопытов этого сайта в Интернете не нашел. Существует биографический словарь руководящего состава НКВД, но там все заканчивается 1941 г. Поэтому, если Вихорев выдвинулся в годы войны (что скорее всего), то его там просто не должно быть. Я проверил. Его там, действительно, нет.

Н.Д.Толстой, например, - он историк? как же в предметном указателе можно ограничиться "Вихорев, генерал" - ни инициалов, ни дат жизни, ни должности...

Значит, не нашел. Я уже не говорю, что книга Николая Толстого была написана более 30 лет назад (1977), когда той информации, которая была издана за последние 20 лет на территории СССР/России (и которой мы в основном пользовались в наших поисках), еще и в помине не было, как, впрочем, и Интернета, в котором большинство из участников и искало материалы.

И потом, Вихорева и Штранге объединяет в своем рассказе только М.Коряков, а все остальные базируются на его рассказе? или не только?..

Нет, они вместе из известных текстов зафиксированы лишь у Корякова. Для всех остальных лейтенант на побегушках у генерала – не тот персонаж, которого надо фиксировать в мемуарах. Коряков его и зафиксировал лишь потому, что уже слышал это имя.

Н.А.Кривошеина, как я поняла, Вихорева не упоминает, она просто говорит, что "милейший сын" Штранге вдруг надел военную форму советского лейтенанта.

Она и не должна упоминать. Я не уверен, что она и имя Вихорева вообще знала. Штранге же для нее – старый знакомый, чьих служебных функций она не ведала.

Да, и какого рода войск, в ее воспоминаниях? Я не запомнила или пропустила эту подробность? Может, это есть в каких-то примечаниях к ее тексту?

И я это не видел, но этого она не должна была знать. Старая, пусть и советско-ориентированная эмигрантка, она не должна была разбираться в родах войск Красной армии. Всегда исходите из положения и возможных знаний мемуариста + учитывайте временной разрыв между событием и его описанием, и у вас исчезнут многие вопросы.

Возможно, последнее не столь важно: допустим, Вихорев - генерал майор авиации, но его помощник в репатриационной миссии может быть из другого рода войск.

Из какого угодно. Причем носимая форма и реальная приписка могли не иметь никакого отношения друг к другу. Учитывая, что никто не говорит ничего особого о его форме, можно предполагать (хотя это еще не факт), что использовал он общевойсковую форму (матушка пехота), а вот службу должен был проходить по НКВД.

[bear-ours]

Anton09
В связи с объявленным тайм аутом хочу предложить вот что: а не целесообразно ли разместить статью с информацией о Михаиле Михайловиче Штранге в Википедии?

Полностью поддерживаю, но прежде, чем заметка будет опубликована, она должна быть составлена и обсуждена на форуме, чтобы, с одной стороны, ничего не забыть, а, с другой, не наговорить глупостей. Всегда есть вероятностные обороты, которые могут быть использованы при описании событий, о которых слишком мало информации. А в ссылках должна быть дана вся та литература, которую мы сообща “накопали”.

И вот ещё что. Я никак не могу для себя определить что это был за человек? То есть не могу определить на основании информации полученной здесь. Хороший он был или плохой, за "наших" или против? А может он хорошего больше сделал чем плохого? Но вот как его оцениваете вы было бы интересно узнать.

В тот момент, когда Вы начинаете оценивать историю с этических позиций (хорошо-плохо), Вы должны забыть о научном изучении и понять, что Вы оказываетесь в поле исключительно belles letres – изящной словесности, куда войдут художественные и популярные тексты. И данная Вами оценка будет исключительно Вашей оценкой. Другие люди и, уж, тем более, другие поколения дадут другие оценки. Это вещь текущая. История же как наука – это определение констант, каковыми являются факты: даты, события, имена. И от мнения и оценок людей они не зависят. Можно также определить, соответствуют ли действия изучаемых лиц определенным императивам: уголовным кодексам, моральным нормам, действовавшим в данных сообществах и в данные эпохи и т.п. Поэтому я позволил бы себе предостеречь бы Вас в принципе от той постановки вопроса, которую Вы использовали (хотя думаю, что значительная часть участников сайта со мной в корне не согласится).

[Capra Milana]

Anton09, у меня аккаунт в Википедии, но я им пользуюсь лишь для того, чтобы вносить коррективы в статьи, относящиеся к Великой французской революции (даю ссылки на тематические материалы и исправляю ну уж совсем грубые ошибки). Всерьез готовить словарные и энциклопедические статьи - адская, хоть и безумно интересная работа, и ей надо посвятить много месяцев, а то и лет, кропотливого труда...
Общий уровень русской "вики", на мой взгляд, не очень высок, особенно в разделах истории. Хотя, я знаю, что ее материалами пользуются многие.
Именно последнее обстоятельство меня заставляет крайне осторожно отнестись к формированию текстов. Понимаете, Антон, мы, в большинстве своем, даже не замечаем, когда забываем о вероятностном характере наших знаний... Не обратив внимания на то, что мы изложим нечто как гипотезу, читатель легко примет ее за факт... То же правило, что у врача: не навреди. Однажды пущенная в оборот неверная информация потом поддается коррекции очень трудно.
Впрочем, я Вас, конечно же, не отговариваю. Попытаться можно, с той целью, как Вы правильно отметили, чтобы привлечь внимание и, возможно, таким путем найти людей, интересующихся этим вопросом и/или располагающих информацией.

