"Я очень близок к решению, - ответил Вильгельм, - только не знаю, к которому"
Народ, то — день великий твой!
Ты избежал тогда засады.
Пусть вспомнят камни мостовой,
Как здесь сложили баррикады!
Воспоминанье оживет...
Какая выпала нам карта!
Ведь нас в грядущее ведет
День восемнадцатого марта!
Рычали яростно полки,
Измену генералов чуя,
И голытьба, сжав кулаки,
Отбила пушки, негодуя.
И укрываться от суда
Пришлось правителям-вампирам...
Свисали вольно повода...
Париж чреват был новым миром.
То был твой день, безвестный люд,
День синеблузой диктатуры!
Ее впервые создал труд,
Ей стены удивлялись, хмуры.
Да, ты прославлен на века,
Штаб пролетариев, которым
Стал достопамятный ЦК,
Что дал отпор парламентерам!
И толпы к ратуше стеклись...
Там, жизнерадостный и юный,
Париж, чьи дети поднялись,
Провозгласит свою Коммуну...
И пушки заревели с круч:
Мы разгромим буржуазию!
И солнца выглянувший луч
Ласкал народную стихию...
О, как цвела тогда весна!
Как этим утром, в Жерминале,
Будя народы ото сна,
Знамена красные сияли!
Сверкая в синих небесах,
Лоскутья-флаги золотели,
И даже в мрачных рудниках
Призывно отблески алели.
Эжен Потье
«Пушки Монмартра» - первая передача цикла о Парижской Коммуне (онлайн-трансляция состоялась 18 марта, в 18 часов по моск.времени)
Ты избежал тогда засады.
Пусть вспомнят камни мостовой,
Как здесь сложили баррикады!
Воспоминанье оживет...
Какая выпала нам карта!
Ведь нас в грядущее ведет
День восемнадцатого марта!
Рычали яростно полки,
Измену генералов чуя,
И голытьба, сжав кулаки,
Отбила пушки, негодуя.
И укрываться от суда
Пришлось правителям-вампирам...
Свисали вольно повода...
Париж чреват был новым миром.
То был твой день, безвестный люд,
День синеблузой диктатуры!
Ее впервые создал труд,
Ей стены удивлялись, хмуры.
Да, ты прославлен на века,
Штаб пролетариев, которым
Стал достопамятный ЦК,
Что дал отпор парламентерам!
И толпы к ратуше стеклись...
Там, жизнерадостный и юный,
Париж, чьи дети поднялись,
Провозгласит свою Коммуну...
И пушки заревели с круч:
Мы разгромим буржуазию!
И солнца выглянувший луч
Ласкал народную стихию...
О, как цвела тогда весна!
Как этим утром, в Жерминале,
Будя народы ото сна,
Знамена красные сияли!
Сверкая в синих небесах,
Лоскутья-флаги золотели,
И даже в мрачных рудниках
Призывно отблески алели.
Эжен Потье
-
-
28.03.2011 в 06:23Nataly Red Rose с нужной поправкой? )
Илья Эренбург , по моему немного косноязычен, но его "Падение Парижа" до боли напоминает 1871 год. Да и сейчас очень актуальное произведение!
коммунар-Курск Косноязычие - думаю, намеренное. Но во всяком случае не большее, чем у Булгакова. А что напоминает - конечно. Ведь и сама ситуация во многих чертах повторяется.
P. M. Kergentsev, La Comune di Parigi, Roma, 1951. Это к теме о советской историографии и "мировой исторической науки".
Я и моя собака "Охмуреж" (очень подходящее словечко у Ильфа и Петрова) ревизионистов всегда обязательно содержит прямую ложь - в расчете на то, что "публика - дура".
-
-
28.03.2011 в 09:04Marty Larny эх, хорошо! Таки ты ее нашел. А длинная поэма? Вся будет?
-
-
28.03.2011 в 12:16-
-
28.03.2011 в 22:19-
-
28.03.2011 в 22:21Я у Стены коммунаров стою.
Давняя слава твоя
Входит легендою в душу мою.
Бьют барабаны поход
Ради свободы, во имя любви.
Всюду, где битва идёт,
Рядом с бойцами встают коммунары,
Встают коммунары твои.
Знал ли рабочий Париж,
Знамя подняв на вечерней заре,
Знал ли, что ты озаришь
Пресню и Питер в седом ноябре.
Помнишь, Париж, это я
Мартовским утром столетье назад,
Я воевал за тебя,
Здесь, на вершинах твоих баррикад.
Бьют барабаны поход
Ради свободы, во имя любви.
Всюду, где битва идёт,
Рядом с бойцами встают коммунары,
Встают коммунары твои.
Музыка Аркадия Ильича Островского,
слова Льва Ивановича Ошанина
Можно скачать запись в исполнении советской армии краснознаменного ансамбля песни и пляски имени Александрова
-
-
29.03.2011 в 07:08Огюст Вилье де Лиль-Адан
КАРТИНЫ ПАРИЖА
Париж выжил. Над Восстанием сияет солнце. Неукротимая Свобода поднялась на ноги, пошатываясь, но ее опора — бесчисленные флаги, она бросает вызов смертоносным скипетрам Берлина и Версаля. На горизонте над гражданской войной вздымается Триумфальная арка. Пули бороздят улицы, не мешая играм новых детей; огненные ядра пришли на смену красным шарикам, и когда для игры не хватает шариков, слышатся милые раскаты смеха, и детишки бегут подбирать валяющиеся пули.
