"Что толку видеть вещь, если о ней никто ничего не доказывает?!"
...La Primavera de los Pueblos...
...Springtime of the Peoples...
...Printemps des peuples...
...Primavera dei popoli...
...Wiosna Ludow...
товарищи коллеги и граждане читатели,
не зря мы вас последнее время пичкали социалистами-утопистами первой половины 19 века – теперь посмотрим, как эти идеи сочетались (или не сочетались) с практикой.
Давно уже подбирались мы к теме европейских революций 1848 года.
И вот что имеем на сегодня:
Луи Эритье. История французской революции 1848 г. и Второй республики (текст, без прикрас, самый полновесный, если кого предистория 1848 года во Франции интересует, прямиком туда)
А.Герцен. С того берега
П.Анненков. Февраль и март 1848 года в Париже. Записки о революции 1848 года
Е.Кожокин. Французские рабочие: от Великой буржуазной революции до революции 1848 года: 1, 2
В.Волгин. Очерки истории социалистических идей. Перв. половина XIX в.. Французский утопический коммунизм. Этьен Кабе
Теодор Дезами. Кодекс общности
Изложение учения Сен-Симона (лекции Базара, Анфантена, Родрига)
Вильгельм Вейтлинг. Гарантии гармонии и свободы. Человечество, как оно есть, и каким оно должно было бы быть
Г.Кучеренко. Сен-симонизм в общественной мысли XIX в.
Ю.Кучинский. История условий труда во Франции с 1700 по 1948 гг. Глава II. Ранний период французского промышленного капитализма (1789—1848 гг.)
Дж.Рюде. Народные низы в истории: 1730-1848: 1, 2, 3, 4
А.Ревякин. Революция и экономическое развитие Франции в перв.пол. XIX века.
П.Фроман. Рабочее восстание в Лионе
Хронологическая таблица по курсу «История международного рабочего и национально-освободительного движения»
Поль Луи. Французские утописты: Луи Блан, Видаль, Пекер, Кабе, с отрывками из их произведений
Ю.Данилин. Французская политическая поэзия XIX в.
С.Великовский. Поэты французских революция 1789-1848 гг.
М.Домманже. Бланки
М.Федорова. Классический французский либерализм
Либерализм Запада. Глава 3. Трудные судьбы французского либерализма
М.Алпатов. Политические идеи французской буржуазной историографии XIX в.
Глава 4. Политические взгляды и историческая теория А.Токвиля: «Воспоминания». Токвиль о причинах революции 1848 г. во Франции. Февральская революция в освещении Токвиля. Токвиль о борьбе с революцией. Монархия или республика?
Д.Ливен. Аристократия в Европе. 1815-1914 гг.
О.Орлик. Передовая Россия и революционная Франция: первая половина XIX века
Глава 3. Июльская буржуазная революция 1830 года в восприятии и оценках русской общественности. Глава 4. Отражение в освободительном движении России идейно-политической жизни Франции периода июльской монархии. Глава 5. Французская революция 1848 года и освободительное движение в России
Р.Авербух. Революция и национально-освободительная война в Венгрии в 1848-49 гг. главы 1-3, 4-6
И.Майский. Испания 1808–1917: исторический очерк. Первая карлистская война и третья революция (1833—1843). Диктатура генерала Нарваеса (1843—1854). Экономика Испании в середине XIX века
История Ирландии. Глава VII. Ирландия в первой половине XIX в. (1801—1848 гг.). Глава VIII. Аграрный переворот. Движение фениев
И.Полуяхтова. История итальянской литературы XIX в. Эпоха Рисорджименто
Сегодня мы открываем вахту памяти 1848 года. До конца июня будем размещать в библиотеке и здесь, в сообществе, воспоминания современников и очевидцев, документы, научные и научно-популярные работы, иллюстрации – в комментариях к этой записи.
Прежде всего хочу анонсировать
ИНОСТРАННЫЕ МЕМУАРЫ, ДНЕВНИКИ, ПИСЬМА И МАТЕРИАЛЫ
Сборник более 600 страниц, все сразу представить читателям мы не имеем возможности, и будем выкладывать материалы постепенно.
В ближайшее время слово предоставим Коссидьеру, Луи Менару и Даниелю Стерн. Сейчас – предисловие составителя и переводчика, с комментариями, относящимися к часто упоминаемым в текстах названиям, которые мы перенесли из других разделов.
И «Новая Рейнская газета» у нас тоже будет…
Оглавление сборника
Е.Смирнов. Предисловие
К.Маркс. Введение. От февраля до июня 1848 года
Марк Коссидьер. Канун революции
Даниель Стерн. Февральская революция
В королевском дворце и на улицах
Народ в Тюильрийском дворце
Народ в палате депутатов
Народ в городской ратуше
Луи Менар. Февраль—июнь
Луи Блан. Люксембургская комиссия
Эмиль Тома. Национальные мастерские
Ипполит Кастиль. Июньская бойня
Причины восстания
Бой завязывается
Баррикады с птичьего полета
Расстрелы
Алексис де Токвиль. Июньские дни
Праздник Согласия и подготовка июньских дней
Июньские дни
Пьер Жозеф Прудон. Июньские дни
Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Июньские дни
Июньские дни
Ход движения в Париже
Луи Менар. После поражения
Комментарии
Дополнения и пояснения
Обстрел рабочих на бульваре Капуцинов
Воззвание Бланки по поводу красного знамени
Протест Бланки по поводу «подлого документа»
Позиции мелкобуржуазных и утопических социалистов в период февраля — июня 1848 г.