Поэтому я позволил бы себе предостеречь бы Вас в принципе от той постановки вопроса, которую Вы использовали (хотя думаю, что значительная часть участников сайта со мной в корне не согласится)

bear-ours отчего же... Постановка вопроса неприменима для научного исследования, но даже исследователь никогда полностью не свободен от морально-этической оценки. Он может только своевременно ее отрефлектировать и стараться свести к минимуму ее подсознательное влияние на ход его поисков, рассуждений, выводов и так далее.
А история... Ох, "история" была, есть и будет, к сожалению, тем, что мы (включая и ученых, и публицистов, и читателей) о ней говорим-пишем, думаем и знаем, а именно знаем - немного... Оксана-forster как-то отвечала на один комментарий, вот не могу не сослаться:
www.diary.ru/~vive-liberta/p49950365.htm#
В лучшем случае мы можем установить, с вероятностью от 0.1 до 0.9, что имели место некие события. Но причинно-следственные связи между этими событиями - это уже интерпретация, и она уходит за поле фактов, за поле объективного.

За тексты спасибо, я пока работаю над другими материалами. Когда смогу поработать с книгами по 1940-м, доложу сообществу о результатах.

[Anton09]

bear-ours
Об оценке. Вы правы конечно. Я в принципе ничего такого и не имел виду. Наверное намудрил. Но всё равно, если без оглядки на научное изучение.... Я и от истории то далек очень, но ведь при рассмотрении например личности Гитлера или Достоевского (к примеру, конечно масштабы не те, зато каков контраст!) даже историк не сможет удержаться в рамках определения констант. Человек то он судя по всему не однозначный был. Опять наверное намудрил.

[forster2005]

Anton09 - знаете, я такую закономерность наблюдаю. Чем больше узнаешь о личности, тем более неоднозначную даешь оценку.
Вот пример: был такой Мерлен из Тионвиля, в 18 веке, депутат Конвента. Смелый был человек, но без особо глубоких идей. Мне его, казалось бы, любить не за что: он участвовал в свержении Робеспьера со товарищи. А в старости Мерлен писал довольно унизительную челобитную Луи 18-му.
Но так сложилось, что мало-помалу стала у меня собираться информация об этом Мерлене. Он с детства был дружен с одной барышней из своего родного городка. Эта бедная девушка ослепла после оспы - Мерлен, тем не менее, на ней женился, был очень заботливым мужем и отцом... А еще, после разгрома французов при Ватерлоо в 1815 году, - Мерлен в то время был уже пожилым человеком, - он сформировал маленький отряд добровольцев и встал во главе его, чтобы идти сражаться с англичанами, защищать родину...
Какой он? "Плохой" или "хороший"? Очевидно, что ответить невозможно ни так, ни эдак.

Впрочем, бывает и с точностью до наоборот - сначала человек кажется милым и порядочным, а потом...
Но есть такая - "презумпция невиновности" ). То есть, я стараюсь не поддаваться впечатлению, не владея точной информацией.

[Anton09]

Чем больше узнаешь о личности, тем более неоднозначную даешь оценку. Точно!

[bear-ours]

Capra Milana

Всерьез готовить словарные и энциклопедические статьи - адская, хоть и безумно интересная работа, и ей надо посвятить много месяцев, а то и лет, кропотливого труда...

Не стоит преувеличивать сложность этой работы. Это особый жанр, требующий определенных навыков. В нем очень жестко все разложено по полочкам. Если сравнивать с журналистской работой, то он ближе всего к жанру, известному как “Сообщения ТАСС”, где с одной стороны важна каждая запятая, а, с другой, зарегулированы все фразы. И, предельная осторожность. Говорю как человек, имеющий большой опыт работы в этом жанре. Но в Википедию никогда не писавший.

Понимаете, Антон, мы, в большинстве своем, даже не замечаем, когда забываем о вероятностном характере наших знаний... Не обратив внимания на то, что мы изложим нечто как гипотезу, читатель легко примет ее за факт...

Если мы что-то излагаем как гипотезу, мы должны постоянно подчеркивать гипотетический характер изложенного. Но Вы правы, все равно, в 50% случаев читатель воспримет Ваше изложение как описание выявленных фактов. Но это же не причина, чтобы не излагать гипотез. Ну, а читателя, ежели он к тому же врет при пересказывании Вашего текста, можно при случае и макнуть публично. Може, другим неповадно будет, и они внимательно прочтут Ваш текст перед его интерпретацией.

Поэтому я позволил бы себе предостеречь бы Вас в принципе от той постановки вопроса, которую Вы использовали (хотя думаю, что значительная часть участников сайта со мной в корне не согласится) bear-ours отчего же... Постановка вопроса неприменима для научного исследования,

Merci madame

но даже исследователь никогда полностью не свободен от морально-этической оценки. Он может только своевременно ее отрефлектировать и стараться свести к минимуму ее подсознательное влияние на ход его поисков, рассуждений, выводов и так далее.

Вы абсолютно правы. И степень отрешения от морально-этических (как, впрочем, и любых идеологических) оценок говорит об уровне профессионализма исследователя. Я хорошо представляю, что не взялся бы писать биографию Ивана Грозного, ибо этот персонаж мне отвратителен, и я бы не смог написать объективных текстов. А Петр I, человек отнюдь не добрый, но чья жестокость, скорее, функциональна, в ней ней садизма, присущего Грозному, вызывает у меня лишь любопытство. наверное, поэтому о нем и пишу. Наверное, не взялся бы писать и о Достоевском, упомянутом Антоном: искра Божия была вложена в очень посредственную личность, обывателя средней руки. Фантастическая гениальность в художественных текстах, где нет и намека на антисемитизм, соседствует с премерзостными, почти черносотенными публицистическими текстами (хотя собственно до Черной сотни еще было далеко). Невозможность для меня как личности совместить эти две ипостаси – достаточный повод, чтобы избегать сюжета, где ты не можешь сказать ничего объективного. Наверное, не смог бы писать о Холокосте. Однажды мне в течении трех суток пришлось редактировать русский перевод мемуаров человека из Бялостокского гетто. У меня было такое ощущение, что я без перерыва трое суток смотрю «Список Шиндлера». Потом я должен был выпить не одну бутылку водки, чтобы придти в себя. А вот над биографией Гитлера, опять-таки упоминаемого Антоном, работать, наверное, смог бы: он не воспринимается как человек. И при этой работе отсутствуют эмоции. Необходимо понять, как это существо, бывшее и младенцем, и ребенком, стало тем, кем оно стало. Если мы этого не поймем – то допустим возникнуть новому Адольфу Шикльгруберу. Но здесь интерес, скорее, похож на интерес серпантолога или биолога, изучающего вирус СПИДа: Гитлер – лишь объект исследования. Поэтому при описании его и его биографии значительно проще «удержаться в рамках определения констант», чем при работе с Достоевским.