Над Тюильри, Люксембургским парком и Елисейскими Полями во всем своем великолепии торжествует Май. Крытый рынок завален цветами. То тут, то там проходят тысячи солдат, залитые солнцем и сопровождаемые победной, доселе забытой музыкой. Вдали грохочут пушки.
По вечерам бульвары ярко освещены; здесь — девушки, театры, горячие споры, которым наконец-то никто не препятствует, шумные преобразившиеся кафе; на всем печать освобождения.
У киосков ждут с нетерпением свежих газет, их расхватывают и читают, не сходя с места.
- Что нового?
- Исси взят.
- Пустяки!
- Ванв под угрозой!*
- Пустяки!
- Сегодня ночью Версаль двинется в атаку!
- Пустяки!
- В городе есть изменники!
- Пустяки!
Кто вопрошает? Прохожий. Кто отвечает? Свобода.
Так обстоят дела с марта месяца; Париж — грозный город. Сравниться с ним может только пушка.
У Парижа собственное мнение, он упрям, как не раз удостоверялся в этом весь мир.
Кое-какие магазины закрылись: кое-какие осторожные люди бежали; кое-кто из полицейских арестован; отмечено несколько истерик перепуганных и негодующих буржуа; нескольким глубокомысленным дипломатам удалось вызвать к себе всеобщее презрение. Вот и все.
Иной раз улица внезапно погружается в глубокую тишину, и тогда слышишь вокруг себя шипение неискоренимого шпионажа, подобного тысячеглавой гидре; а затем Париж, как ни в чем не бывало, возвращается к обычной жизни.
Впрочем, экипажей очень мало. Группы прохожих оборачиваются, провожая взором офицера Коммуны, галопом скачущего к передовым позициям, или розенкрейцера**, или члена франкмасонской ложи Франции, облеченного таинственными знаками и направляющегося на крепостные валы. Возле харчевен стоят старые-престарые женщины в новых траурных платьях. Ни пятьдесят тысяч версальцев, сосредоточенных в Булонском лесу, ни двадцать тысяч других, замкнувшихся в форте Исси, ни двадцать тысяч, составляющих гарнизон Аньера, — никого особенно не тревожат.
На перекрестках встречаются мрачные похоронные процессии с фанфарами, скорбным барабанным боем и длинными стягами цвета отмщения.
Итак, ни стужа, ни осада, ни предательство, ни голод, ни черная оспа, ни обстрел, ставший обычным делом, ни скорбь, вызванная поражением, ни междоусобная война, ни зверские казни, ни опасности, таящиеся в будущем, — ничто не нарушило невозмутимости древней столицы.
Парижане! История поведает об этом так, что и потомки будут гордиться нынешними событиями, как гордитесь ими вы.
Итак, раб, чело коего было доныне отмечено изгнанием, плавучими тюрьмами, виселицей и ссылкой в заморские края, народ-раб заявил теперь о своих правах на жизнь и солнечный свет.
В груди французов вдруг забилось сердце античных Гракхов***, головы гордо поднялись, а старые ржавые цепи раскололись от судорожно сжавшихся кулаков и, взметнувшись в воздух, посыпались на глупые, перепуганные головы всех заевшихся, бездарных и изменников, правивших страной. Вот отчего они сбежали, вот откуда эта сумятица и великолепный бунт. А скоро пробьет и час наступления.
Запомните, сыны стоической Свободы, запомните павших, которых вы, склонив знамена, провожали на переполненные кладбища! Запомните своих сестер-страдалиц, которые, однако, удерживались от слез над открытыми гробами! Вдумайтесь, сыны Отчизны, настал ведь не только день славы, но и день освобождения! Ударим же в барабаны, и пусть маркитанки ваших батальонов нальют на последних крепостных валах Парижа вина в ваши манерки, чтобы выпить за освобождение всего мира!
Взявшись за оружие в защиту человечества, вы тем самым восторжествовали над всеми поражениями.
Если вы падете, воины, знайте, что ваше дело победит, ибо оно бессмертно, и вы будете жить в благодарной памяти грядущих поколений, потому что — можете быть в этом уверены — кровь ваша прольется недаром. Мы видели вас вечерами на празднествах, которые вы устраивали перед лицом вражеских пушек, во дворце, которому нет равных в мире! И пузатые орлы, держа в лапах смехотворные молнии, взирали на вас с плафонов зал, словно из глубины позора.
Было что-то поистине величественное в том, как скромно одетые женщины и мужчины уверенно проходят под сводами, где столько веков шествовали лишь лицемерие, убийства, супружеские измены, лихоимство и пытки! Чело этих новых властелинов как бы венчалось диадемой, а к ногам стекалось всеобщее уважение.
С оружием в руках вы учредили это небывалое зрелище — такова была ваша воля! А вдовы, старухи матери и дети могли поодаль любоваться садами и залитыми светом окнами Тюильри, теперь уже не проклиная празднества, ибо там должны накормить вас!****
С дворцового балкона было видно, как позади Елисейских Полей, в ночной тьме, под темным лиловым небом, с баррикады Курбевуа взлетел фейерверк, оплаченный на сей раз не ценою золота, а ценою крови. Время от времени в открытые окна слышался далекий смутный треск митральез, доносимый весенним ветерком и сливавшийся с восторженными рукоплесканиями, приветствовавшими строки «Возмездия» *****, которые звучали в зале маршалов империи.
Пикар******, слушая рассказ об этом незабываемом вечере, усмехался от ненависти и презрения, а Дантон*******, вероятно, перевернулся в могиле. Все это внушает народу самоуважение.
И после этого убеждаешься: слава, победа, воины и лавры зависят не от пушек; они добываются путем происков и освящаются голодом; завоевывают их вовсе не на открытых полях сражений — такими победами никто не гордится.
Вопреки Беранже и вопреки грудам устричных раковин, валяющихся по углам кафе, вопреки прежним песенкам народ объявил, что одна только колонна достойна славы — его колонна! Все же остальное — не более как припев к старинной песенке! А потому «памятник, отлитый из «вражеских пушек»********, будет сброшен со своего основания и лишится своих старых венков.
Герой Седана********* уже внес было поправки к этой колонне. Тщетное вмешательство! Ваграм**********? Допустим, но куда важнее взятие Бастилии! Свобода превыше всего! Не будь восемьдесят девятого года, не было бы ни Ваграма, ни Аустерлица, так же как и Лейпцига, и Ватерлоо. Племянник желал блистать в лучах славы своего дяди, и вполне естественно, что тень от кровавого солнца 18 брюмера лежала на Вандомской площади рядом с тенью Седана.
------------------------------------------------------
* Исси и Ванв — форты, занятые версальскими войсками соответственно 8 и 14 мая 1871 г.
** Розенкрейцеры — члены тайных, преимущественно религиозно-мистических обществ, близких к масонству.
*** Гракхи — братья Тиберий (162—133 до н.э.) и Гай (151—123 до н.э.), римские народные трибуны, пытавшиеся провести демократические аграрные реформы.
**** Намек на благотворительные концерты в Тюильрийском дворце, устраивавшиеся в пользу раненых, вдов и сирот защитников Коммуны.
***** «Возмездие» — книга политической сатиры В.Гюго.
****** Пикар Эрнест (1821—1877) — министр так называемого правительства национальной защиты, занимавшийся финансовыми спекуляциями; отъявленный враг Коммуны.
******* Дантон Жорж Жак (1759—1794) — деятель Великой французской революции, один из вождей якобинцев.
******** Имеется в виду Вандомская колонна в честь побед Наполеона I, отлитая из захваченных у противника орудий.
********* Герой Седана — ирония в адрес Наполеона III, капитулировавшего во главе стотысячной армии, окруженной у г. Седана прусскими войсками 1—2 сентября 1870 г.
*********** Ваграм — селение в Австрии, у которого 5—6 июля 1809 г. войска Наполеона I разбили австрийскую армию.
-
-
29.03.2011 в 07:09КЛУБЫ
Дело решенное. С пяти часов утра до пяти вечера храмы находятся распоряжении духовенства. В пять часов привратник убирает утварь, запирает священные сосуды в шкаф, отодвигает алтарь в сторону предлагает верующим удалиться. В восемь часов в здание входит род.
В первые дни имели место досадные столкновения. Люди не понимали друг друга. Коммуна и католичество сталкивались на паперти. Раздел вызывал жалобы. Когда народный трибун убеждался, что его кафедра на замке, ему приходилось взламывать дверь; священник, обнаружив на другой день в храме окурок, писал жалобу в «Голуа»***********. Но теперь желанное взаимопонимание восстановилось; каждый, в ожидании лучшего, довольствуется своим уделом; в споре с земною властью небо, как всегда, оказалось сговорчивым.
* * *
Одно из самых любопытных мест подобных собраний — храм Сен-Николя-де-Шан. Каждый вечер на улице Сен-Мартен и вдоль сквера Искусств и Ремесел движется густая толпа. Предупреждаю: проникнуть в церковь удается не без труда. Никогда еще богослужения, совершаемые в месяц Богоматери**********, не привлекали так много народа.
Однако, вверившись течению, вы все же не замедлите оказаться в храме. Зрелище тут открывается захватывающее. Под удивленными древними сводами, где обычно звучат торжественные песнопения, слышится глухой рокот толпы.
Граждане и гражданки образуют тесную, беспорядочную толпу; первые стоят в шапках и с папиросами в зубах, вторые заканчивают вечернюю трапезу, прислонившись к колоннам.
Светильники зажжены, и все же толпа вдали тонет в таинственном сумраке. Боковые приделы заняты народом; странным кажется ангел над крестильной купелью, а если присмотреться, то заметишь там и сям статуи Богоматери и святых; они напоминают вопросительные знаки и боязливо высовывают свои мраморные лица.
Они удивлены, и это вполне естественно. На кафедре вместо священника в белом стихаре или капуцина в сермяжной рясе стоит человек, опершись рукою на эфес сабли; на голове у него кепи, талия перехвачена красным поясом, и он обращается к народу с совершенно необычной проповедью. Если вслушаться, то повторяет он все те же, давно знакомые слова. Как и священник, оратор говорит о свободе и братстве, но слова эти он произносит совсем по-иному, и легко понять, что он им придает новый смысл. Церковное эхо вторит этим мужественным и отважным словам, забытым на протяжении многих веков, и звуки речи выступающего множатся, словно каждый выступ стены шепотом повторяет их.
Когда какая-нибудь звонкая фраза приходится народу по вкусу, он рукоплещет. Крики «браво», шум, возгласы — в общем, самые обыкновенные — приобретают здесь какую-то причудливую торжественность. Верующий, пожалуй, так представляет себе ад. Между тем все здесь благопристойно и лояльно. И оратор, и слушатели суровы и сосредоточенны. Так доблестные пастыри-пустынножители некогда направлялись в отвоеванные у врагов храмы, чтобы проповедовать новую веру.
* * *
Будем откровенны. При первом взгляде на все это сердце поэта сжимается. Воспоминания смущают его. Как бы мало богомолен он ни был, ему кажется, что множество таинственных теней выходит из-под пола, словно требуя у людей ответа, зачем они пробудили их от вековечного сна, пробудили тех, кто уже не от мира сего, а быть может, никогда и не был к нему причастен.