Оксана-forster как-то отвечала на один комментарий, вот не могу не сослаться:
www.diary.ru/~vive-liberta/p49950365.htm#

Не вдаваясь в сюжеты, описаные на сайте по этому адресу, хочу привести лишь один пример, доказывающий, с одной, стороны, относительность наших знаний, а, с другой, показывающий, что не стоит преувеличивать эту относительность, и что вероятность нашего знания может приблиэаться и к 100% по конкретным, «точечным» вопросам, если отбросить интерпретации:

У Мишле и Тьерри была возможность работать с архивом до пожара 1871 года.
Пожар уничтожил колоссальный массив документов. И при всем нашем желании обратиться сейчас к источникам, с которыми имели дело историки первой пол.19 века, мы не можем.

Ну почему же. Можем, хотя бы отчасти. Ведь всем хорошо известно, что рукописи не горят. В данном случае имело место чудо: одна из нотариальных контор в Париже, занимавшаяся наследственными проблемами, еще с 1820-х – 30-х гг. посадила десятки, если не сотни переписчиков для копирования всех актов гражданского состояния, хранившихся в Hotel de ville. А затем продолжала это по мере его пополнения. Это много миллионов карточек. В результате, к 1871 г. эта часть архива была ПОЛНОСТЬЮ скопирована, и существует до сих пор в частном владении. Я ее видел. Так что при определенном желании....

[bear-ours]

Учитывая, что вопросы исторической методологии, вероятности и точности нашего исторического знания ведутся на различных ветвях этого сайта уже более года, и возникли опять, позволю себе привести кусок из моей работы, которая была опубликована в прошлом году (так что, в отличие от предыдущего текста, им можно пользоваться). Однако, будте осторожны: высказанные ниже идеи в отношении классической историографии носят несколько еретический характер. Пассажи, введенные в угловые скобки и подчеркнутые, в самой книге были в примечаниях.

Теперь вернемся к нашему утверждению, что история – наука точная <Естественно, мы не говорим здесь о такой дисциплине, как философия истории, ибо и философия математики к точной дисциплине вряд ли может быть отнесена>. Это не точность математики, физики или химии. Причем дело отнюдь не в точности фактов (данных), а в общих законах. Как показала практика, все попытки вывести таковые для истории оканчивались полным провалом. И это не случайно. По-видимому, единых законов для функционирования и развития человечества вывести невозможно в принципе, в отличие, скажем, от микромира. И дело не в принципиальной непознаваемости или Божьем провидении, а в том, что результирующая движения во времени такой чудовищной мегасистемы, как человечество, складывается из движений множества систем и подсистем более низких уровней, которые топологически должны были бы быть размещены еще и на различных пересекающихся поверхностях, ибо по отношению друг к другу состоят из разнопорядковых и разнохарактерных элементов. Сам человек и его функционирование, как биологического существа в природной среде (как, впрочем, и в построенной этим же человеком на ее основе среде искусственной), области деятельности, способы хранения или формы передачи информации, этносы, профессиональные сообщества, классы, сословия, промышленность, религия, экономика, наука, государства, народонаселение, цивилизации, формации, культуры и мн., мн. другое составляет эти системы и подсистемы. В целом в рамках каждой из них можно вывести определенные закономерности, хотя бы вероятностного характера (важность случайностного фактора никто еще отменить не смог). Но развитие человечества во времени и пространстве, т.е. его история, будет определяться как результирующая развития всех этих систем и подсистем. В разные периоды и для разных территорий некоторые из них (например, эконoмика) начинают доминировать над другими, что вводит в соблазн представить законы развития подобной конкретной системы в качестве основных законов истории. Полное поражение подобных схематизированных моделей мы уже наблюдали (марксистское понимание истории) и наблюдаем ныне, когда Америка и Европа терпят фиаско за фиаско на Ближнем Востоке и в борьбе с терроризмом, пытаясь в своем анализе ситуации отталкиваться от законов развития таких систем, как та же экономика, политика, право, и не видя, что столкнулись с религиозной войной, – явлением, которое, по их понятиям, уже давно кануло в Лету. А им управляют совсем иные законы, едва ли не ортогональныe тем, от которых отталкивается большинство аналитиков.
Но тогда что же такое точность истории как комплекса наук о прошлом человечества? Это точность в выявлении фактов, их описании и расположении на общей хронологической шкале. И с этой точки зрения точность истории как науки не ниже точности любой естественнонаучной дисциплины, тем более, что существует история физики, математики, механики или сопротивления материалов. Точно также, как и любая естественная или техническая наука, история знает опыт, наблюдение, измерение, моделирование, эксперимент – от химического анализа материалов и веществ до экспериментальной проверки прочности тех либо иных исторических конструкций, от исторически точного воспроизводства знаменитых экспериментов (Ньютона, Кулона, Джоуля < Это целое направление в современной истории физики, одним из ведущих специалистов в котором является проф. Кембриджского университета С.Шаффер. 7.12.1994 в Париже, в Институте океанографии он устроил удивительное театрализованное, в стиле XVIII в., представление опытов Ньютона по разложению света (“Comment se fait une expérience ?”) с использованием оптики эпохи Ньютона или максимально приближенная к ней>) до создания моделей объектов, известных лишь по описаниям или обломкам, от воссоздания исторических технологий до приготовления соответствующих продуктов <Будь то пиво фараонов, которое согласно некоторым сообщениям в прессе, уже пущено в продажу, или порох XVII в., с помощью которого в Англии устраивают целые баталии>, от восстановления облика животных по костям (начиная с Ж.Кювье) или портретов по черепам (начиная с М.М.Герасимова) и мумиям <Эта область экспериментов и моделирования получила особые возможности и толчок в своем развитии в последние 10-15 лет в связи с возможностями компьютерной техники. Одно из последних сообщений – восстановление облика Тутанхамона. Причем результаты, полученные тремя различными группами в трех разных странах, работавших по разным программам, оказались чрезвычайно близки, что говорит в пользу объективности полученных результатов> до разбора и современного анализа исторических судебных процессов <Например, в рамках юридических семинаров (Conferences de stage), организуемых объединением парижских адвокатов (Barreau). Речи, произносимые там, каждый раз посвящены какому-то громкому историческому процессу (нам известен случай со знаменитым процессом маршала Базена) и публикуются. Их можно найти в Biliothèque de l’Ordre des Avocats de Paris во Дворце правосудия (Palais de Justice) > (de facto вариант ныне развитых ролевых игр) и других экспериментов следственного характера, выявляющих теоретическую возможность совершения тех либо иных действий. Едва ли не самые знаменитые среди экспериментов такого рода – путешествия Тура Хейердала на “Кон-тики” и “Ра”.
Итак, точность истории как науки – в точности сообщаемых ею фактов. Наше знание о последних может быть как исчерпывающим, так и неполным. Однако в последнем случае мы, как правило, в состоянии оценить степень этой неполноты и дать точное описание того, что есть, с помощью граничных условий – хронологических (событие произошло не раньше одной даты и не позже другой), метрологических (размер объекта находился в пределах таких-то двух величин), демографических (население такой-то страны в такую-то эпоху было в диапазоне от такой-то до такой-то величины), статистических (бюджет правительства в таком-то году был больше такой-то, но меньше такой-то суммы), да и просто событийных (такое-то решение могло быть принято после таких-то, но до таких-то событий) и т.п.
Событие, реальность которого выявлена, но локализация во времени или пространстве возможна лишь с использованием граничных условий, необходимо отличать от гипотетического события. .... это правило отнюдь не очевидно. После того, как о подобном событии повторено в нескольких работах, гипотетические элементы в описании постепенно исчезают, и оно оказывается в ранге общеизвестного факта, хотя никаких новых доказательств его реальности не появлялось. Более того, иногда ситуация продолжает развиваться, и у этого гипотетического, но вполне возможного события начинают появляться подробности уже совершенно фантастического характера, как во встрече Петра I с Ньютоном или с изобретением велосипеда Артамонова. Так в массу исторических событий с их сетью взаимосвязей внедряются совершенно инородные объекты, между которыми начинают возникать связи той же фантастической природы, что и они сами.

[bear-ours]

Господа,

вот еще одна работа Штранге, упоминаний о которой я на сайте не упомню (может быть, я ошибаюсь, и она известна):

Штранге М.М. Жан-Жак Руссо и его русские современники // Международные связи России в XVII-XVIII вв. : Экономика, политика и культура: Сб. ст. М.: Наука, 1966. С.345-357.

[АиФ]

Штранге М.М. Жан-Жак Руссо и его русские современники // Международные связи России в XVII-XVIII вв. : Экономика, политика и культура: Сб. ст. М.: Наука, 1966. С.345-357.

bear-ours - спасибо, что напомнили. У него еще работа о переводах энциклопедии Дидро в России. Доберемся, надеюсь, и до них.
И, чтобы закончить начатый в первом трэде разговор - о фрагменте текста В.Андреева.
Привел я его главным образом из-за упомянутых в нем фамилий авторов. Известны ли Вам уже их работы или имеет смысл их просмотреть на предмет поиска следов Штранге?
Что касается интерпретаций. Для меня очевидно, что огромными числами авторы с той и с другой стороны ("государственники" и "правозащитники", как они названы) оперируют с удивительной легкостью. И очевидно, что объективным в этой теме не может быть никто.
А я, как читатель, не могу признать безусловную правоту тех или других авторов. Есть люди, которые, действительно, принимают точку зрения того или иного специалиста в истории, так скажем, в соответствии с собственными убеждениями. У меня так никогда не получалось и не получится: чтобы составить собственное мнение, я должен знать, следовательно, отчасти провести самостоятельную работу по поиску информации, во всяком случае, по ее сопоставлению. Это не всегда возможно, по разным причинам. Поэтому здесь я говорю честно: я думаю над этим, но не знаю.

Вот, как мы и предполагали, граждане коллеги, связь нам поломали на 4 дня и только теперь восстановили. Засим и приступаем к прочтению всего, что появилось за это время.
Не воспроизводить представленные тексты обязуюсь, от своего имени и от имени Анны.

[Синяя блуза]

Сначала несколько слов про тексты 40-х, которые bear-ours любезно предоставил. Тут у меня чисто-личные оценки, в основном. И некоторые вопросы.
Довольно правдоподобно. Хотя незаинтересованными и объективными авторов этих публикаций считать нельзя.
То, что они описывают, не является чем-то специфически-советским. Плохо то, что ивановы в глазах сотен людей и представляли Советский Союз. Но вот уполномоченный по делам репатриации при Совнаркоме Ф.И.Голиков в интервью ТАСС говорил о таких фактах и подчеркивал, что начальниками лагерей кое-где оказывались бывшие коллаборационисты, фашистские прислужники, надсмотрщики концентрационных лагерей (типа этой Пестовой).
Как они пробивались на эти места? А черт их знает. Почему я и спросил, насколько известна внутренняя структура миссии по репатриации. По тем же данным Голикова, лагерей, советских, было 249 (по всей Европе, видимо?), а военнослужащих, занятых организаций возвращения людей, около 10000 человек. Вот, а что там на самом деле происходило и как? Кто назначал Иванова и др.? или это все происходило стихийно? Выходит, что так. Территориальная удаленность и общая послевоенная неразбериха давала не только способы обогатиться, но и уверенность в безнаказности. Но и то, ведь арестовали его в итоге.