Даже неверующие говорят, что хоронить мертвых должны мертвые. Кто же позволил жизни так шумно вторгнуться в царство могил?
Оратор находится здесь по завоеванному им праву. Так Каин Байрона надругался над предписаниями всевышнего. Но вскоре душа проникается глубоким волнением. Обитель простодушной веры приобретает какое-то особое величие: не апостолы ли все эти люди — как говорящие, так и внимающие им? Кто бы они ни были — они готовы пролить свою кровь ради правого дела. Слышите грохот пушек? Врата святилища могут распахнуться перед мучениками.
Люди входят, выходят, передвигаются с места на место, встречаются. Смех уличного мальчишки прерывает политические споры. Подойдите к группам, послушайте. Народ обсуждает важные вопросы; здесь впервые слышишь, как рабочие обмениваются мнениями по таким проблемам, которыми доселе занимались только философы. Не видно ни одного сыщика, ни одного из полицейских, мешающих движению на улице. Царит полный порядок.
Прежде, когда тот же народ выходил под хмельком из кабачков на раинах города, буржуа сторонился, шепча: «Что сталось бы с нами, будь эти люди свободными? Что сталось бы с ними самими?»
Теперь они свободны и больше не пляшут. Они свободны — и они трудятся. Они свободны — и они сражаются.
Проходя мимо них в эти дни, всякий добросовестный человек убеждается, что отныне положено начало новому веку, и даже заядлый скептик поневоле задумывается.
------------------------------------------------------
«Голуа» — газета монархистско-бонапартистского толка, издававшаяся в дни Коммуны в Версале.
Месяц Богоматери — у католиков — май.
-
-
29.03.2011 в 07:11*Постараюсь до конца вахты откопировать статьи и из другого сборника Вилье де Лиль-Адана.*
-
-
29.03.2011 в 07:13КАФЕ-КОНЦЕРТЫ
Париж — город чудес.
Это было сказано, написано сотни раз. Прославляя его чудесные превращения, поэты и романисты расточали сокровища своего воображения красоты языка.
И все же хочется снова повторить, что это город чудес. Париж! Тема эта неисчерпаема; любоваться Парижем можно без конца.
Действительно, Париж — город воинствующий, художественный торговый, он порождает и великих поэтов, и удивительных изобретателей, и бесстрашных воинов, и неподражаемых шутников. Поэтому в этом единственном в своем роде городе все восхитительно. На улицах его вы на каждом шагу встречаете нечто величественное, каждая минута в пределах его нерушимых стен несет с собою нечто неожиданное, неожиданное — порою причудливое и смешное, порою грозное и величественное.
Поэтому не удивляешься, если ночью, когда безмятежная темнота окутывает шумный город, до слуха твоего донесется и грохот случайного пушечного ядра, и серебристый смех влюбленной парочки, возвращающейся домой, напевая задорный припев песенки, только что услышанной ею в кафе-концерте.
* * *
Ибо и теперь еще в нашем городе поют. Хотя его и обстреливают из пушек. Мортиры и гаубицы неистовствуют в кровавом отдалении, на полях, превращенных в лагеря. Снаряды свистят на улицах, то тут, то там разбивая стены домов.
Всюду слышатся военные сигналы; среди ночи вдруг раздаются барабанный бой и звук горна, зовущие неведомых героев на страшные празднества бастионов и траншей. Во тьме беспрерывно поблескивают штыки. Наверху, в дымке, грохочет главная цитадель — Монмартр. А внизу — поют.
Посмотрите: просторный, высокий зал. Он весь залит светом. На обыкновенной эстраде выламывается фигляр, хороший или плохой — неважно. Он потешает сражающихся и страдающих сограждан. Это хорошо. Что же тут за публика? Рабочие, которые пораньше ушли из мастерских — из мастерских, изготовляющих снаряды, патроны, мины, — граждане, минувшую ночь дежурившие с оружием в руках на городском валу, находящемся под угрозой; здесь также старики и подростки.
Весь этот народ хочет немного посмеяться, забыть дневные труды и завтрашние опасности.
Дурно ли они поступают? Они не правы? Кто осмелится бросить им этот упрек? Всякий, кто сейчас, склонившись к соседу, весело вторит услышанной песенке, завтра, быть может, будет лежать холодный и неподвижный в санитарной повозке, наполненной ранеными на передовых позициях. Он не скупится на отвагу, не будем же скупо отмеривать ему радость.
* * *
Вот так-то! Париж сражается и поет! Париж накануне атаки, которая будет предпринята яростной, неумолимой армией, — а он смеется. Париж ощетинился фортами, опоясался брустверами и окопами, и в то же время в пределах его грозных стен есть уголки, где смеются.
У Парижа есть воины, есть и певцы! У него есть и пушки, и скрипки! Он одновременно создает и орсиниевы бомбы*************, и куплеты, и в жутком перерыве между артиллерийскими залпами слышатся игривые мелодии, веселые песенки сливаются с пронзительным стрекотом американских митральез.
Так обстоят дела. Но ведь мы знаем, что Париж — город чудес.
* * *
При осаде Лериды офицерам армии великого Конде вздумалось пригласить скрипачей, и бедняги, обезумев от страха, играли, как могли, модную куранту в самый разгар атаки. И музыканты, и воины исполняли свой долг: куранта была сыграна от начала до конца, а Лерида взята и основательно разграблена.
Факт этот занесен в скрижали истории, и обоим видам отваги воздано должное. Но разве сейчас наши сограждане не превзошли воинов и музыкантов Лериды************** — и притом намного?