Но я не увидел, как из этих текстов следует, что Штранге был в Борегаре? И Никонов там не упоминается.
= =
Теперь вернусь к мемуарам. Прошу понять правильно, я не придираюсь , мне интересно докопаться до правды
Forster2005 пишет: Летом 1945 Штранге, как мы видели, был при Вихореве. - мне кажется, это еще не установленный факт, а предположение.
bear-ours пишет: Все зависит от того, что мы вкладываем в эти слова. Если официальную должность – то Вы правы, это не доказано. Если же неофициальное прикрепление на какое-то время, то его факт зафиксирован незаинтересованным свидетелем, и этого вполне достаточно.
В сообщении М-Воронина от 2009-11-04 есть указание, что с 27 июня по 29 декабря 1945 года генерал Александр Вихорев находился в Берне во главе советской репатриационной группы. Т.о. деятельность Вихорева в Париже должна была прекратиться с конця июня 1945 (если он, конечно, не возвратился туда в 1946, чего мы не знаем), а Штранге оказался “свободен”. И если он был среди начальников Борегара, то это было возможно лишь со 2-й половины 1945, что я и указал вчера.

Вроде есть такой принцип в римском праве «один свидетель – не свидетель». Игорь, если что, меня поправит.
Если мы безусловно примем, что мемуаров М.Корякова достаточно, мы вольно-невольно встанем на позицию следователей 38-го года или судей на ведьмовских процессах. Дело даже не в том, насколько Коряков точен и правдив. Во-первых, он обыкновенный человек, который может ошибаться, как любой другой. Во-вторых, я не могу считать его «незаинтересованным».
В общем-то, вы оба, коллеги Без диплома и bear-ours, обосновываете каждый свои выводы сходно. Без диплома выдвигает логические аргументы, почему Вихорев «не должен так себя вести», как школьник, попавший впросак. Bear-ours выдвигает логические же аргументы, почему у рассказчика этого эпизода, Корякова, «нет причин врать». Но возразить можно на то и на другое, и опять же, логически. Но логика логикой, а все же вопрос слишком ответственный. Представим, что все мы тут присяжные. Нужен как минимум второй свидетель, причем желательно, свидетель других убеждений.

Сейчас сделаю отступление, чтоб пояснить на примере, почему нельзя полагаться на односторонние показания.
Наверное, все присутствующие более-менее знают такого курьезного аХтАра, Григория Петровича Климова. У него есть и другие имена, но у нас после перестройки его книги ходили под псевдонимом «Климов».
Он сам не один год работал на радио «Свобода» и пишет о М.Корякове как о своем давнем знакомом.
Прошу прощения за следующую цитату, итак по возможности сокращаю:
«… Мишка Коряков все-таки не был таким грязным и таким отвратным типом как Славка <Завалишин>, хотя справедливости ради следует отметить, что и Коряков был по внешности на редкость неаппетитный товарищ. Он был мужчина с туловищем клопа. У него было большое туловище, короткие ноги и короткие руки. <…> Внутренне он был невероятным хамелеоном, как Евтушенко, который своим подхалимством так уже всем надоел. <…>Вот таким же евтушенковским хамелеоном и был Миша Коряков. Не только мужчинам-сослуживцам, но даже посторонним женщинам было просто противно иметь с ним дело. Вот поэтому, похоже, Лида и бросила Мишку. Ему тогда было лет 55, а ей около 40, хотя выглядела она гораздо моложе.
Трех жен, однако, Корякову показалось мало и он вскоре всерьез принялся ухаживать за “советской принцессой” Светланой Аллилуевой, надеясь на то, что она тоже станет его женой. <…>
Следующая запись в моей картотеке - “Коряков был еврей-выкрест”. Это написано в “НРС” от 12.02.75 г. на стр. 4. Сам же Коряков везде и всюду в своих писаниях постоянно подчеркивал, что он - из сибирских крестьян. А люди, которые его хорошо знали, говорили, что на самом деле он был еврей из Одессы, который только маскировался под сибирского крестьянина.
(Корр., который ведет интервью) - Т.е. он был вечный лгун. Остап Бендер.
- …Хотя Корякова очень любили в "Американском Комитете по борьбе с большевизмом" и просто обожали в “НРС”, но вот русская эмиграция Корякова не любила. А ведь он 20 лет говорил на весь Советский Союз от лица этой самой русской эмиграции.
- Значит, Коряков выполнял партийный заказ?
- Именно партийный заказ! Все эти его “Записки из блокнота” ведь так же транслировались и на Советский Союз. Его скрипты шли тогда сначала по радио - в СССР, а потом он уже давал копии этих скриптов для публикации редактору “НРС”.»
g-klimov.info/klimov-kk/Kk14.htm
Григорий Климов. Красная Каббала

Видите? Хотя впечатление сразу отталкивающее, но ведь тоже - Климов с Коряковым работал, его в жизни наблюдал. Если начать его перепроверять по каким-то деталям всего этого длинного опуса, может, детали и подтвердятся (даты, имена). И что – принять свидетельства Климова в отношении Корякова за непреложный факт? Нет, конечно.
Известно, что У Климова параноидальная идея, ему везде масоны-евреи-коммунисты едины в трех лицах мерещатся. Но даже если б мы этого не знали, стали бы мы полагаться на его одно-единственное свидетельство, например, что Коряков «ухаживал за Светланой Аллилуевой» и от этого строить какую-то гипотезу?.. Да ни в коем случае.