Действительно, здесь поют, едва избавившись накануне от неминуемой смерти и хорошо зная, что завтрашний день грозит новыми опасностями; это не мешает воспользоваться краткой передышкой. Нельзя всегда быть героем: приятно спускаться время от времени с эпических высот. Парижский горожанин может, как древний Гомер, отдохнуть от Илиады за чтением «Батрахомиомахии»***************.
Париж, несомненно, должен представлять собою любопытное зрелище для человека, далекого от нашей борьбы и наших чаяний, который, вдруг оказавшись среди нас, беспристрастно взглянет на наш город, превращенный безбожной блокадой в город загадочный, непостижимый****************.
На каждом шагу чужестранец встречает здесь неожиданную, захватывающую картину. Там, где он ожидает увидеть опечаленный народ, в отчаянии бродящий по безлюдным улицам и опустевшим площадям, он видит горожан, занятых мирными делами; в зависимости от времени дня и от особенностей своего характера они спешат туда, куда их зовут долг или развлечения.
Особенно кафе-концерты должны вызывать у него глубокое удивление. Однако если он призадумается, и притом непредвзято, то поймет, что очень хорошо, когда смех, как солнечный луч в зловещую грозу, раздается время от времени в самый разгар междоусобной войны.
Воздух, которым мы дышим, насыщен ненавистью; расстилающееся над нами небо уже не голубое — голубизна его померкла от дыма горящих селений; само солнце шлет нам свои лучи лишь вперемешку с картечью и багровыми отблесками снарядов. Но смех, смех, это неотъемлемое достояние человека, все же жив среди всеобщей разрухи — ослепительный, непокоримый. В нем наше утешение и наша сила.
Лишись мы этого мощного эликсира, который согревает нам кровь и придает силы мускулам, мы измельчали бы, выдохлись бы, угасли. Париж — город героизма и смеха. Пантагрюэль и «Декларация прав человека» родились именно здесь. Предоставьте же гиганту, которого любил Рабле и которого боялся Робеспьер, смеяться вволю!
К тому же разве взрывы смеха, отвечающие взрывам снарядов, которые сыплются на нас со всех сторон и грозят заживо похоронить нас под дымящимися облаками на месте наших жилищ, не являются убедительным признаком нашей силы? Не является ли смех самым совершенным и неотразимым оружием, которое никто не в силах у нас отнять?
Что может быть полезнее и действительнее звучного, великолепного смеха, что может лучше служить военной хитростью с целью сбить врага с толку, обмануть его, повергнуть его в глубокую усталость, дабы он понял бесцельность своей разрушительной работы? Что может быть лучше смеха, который вырывается из гущи народных толп, словно сноп молний среди ужасающего ненастья?
И что может быть лучшим ответом на непрекращающуюся канонаду наших озверевших врагов, чем припев, который каждый вечер раздается во всех двадцати парижских кафе-концертах:
Да, все народы — нам братья,
Одни версальцы — нам враги.
------------------------------------------------------
Орсиниевы бомбы — бомбы, названные по имени Феличе Орсини (1819—1858), казненного за покушение на Наполеона III 14 января 1858 г. Использовались войсками Коммуны. Об Орсини
Лерида — город в Испании (Каталония), выдержавший осаду французскими войсками в 1646 г. Автор ошибочно заявляет, что город был взят французами.
«Батрахомиомахия» («Война мышей и лягушек») — древнегреческий комический эпос, пародия на гомеровскую «Илиаду».
...превращенный безбожной блокадой в город загадочный... — Речь идет о блокаде Парижа версальскими и прусскими войсками.
Примечания Л.Маслобоевой
Приведено по изданию: Вилье де Лиль-Адан, Избранное (Художественная литература. Ленинградское отделение, 1988). Дополнение: произведения времен Парижской коммуны. С.343-348, примеч.362-363.
-
-
29.03.2011 в 10:12Павел Антокольский
КОММУНА 1871 года
По изданию: М.: государственное изд-во художественной литературы. 1933
ВСТУПЛЕНИЕ
ПЕСНЯ
Еще есть множество Бастилии.
Еще есть множество гнилья.
Долой владычество нуля!
Мы мало покутили!
Лон-ля!
Друзья! Сыграем в кегли или
В орлянку, старый мир деля!
Катись ко всем чертям, земля!
Мы мало покутили!
Лон-ля!
— Друзья мои! У этой старой песни
Есть вариант, куплетов семь иль восемь.
Они покажутся вам интересней,
Смешней и злободневней.
— Просим, просим!
В Версале сыром угостили
Крыс, удиравших с корабля.
Тьер плакал, всех святых моля:
Зачем мы их пустили?
Лон-ля!
Обыскивайте их подробно!
Обшарьте складки их портьер,
Перины жен, чулки гетер!
Где писк раздастся злобный, —
Там Тьер!
Мы и бород не отрастили
С тех пор, как начали играть,
А против нас послали рать.
Зачем мы их пустили?
На с…………………!
Но Бисмарк шевельнет усами,
И Мольтке сложит чемодан.
Мы — раз Париж еще не сдан —
Устроим Тьеру сами
Седан!
Фельетонисты загрустили,
Кричат, что Франция в аду,
Шипят, как злые какаду,
И льют помои в стиле
Сарду.
Товарищи! Вам вывод ясен;
Гори, пожар, пока горишь!
Твой дым багров, твой факел рыж.
Сжечь эту дрянь согласен
Париж.
Товарищи! Не позже мая
Забьет нам глотку их свинец,
Нас никакой не ждет венец.
Мы кончим, понимая:
Конец.