= = =
Про Вихорева я пока не пишу, т.к. ничего нового еще не выяснил. В общем, не обязательно он сидел безвылазно в Берне с 27 июня, мог бывать по тем же делам репатриации в Париже. А Штранге не обязательно его сопровождал в Берн. А уж если сопровождал… После такого его навряд ли бы понизили до начальника какого-то там лагеря. Хотя, это опять логическое рассуждение, не больше.
= = =
У меня возникла следующая мысль. А не написать ли письмо Ксении Кривошеиной? Как-нибудь так, дипломатично. И попытаться уточнить, когда конкретно ее мама видела Штранге в советской военной форме и при каких обстоятельствах? Может, какие-то записки не вошли в текст опубликованных мемуаров. А может, Никита Кривошеин что-то знает и помнит?
И второе. Миш, Воронин, а адрес автора статьи из «Международных отношений» там есть? Может, он поможет, хотя бы скажет, про какого же Вихорева речь идет. А то мы тут ходим вокруг и около, а ларчик может просто открываться.

[Синяя блуза]

Аннотация на книжку по Сопротивлению, на французском:
www.reforme.net/archive2/article.php?num=3150&r...

Т.к. некоторые граждане у нас интересуются Лимузеном и В.Вьенной, им будет особо интересно. )

[Синяя блуза]

А, вот еще какой вопрос (и версия).
bear-ours, Вы заметили где-то выше, что Штранге могли быть и резидентами Коминтерна в 30-е годы. Это просто догадка, или есть основания предполагать?

[bear-ours]

Синяя блуза

Вроде есть такой принцип в римском праве «один свидетель – не свидетель». Игорь, если что, меня поправит.

Римское право, вещь, конечно, хорошая, но сглашусь я с Вами лишь после того, как Вы признаете его в комплексе, то бишь, например: раб – это говорящее орудие. Попал, к примеру, наш солдатик в плен в Чечне, и уже – не личность, а говорящее орудие. И с точки зрения посторонних – тоже. Смешно-грустно, не правда ли? Почему был принцип: «один свидетель – не свидетель»? А потому что методов независимой проверки не было, криминалистики как таковой не существовало. А один человек может и врать. Но проблема в том, что, как показала история, можно заставить врать десятки людей (несколько скандальных примеров было во французской юридической практике конца 70-х - начала 90-х. Сейчас благодаря анализам ДНК дела подняты вновь. А люди просидели по 20-25 лет). Но это еще не причина, чтобы отказываться от показаний свидетеля, даже если он один. Другой вопрос, что на этом основании смертный приговор выносить не надо. Так мы с Вами этим и не занимаемся.

Если мы безусловно примем, что мемуаров М.Корякова достаточно, мы вольно-невольно встанем на позицию следователей 38-го года или судей на ведьмовских процессах.

Глубоко ошибаетесь. Эти вопросы ведь достаточно исследованы. Ни для тех, ни для других СВИДЕТЕЛЬСКИЕ ПОКАЗАНИЯ реальной роли не играли. Роль играла исключительно подпись обвиняемого под протоколом (а также самооговор). А потом ее опротестовать уже было невозможно. Сколько бы ни было выбито свидетельских показаний против кого-либо, но без его подписи его на суд вывести не могли. Убить во время допроса – да, но не суд, даже тот, который и судом-то не был.

Дело даже не в том, насколько Коряков точен и правдив. Во-первых, он обыкновенный человек, который может ошибаться, как любой другой. Во-вторых, я не могу считать его «незаинтересованным».

В чем? В том, что он описывает какие-то встречи с людьми в посольстве? Был бы признателен, если бы Вы детально описали, почему Коряков был незаинтересован в объективном описании случайной встречи с Вихоревым и Штранге во дворе посольства? Если у Вас детальной аргументации этой позиции не найдется, то Вы высказываете лишь Ваше личное мнение, а это аргумент лишь второго порядка, относящийся к группе т.н. “экспертных оценок”, авторитетность которых целиком зависит от признанного уровня профессионализма эксперта в каждой конкретной области.

В общем-то, вы оба, коллеги Без диплома и bear-ours, обосновываете каждый свои выводы сходно. Без диплома выдвигает логические аргументы, почему Вихорев «не должен так себя вести», как школьник, попавший впросак.

К сожалению, это не логические аргументы, а опять-таки экспертнaя оценка. Но иметь вес она могла бы лишь при двух условиях:
а) Без диплома являлся бы профессиональным разведчиком, к тому же знакомым с ситуацией 1944-45, и давал бы свою высокопрофессиональную оценку данному событию.
б) Он бы являлся профессиональным исследователем советской разведки этого периода, а дальше тоже самое.
Ввиду некоторого сомнения, что Без диплома является тем или другим, я оставил этот пассаж без ответа, как то высказывание, которое ответа не требует.

Bear-ours выдвигает логические же аргументы, почему у рассказчика этого эпизода, Корякова, «нет причин врать». Но возразить можно на то и на другое, и опять же, логически.

Я Вам уже предложил это сделать выше. Причем аргументированно, по каждой позиции.

Но логика логикой, а все же вопрос слишком ответственный. Представим, что все мы тут присяжные. Нужен как минимум второй свидетель, причем желательно, свидетель других убеждений.

Ваша проблема в том, что Вы почему-то постоянно хотите выносить приговор, или, в лучшем случае, признавать виновность или невиновность (а именно это функция присяжных). В исторической же работе НИКАКИХ ПРИГОВОРОВ ВЫ НЕ ВЫНОСИТЕ. Вы просто принимаете к сведению данную Вам информацию. Если Вы находите ее независимое подтверждение – хорошо (я уже писал, что именно описаниям Корякова таковые подтверждения находил), а если не находите - то так и пишете, что по свидетельству такого-то было то-то и то-то, но независимых подтверждений нет. Если у Вас есть конкретные сомнения, но подчеркиваю КОНКРЕТНЫЕ, к каждому описанному действию, штриху, характеристике, то Вы их приводите. Но никогда – вААААААААААААААААААще против чьих-то показаний: это тут же переведет Ваш текст из разряда исследования в разряд публицистики в желтой прессе.

За ссылку на Климова и адрес – спасибо. Вы сами абсолютно верно опредилили, что «впечатление сразу отталкивающее» (я имею ввиду текст Климова). И какой-то попыткой объективности здесь не пахнет, Однако, я не исключаю, что описаны реальные детали, которые г-ну Климову почему-то были противны (нетрадиционная сексуальная ориентация этого г-на?). Вам бы пришло в голову, за несколько несуразное сложение, описывать человека как клопа? Думаю, что нет. А если у Корякова было три жены, как пишет Климов, то что-то у автора не сходится: все трое выходили замуж за клопа? Ему горяченький пасквиль был нужен.

Если начать его перепроверять по каким-то деталям всего этого длинного опуса, может, детали и подтвердятся (даты, имена). И что – принять свидетельства Климова в отношении Корякова за непреложный факт? Нет, конечно.

Смотря что считать непреложным. Некоторая несуразность телосложения? Вполне могла быть. Но про отталкивающее впечатление – это уже “экспертная” оценка г-на Климова (см. об оценке выше).

Известно, что У Климова параноидальная идея, ему везде масоны-евреи-коммунисты едины в трех лицах мерещатся.

Ну, вот видите, Вы уже и основание приводите, почему к тексту надо относиться с предельной осторожностью.

Но даже если б мы этого не знали, стали бы мы полагаться на его одно-единственное свидетельство, например, что Коряков «ухаживал за Светланой Аллилуевой» и от этого строить какую-то гипотезу?.. Да ни в коем случае.

А мог и ухаживать. Изучай я жизнь Корякова или Аллилуевой, взял бы факт на заметку. А ведь для такого заключения Климова достаточно, что их вместе где-то увидели, или какой-нибудь ничего не значащей фразы Корякова и т.п. Но на заметку бы точно взял.

Коряков был еврей-выкрест”. Это написано в “НРС” от 12.02.75 г. на стр. 4. Сам же Коряков везде и всюду в своих писаниях постоянно подчеркивал, что он - из сибирских крестьян. А люди, которые его хорошо знали, говорили, что на самом деле он был еврей из Одессы

А Вам не приходит в голову, что теоретически, здесь могло не быть противоречий? Как минимум, есть три-четыре возможных варианта, начиная с того, что родители, одесские евреи, крестившиеся еще до революции, могли в 1928 на станцию Тихонькая на Амур поехать, землю пахать (нынче Биробиджаном называется)?
Кстати, описание коротких конечностей с антропологической точки зрения вполне может относиться к еврею: это одна из антропологических характеристик древних народов, у которых на протяжении длительного времени происходили близкородственные браки.

А Штранге не обязательно его сопровождал в Берн.

А кто говорит, что сопровождал? У меня, наоборот, что по логике Штранге должен был остаться в Париже.

А уж если сопровождал… После такого его навряд ли бы понизили до начальника какого-то там лагеря.

У Вас странные представления об иерархии. Наоборот, повысили. От лейтенанта на побегушках стать самому начальником, точнее, замом... К тому же не какого-нибудь временного лагеря, а НКВДистской базы, под Парижем

А не написать ли письмо Ксении Кривошеиной? Как-нибудь так, дипломатично. И попытаться уточнить, когда конкретно ее мама видела Штранге в советской военной форме и при каких обстоятельствах? Может, какие-то записки не вошли в текст опубликованных мемуаров. А может, Никита Кривошеин что-то знает и помнит?

А вот это – дельная мысль. Но, чтобы писать, надо объяснить, для чего. В конечном счете, мы сейчас совместно, в спорах, пытаемся хоть как-то восстановить биографию Штранге, хотя бы в самых общих чертах. И надо попросить любые советы и материалы на эту тему. Причем писать должен кто-то один, например, Nataly Red Rose, гарантировав ту конфеденциальность информации, которую захочет (если захочет) соблюсти ее хранитель.

Аннотация на книжку по Сопротивлению, на французском:...

Georges Guingouin – персонаж, действительно, очень интересный. Наша семья более 20 лет назад однажды пересеклась с ним – он давал интервью моей жене и тестю, писавших книгу о французской компартии. Именно его рассказы я имел ввиду, когда выше писал, что ФКП охотилась за своими членами, которые встали на путь Сопротивления до июня 1941.

[bear-ours]

Синяя блуза

Сначала несколько слов про тексты 40-х, которые bear-ours любезно предоставил. Тут у меня чисто-личные оценки, в основном. ... Довольно правдоподобно. Хотя незаинтересованными и объективными авторов этих публикаций считать нельзя.

Вы абсолютно правы. Перед Вами - публицистика, содержащая свидетельские показания. И не более того. Они субъективны, пристрастны. И, тем не менее, это факты, которые надо проверять по архивам. Публицистика и отличается от исторической работы эмоциями. Но это – толчок к архивной работе. И уже архивные документы (так же, как и любые другие свидетельства) будут сопоставляться с этими свидетельскими показаниями.
Ну, а Штранге здесь, действительно нет. Именно поэтому я и признал, что информацию, которую приводит Гуль о полковнике Никонове и лейтенанте Штранге, должна относиться к более позднему периоду.

bear-ours, Вы заметили где-то выше, что Штранге могли быть и резидентами Коминтерна в 30-е годы. Это просто догадка, или есть основания предполагать?