-
-
29.03.2011 в 10:15Forster2005 Nataly Red Rose поэма не очень большая - это несколько эпизодов. Пожалуй, буду стараться их приурочить к соответствующим датам.
-
-
29.03.2011 в 10:18Это меня не удивляет ), а вот это:
Пикар, слушая рассказ об этом незабываемом вечере, усмехался от ненависти и презрения, а Дантон, вероятно, перевернулся в могиле. Все это внушает народу самоуважение.
Почему, собственно, Дантон? и от чего - от зависти?
-
-
29.03.2011 в 20:26Пожалуй, буду стараться их приурочить к соответствующим датам.
"нет, нет, нет,нет, мы хотим сегодня!!!"
краснознаменный граф
+10 )))
С-Нежана спасибо большое! Тов. Лилье-Адана можно и к сценарию привлечь. Случай, в общем, очень интересный.
А с Мендесом что-нибудь проясняется, граждане?
-
-
29.03.2011 в 20:37Почему, собственно, Дантон? и от чего - от зависти?
Marty Larny а может, и не от зависти. Дантон ведь у нас больше демагог, чем демократ ) А тут такое, чернь распустили совсем.
Спасибо всем! Антокольского первый раз прочитал. Мощно, как всегда. Про пристрастность исторического суда особенно )))
С-Нежана хоть и граф, а хороший человек.
кстати, вспомнил еще на тему "интеллигенция и Коммуна". Жорж Бизе служил в Нац.гвардии в период Коммуны.
-
-
30.03.2011 в 04:41Очень правильное замечание. Много объясняет
даже либералу. А то - колонну сбили, это плохо, а армию подставлять врагам - это "в порядке вещей"."нет, нет, нет,нет, мы хотим сегодня!!!"
)) присоединяюсь
Спасибо! Поэму и "краснознаменного графа" (С) тоже читал в первые.
-
-
30.03.2011 в 04:44-
-
30.03.2011 в 06:08Павел Антокольский
КОММУНА 1871 года
По изданию: М.: государственное изд-во художественной литературы. 1933
ВСТУПЛЕНИЕ
ПЕСНЯ
БАНК
Кабинет директора Французского банка.
Беле.
Вы гражданин де Плек?
Де Плек.
Нет. Я маркиз де Плек.
Прошу вас, сударь, сесть. Чему обязан? Чек?
Беле.
Нет. Это мой мандат. Я делегат Коммуны.
Де Плек.
Вы? Всеблагой творец! Вы далеко не юны,
И вашим сединам иная роль пошла б.
Вы с инсургентами, с мальчишками, чей штаб
Ниспровергает все, плюет на все святыни?
Вы — там? О, tempora!..
Беле.
Я не люблю латыни.
Должны вы выслушать, чем вызван мой приход.
Де Плек.
Зачем? Я не дитя. И вы не Дон-Кихот.
Служите дьяволу, любому шарлатану,
Хоть Мольтке самому, — я слушать вас не стану
Не потому, что я директор банка... нет!
Но если б это был мой частный кабинет,
Я б не дал вам ступить и шагу от порога
И вышвырнул бы вас. Такой я недотрога!..
Вам мало этого? Прибавлю — вы подлец!
Изменник нации! Довольно, наконец!..
Хотите драться? Что ж! Назначьте час и место.
Теперь ступайте вон! Я не боюсь ареста.
Беле.
Прошу вас помолчать и сбавить тон и спесь.
Прошу не забывать, что вы на службе здесь,
Что вы обязаны принять меня.
Де Плек.
Обязан???
Беле.
И что истерика хоть и большой соблазн,
Но слабый аргумент.
Де Плек.
Брокар! Ляваш! Крюшон!
Сбегаются чиновники.
На помощь! Я убит, раздавлен, сокрушен...
Вот этот бородач, апостол этот жалкий
Прикрикнул на меня и дважды стукнул палкой.
Чиновники (почти хором).
Маркиз! Прискорбный факт! Увы! Увы! Увы!
Беле.
Эй, вы! Потише там! Не завывайте вы!
Я требую к себе вниманья! Никому не
Удастся рот зажать Парижу и Коммуне!
Мне не о чем просить. Я не проситель. Вот
Еще раз мой мандат. Здесь ни один отвод
Не в силах снять меня. Довольно тратить время!
Вам все доказано внизу — как в теореме.
Там ждет меня мой взвод. Извольте мне открыть
Муниципальный счет Парижа.
Крюшон.
Вот так прыть!
Беле.
Да. Повторяю вновь. Счет города Парижа.
Де Плек.
Вы пьяны?
Беле.
Вы дурак!
Крюшон.
Давайте все же ближе
Держаться существа. Вы нам страшней чумы.
Принципиально вам не доверяем мы.
Заранее на всё вам возразить готовы.
Нам несущественно, откуда вы и кто вы.
Но если этот спор дойдет до кулаков,
Мы сбросим сюртуки и — в бой. Итог таков:
Не запугаете! Террор не длится вечно.
Вы преждевременно и несколько беспечно,
Наивно несколько надеялись на банк.
Вложили вы сюда когда-нибудь хоть франк, —
Вы лично или те, кто вас почтил избраньем?
Беле.
Прощайте! Через час мы в этот зал нагрянем
С формальным обыском, с оружьем.
Де Плек.
Жадно ждем.
Ляваш.
Ах, гражданин Беле, теперь я убежден,
Что хоть и седы вы, но юноша-романтик.
Угрозой обыска голов нам не туманьте!
И мы не девочки! Нас не свела с ума
Вся артиллерия Монмартрского холма.