Никаких реальных оснований, кроме теоретической возможности, важной при поиске. Если Штранге был в ФКП (даже в т.н. русской компартии), то очень велика вероятность того, что он (как, почти наверняка, и Ларош-Матлин) шел до 1943 по сетям Коминтерна, а не НКВД. Сеть собственно ФКП – была элементом сети Коминтерна, и они с НКВД шли параллельно. Когда в мае 1943 Коминтерн распустили, сама сеть осталась. Часть ее руководителей агенты НКВД (советские разведчики) уничтожили. Так на оккупированной территории Бельгии летом 1943 (в августе?, пишу по памяти, просто не помню) был застрелен в дверях своей квартиры тайный мозг ФКП – Эжен Фрид. Персонаж удивительный, фактический организатор и идеолог Народного фронта. Был женат на первой жене Мориса Тореза и воспитывал его старшего сына, Мориса Тореза-младшего (когда-то мы с женой хотели написать о Фриде книгу, так что немного эту историю я знаю, хотя за 20 лет и подзабыл). А вот рядовые члены сети были просто переподчинены (после реорганизации советской разведки сразу после роспуска Коминтерна). Так что вероятность того, что Штранге прошел (или семья прошла) через Коминтерн, теоретически существует. Но не более того. Должен заметить, что если это так, то моральные оценки сотрудничества этой семьи с советскими органами оказываются значительно более мягкими...

[Nataly Red Rose]

Очень хорошая мысль - написать Кривошеиным. Постараюсь составить письмо.

[bear-ours]

Уважаемые господа,

я был несколько дней в Петербурге и смог «прочесать» «Всю Москву». Как Вы помните, 4.11.2009 мы уже говорили, что утверждение, будто Штранге – московские дворяне, может означать как их запись в книгу Московской губернии, так и просто их проживание в Москве, хотя дворянами они при этом могли оставаться Черниговскими.
Так вот, утверждение Рабиновича, зафиксированное Гулем, подтвердилось.
В указателе “Вся Москва на 1911 г.” появляется Софья Владимировна Штранге, которая проживала в доме на углу Садовой и Триумфальной улиц n° 1/2.
Это значит, во-первых, что появилась она там не позже осени 1910, когда составлялся справочник. А, во-вторых, она была квартиросъемщик, и с ней вполне могли проживать и другие члены семьи Штранге.
Последний досоветский указатель - “Вся Москва на 1917 г.”, готовившийся в конце 1916 г. – она там еще присутствует. Первый советский появляется в 1923 г. – ее там нет, но это ничего не значит, ибо этот справочник явно не охватывает всех москвичей. Значительно более основательным является указатель “Вся Москва на 1924 г.”, где Софья Владимировна Штранге вновь возникает, но проживает уже по адресу Ваганьковский, д.6, кв. 3. Другими словами, не позже осени 1923 она либо появилась в Москве, либо никуда не уезжала, а просто сменила место жительства.
А вот на 1925 г. она исчезает. Последний справочник был отдан в печать 15 ноября 1924 г., что косвенно подтверждает версию об отъезде семьи Штранге из СССР в середине 1924 г.
Кто такая Софья Владимировна Штранге ? Какое отношение она имеет к нашему персонажу? Бабушка? Штранге по браку?

В любом случае, полученная информация подтверждает основательность всех разбиравшихся ранее мемуарных источников и сделанных нами на их основании рабочих гипотез.

[Capra Milana]

bear-ours - Вы, очевидно, более всех продвинулись в поисках.
Мне пока что не так повезло, среди просмотренной литературы не попались никакие наводки, ни косвенные, ни тем более прямые. То, что я месяц назад обнаружила, относится к Видясовым, но, хотя и располагаю московским адресом Любови Михайловны (надеюсь, она в добром здравии), беспокоить и пугать немолодого человека 78 лет свалившимся, как снег на голову, письмом с расспросами пока не решаюсь.

Натали, если письмо Кривошеиным еще не отправила, то вот персональные странички:
Никита Игоревич zarubezhje.narod.ru/kl/k_049.htm
Ксения Игоревна zarubezhje.narod.ru/kl/k_050.htm
Это чтобы представлять немного, с кем имеем дело, и откорректировать стиль письма. ) От формы вопроса иногда существенно зависит содержание ответа.

[bear-ours]

Capra Milana

хотя и располагаю московским адресом Любови Михайловны (надеюсь, она в добром здравии), беспокоить и пугать немолодого человека 78 лет свалившимся, как снег на голову, письмом с расспросами пока не решаюсь.

Ну, а почему? Я бы послал с кучей реверансов. Пожилой человек может быть, наоборот, доволен, что о нем вспомнили

[Nataly Red Rose]

И правда. Я тоже всегда долго собираюсь, прежде чем к кому-нибудь обращаться с вопросами. Но часто так бывает - не успеешь, а потом... и расспрашивать оказывается уже некого... (
Кривошеиным я еще не писала. Спасибо за информацию, Люсиль, это действительно важно. А ты попробуй написать Л.М.Видясовой, у тебя получится тактично и по существу.
Я другое пыталась сделать - написать А.Чудинову, нынешнему редактору "Французского ежегодника", не только по поводу Михал-Михалыча, а вообще... о том, что следовало бы создать базу биографических справок, что очень обидно за многих исследователей-франковедов, от которых одни инициалы остались... Получилась почти что инвектива ), которую, естественно, я никуда не пошлю. Надо все иначе.

bear-ours, Софья Владимировна... Могла быть и жена брата Михаила Николаевича, если таковой имелся. Возможно, что и бабушка.
Если, как Антон установил, полковник Штранге около 1911 года находится в армии, при служебных обязанностях, в районе Казани, то, скорее, жена и сын (или дети - у нас еще сестра возможна) тоже в Казани. Но в данном случае это не столь существенно. А вот куда подевалась Софья Владимировна после 1924 года? тоже в Савойю уехала?
И вопрос - пока что в пространство, но: от кого Рабинович мог слышать, что Штранге - именно московские? от кого-то из членов семьи? они себя считали московскими или почему-либо хотели за таковых слыть?