Нагряньте, ройте все! Мы тихими словами,
Одной лишь кротостью соперничаем с вами.
Нам дорог наш и ваш национальный банк
И наш и ваш покой. Зачем итти ва-банк?
Де Плек.
Вы кончили?
Ляваш.
Вполне!
Беле.
У входа я оставил
Своих товарищей.
Де Плек.
Вы, как апостол Павел,
Свой сторожите рай?
Беле.
Я сторожу ваш ад.
Де Плек.
О да, — стеной штыков и цепью баррикад!
Беле.
Я должен их ввести.
Брокар.
Повременим, быть может?
Вооруженный строй напрасно нас встревожит,
И разбегутся все. Я первый наотрез
От службы откажусь. Наш общий интерес
Диктует все-таки уступчивость и даже
Миролюбивый тон. Друг! Бойтесь саботажа!
Беле.
Я начал дружески.
Брокар.
А мы кончаем. Вот
Что предлагаю я. Послать обратно взвод.
А вам — усесться здесь, чтоб досконально, зорко,
Без прений, без вражды, хоть за моей конторкой
У этого окна наш метод изучать
И что вам следует — частями получать.
Не осаждайте нас, как вражескую крепость!
Ужели не смешно? Ужели не нелепость?
Крюшон.
Брокар божественно логичен! Я бы мог
Прибавить: наш бюджет так сильно занемог,
Что в кассах банковских — увы! — сплошные бреши.
Брокар.
Заметьте, наконец: план столько же безгрешен,
Сколь смел и мужествен, — взять на себя всю честь,
Весь риск, все тягости, забиться тут, засесть,
Уйти в конторский труд от роли популярной,
От сферы боевой и, так сказать, полярной
По отношенью к нам. Для вас, для старика
Решимость в мудрости.
Беле.
Вот вам моя рука!
Брокар.
Ступайте же к своим и возвращайтесь быстро.
Мы ждем вас, как Христа, как своего министра,
Как власть в безвластии. Скорей! Скорей! Скорей!
Беле выходит.
Де Плек.
Крюшон и вы, Ляваш, постойте у дверей,
А я немедленно составлю донесенье
В Версаль!
(Брокару.)
Вы гений наш! Вам орден за спасенье!
Брокар.
Сочтемся!
Де Плек.
Но скорей. Сейчас болван придет!
Брокар.
Где будет он сидеть?
Де Плек.
Скорей! Версаль не ждет.
Ляваш.
Там денег требуют.
Де Плек.
Послать им всю наличность!
А дальше — хоть потоп! Лишь бы не эта личность,
Не этот бородач хозяйничал у нас.
Послать им все, что есть! Все вытрясти из касс, —
Бумаги, ценности в валюте и в каратах,
Все наше золото... Но я о демократах
Был мненья худшего: хотя и дикобраз,
Но тихий старичок, без якобинских фраз.
А вот их армия! Вот голытьба, с которой
Велят считаться нам! Но скоро, очень скоро
Мы с ними справимся!.. Ага! Уже внизу
Стучат прикладами. Уф, отвели грозу!
-
-
30.03.2011 в 06:11Брокар.
Ну-с, как дела, мой друг?
Беле.
Немедленно приступим
К ревизии всех книг.
Брокар.
Мы вашу дружбу купим
И рвеньем дьявольским и хваткой деловой.
Немедленно уйдем в работу с головой!
Как новая метла сметает паутину
И пыль между шкафов, так мы сметем рутину,
В чьих задыхаемся тенетах искони...
Послушайте, Ляваш, где книги?
Ляваш.
Ни-ни-ни!
Пробило пять часов, — я опоздал к обеду.
Брокар.
Крюшон, а вы куда?
Крюшон.
Как вам известно, еду
По поручению маркиза. Вот приказ.
Брокар (останавливает одного из чиновников).
Голубчик, где ключи и где реестры касс?
Чиновник.
Я, сударь, не курьер и не консьерж тем боле.
Беле.
Все улетучились. Вот фортель Рокамболя!
Ни кассы, ни людей, ни книг, ни денег нет.
А этот деловой, но въедливый брюнет, —
Кого дурачит он?
(Брокару.)
Ну, что же ваше рвенье?
Брокар.
Неподходящее мы выбрали мгновенье.
Придется отложить до завтрашнего дня
Ревизию всех книг.
Беле.
Но это западня!
Меня вы провели!
Брокар.
Я — вас? Ты слышишь, боже!
Я, распинавшийся, я, лезший вон из кожи,
Я, все распутавший, — вдруг виноват во всем!
Беле.
Да, но погибло все!
Брокар.
Отлично все спасем!
Я повторяю вновь: не торопясь, без шума,
Без лишних выпадов, — глядь, небольшая сумма
Перепадет у нас и для текущих нужд
Французской нации. Я доблести не чужд.
Мой прадед монтаньяр, член секции, мужчина
Весьма воинственный, не выслуживший чина
В анналах родины... никто не назовет
Брокаров славными... но дух его живет
И в теле правнука, хоть он чиновник мелкий.
Я предлагаю вам не погнушаться сделкой.
Итак, чтоб досказать все до конца, — внимай
Мне, старина Беле! Еще баланс на май
У нас не разнесен по книгам. Это значит,
Что есть солидный куш вне кассы. Он не начат,
Он вне отчетности — и, стало быть, ничей.
Есть у тебя башка? Довольно двух ночей,
Чтоб деньги вынести... и поминай, как звали!
Подальше от стрельбы, очередей, развалин —
В Монако, в Бельгию...
Беле.
Так. А еще куда?
Куда еще, урод? В какие города?
Какими планами еще блеснешь, изменник?
Каких еще ничьих дашь заграбастать денег?
Ты прикусил язык? Дар речи потерял?
Какая мразь, какой трухлявый матерьял
Пошел на выделку твоей породы страшной?
И кто ты, завтрашний, сегодняшний, вчерашний
Наш враг и спутник наш? Ответь мне, кто ты, в чем
Твоя заманчивость? Вот ты разоблачен,
Но снова улизнешь, избегнешь всякой кары,—
Ты, господин Брокар! Ты, господа Брокары!
Расстреливать тебя, заложником держать,
Выпытывать ключи секретных шифров? Сжать
Кольцом почтительно негласного надзора?
Кого? Тебя? Шута, пародию, фразера,
Столь невесомого, что только дунь — и нет!
Ручался за тебя весь этот кабинет,
Всех кресел кожаных скрипучее величье,
Вся ваша вежливость... И вдруг такое птичье,
Нечеловечески безмозглое дрянцо!
Есть имя у тебя, есть платье, есть лицо
С прилизанным вихром, с мешками под глазами,
С морщинками на лбу...
Ты поражен. Ты замер.
На улицах стрельба. А впереди — ни зги.
Ты ищешь выхода? Но выход есть. Беги!
Чего ты ждешь, глупец? Живи, пока не поздно!
Дыши, пока ты жив, не схвачен, не опознан.
Набей карманы всем, что можно унести, —
Лохмотьями валют и пеплом династий.
Ступай, раззванивай версальцам, что в Париже
Мильоны блузников безграмотны и рыжи,
Что в сердце Тюильри свирепствует чума,
Что завтра подожгут петролем их дома.
Лги, как захочется! Доканчивай, что начал!
Беги, ничтожество!
Брокар делает неуверенное движение к выходу.
Но торопись! Иначе...
Брокар скрывается. Беле закрывает лицо руками.
-
-
30.03.2011 в 06:15Обязательно это подчеркнем.
-
-
30.03.2011 в 12:42Синяя блуза не знала :-)))
КЛАСС! СПАСИБО ВСЕМ!
У меня сейчас в работе еще один любимый, мой, персонаж, скоро придет на краул.
Marty Larny I love Антокольский.
Про банк - это по мотивам реальных фактов?
-
-
30.03.2011 в 17:42Даниэль Бонно-Ламотт
«КРАСНЫЕ ТЕТРАДИ» КОММУНАРА Максима ВИЛЬОМА и Шарль ПЕГИ
перевод И. Е. Миронер
Сообщения и публикации. Французский ежегодник 1977
«Красные тетради» («В дни Коммуны: записки очевидца» / перевод с франц. Ал.Манизер, под ред. и с предисл. А.И.Молока) можно скачать.
Ну вот, я же говорила, приведу хорошего персонажа. Мне его книги очень понравились. В статье, кстати, Даниель Бонно-Ламотт - это тетенька ))), рассказано, как складывалась жизнь коммунара Максима В., его младшего современника Шарля П., и еще одного литератора Люсьена Д. Последних двух переводили у нас, между прочим.
-
-
30.03.2011 в 18:02-
-
30.03.2011 в 22:34Про Шарля Пеги
Про Люсьена Декава (много фотографий!)
А не получится ли у Вас, гражданин коммунар-Курск, отсканировать эту книжку???
О Кухно есть очерк А.Горшенина, в двух частях, а ссылки тут, о Лежене там упоминается.
-
-
31.03.2011 в 08:11Хотя я не поклонница творчества Антокольского, его стихи редко оставляют равнодушным.
Хочется сказать, что первая передача получилась интересной. Не знаю, как детям, но взрослому вполне все ясно, и авторская позиция тоже ) Когда планируется продолжение?
Спасибо всем за материалы и ссылки. Я думаю, чем-то тоже смогу помочь Коммуне, если старые журналы принимаются.
-
-
31.03.2011 в 08:23если старые журналы принимаются
Martine Gabrielle принимаются, коллега, принимаются с охотой )
Про банк - это по мотивам реальных фактов?
Belle Garde смотря что иметь в виду. Давайте, я уж досканю статью специально про этот сюжет, тогда разберем, кто есть кто.
-
-
31.03.2011 в 17:49В том то вся и бяка что у меня ее нет.
Сам с удовольствием бы ее еще раз проштудировал.
-
-
31.03.2011 в 22:14Про банк - это по мотивам реальных фактов?
Se non è vero, è ben trovato. Подождем доклада гражданки Nataly Red Rose )
-
-
31.03.2011 в 22:18Выкладывать здесь в открытый доступ или - не множить ложь?
Для сценария следующих передач, возможно, пригодится, так что рассылаю заинтересованным дип.почтой )
-
-
31.03.2011 в 22:22Синяя блуза Жорж Бизе служил в Нац.гвардии в период Коммуны. Это совсем не значит, что он целиком был на стороне коммунаров.
С-Нежана благодарю. Не представлял, в каком духе он писал о Коммуне. Теперь знаю ) Если добавите другие сочинения, очень и очень обяжете.
Belle Garde х100!
Всем-всем спасибо!
-
-
02.04.2011 в 22:50Сусанна Марковна МАНЕВИЧ
ДОКУМЕНТЫ ЦК НАЦИОНАЛЬНОЙ ГВАРДИИ
к истории первых дней Парижской Коммуны 1871 г.
Французский ежегодник 1971
скан/pdf, 1,9 Мб
ПИСЬМА ПАРИЖСКИХ КОММУНАРОВ
март—май 1871 г.
Французский ежегодник 1977
скан/pdf, 1,9 Мб