Кабэ
Клуб Барбеса
Клуб Бланки
Распайль
Консидеран
Манифест Бланки из тюрьмы
Воззвание делегатов Люксембурга и национальных мастерских
Пюжоль у Мари
Процесс Бартелеми
Нурри и убийство генерала Бреа
Кем был убит архиепископ Аффр
Доклад следственной комиссии Национального собрания
Заседание Национального собрания 24 июня
ПРЕДИСЛОВИЕ
Центральная фигура, герой революции 1848 года во Франции — рабочий класс. А между тем, когда перебираешь одну за другой многочисленные книги об этой революции, вышедшие из-под пера ее деятелей, в форме ли мемуаров или «историй», невольно бросается в глаза, что нет ни одной книги, написанной деятелем рабочего класса, человеком, который оставался бы в его рядах в решительные моменты революции. Мы можем, на основании имеющихся мемуаров, восстановить со всеми нужными подробностями картину жизни и настроений буржуазных классов, но нет воспоминаний, которые поведали бы нам, что переживал рабочий класс с конца февраля, когда «все роялисты превратились в республиканцев, а все миллионеры — в рабочих» (Маркс), до конца июня, когда рабочий класс, совершенно изолированный, покинутый всеми, даже теми, которые считали себя его друзьями, вышел на улицу и в течение пяти дней дрался со всеми вооруженными силами буржуазии с изумлявшими его врагов мужеством и искусством. Из имеющихся мемуаров и повествований деятелей революции мы знаем о разных внешних проявлениях рабочего движения за это время, знаем, как вели себя рабочие на Гревской площади, когда они требовали и с властным нетерпением ждали официального провозглашения республики, знаем, как грозно и решительно двинулись они к городской ратуше в ответ на манифестацию «медвежьих шапок», знаем, как искусно строили они свои баррикады и как дрались с мужеством людей, доведенных до отчаяния.
Но все это мы знаем либо со слов врагов рабочего класса, либо со слов таких друзей его, тогдашних социалистов-утопистов, которые сочувствовали ему извне, со стороны, но не переживали вместе с ним ни упоения первых дней победы, ни тех месяцев «нищеты», которые он отдавал «на службу республике», ни мрачного отчаяния июньских дней.
Со страниц воспоминаний этих авторов показываются от времени до времени отдельные фигуры, привлекающие к себе внимание читателя. Он хотел бы остановить на них свои взор, ближе присмотреться к ним, проследить их прошлое и их дальнейшую жизнь. Но почти все они так же внезапно исчезают, как внезапно появляются, освещая — но лишь на мгновение — ту среду, из которой они вышли. Вот рабочий Марш. 25 февраля он властно, как представитель вчерашних победителей, новых хозяев страны, входит в зал заседаний временного правительства и, тяжело опустив на пол приклад своего ружья, заявляет: «Прошло уже двенадцать часов со времени провозглашения республики, а народ все еще ждет ее результатов для себя!» И требует немедленного признания права на труд. Вот Пюжоль — повидимому, не рабочий, но сросшийся с рабочим классом. «Ваше время принадлежит не вам, а народу, на службе которого вы состоите!» — тоном приказа заявляет он 23 июня члену Исполнительной комиссии, бывшему министру общественных работ, Мари, который сперва, узнав в нем одного из ворвавшихся 15 мая в Национальное собрание, отказывается вести с ним переговоры, но потом все же сдается перед импонирующим поведением рабочего делегата и выслушивает его полную достоинства речь. Вот Лаколонж. 25 июня он во главе отряда рабочих захватывает здание мэрии 8-го округа и занимает место мэра. Все ружья, сабли, вся амуниция, найденные в мэрии, раздаются повстанцам, а на кассы, на ящики столов, в которых хранятся деньги, накладываются печати. Национальные и мобильные гвардейцы и солдаты пехотинцы, взятые в плен при захвате мэрии, отпускаются на все четыре стороны, у них только отбирается оружие. Вот волнующий образ рабочего-революционера Бартелеми, в таких трагических тонах обрисованный Герценом в «Былое и думы». Здесь мы видим его в роли командира баррикады на углу улицы Тампль, где он сражается с исключительным мужеством и стойкостью. Потом, в начале 1849 года, он проходит перед нами на процессе, где выясняется ряд фактов, дорисовывающий этот образ. Семнадцатилетним юношей он был приговорен к многолетней каторге не за убийство ударившего его полицейского, а за неудачный выстрел (промахнулся) во время известного майского восстания 1839 года в провокатора, бывшего члена «Общества времен года», выдавшего своих сочленов, поступившего на службу в полицию и затем жестоко преследовавшего своих бывших товарищей. Мужественные, революционные выступления Бартелеми на суде свидетельствуют о высокой, по тогдашнему времени, степени классового самосознания. Вот, наконец, не менее волнующий образ восемнадцатилетнего юноши Нурри, в выступлениях которого на суде столько ненависти к буржуазии, столько революционного достоинства и мужества и который в 1880 году, тридцать два года спустя, все еще отбывал бессрочную каторгу, которою заменили вынесенный ему военными судьями смертный приговор.
Это все значительные фигуры, настоящие борцы, свидетельствующие о том, что исход революции 1830 года и восемнадцать лет Июльской монархии многому научили деятелей рабочего класса Франции. Но если отдельные передовые рабочие достигли уже к моменту Февральской революции развитого классового самосознания, то рабочий класс в целом только начинал становиться классом «для себя». Он еще не всегда противопоставлял себя другим общественным классам. Он еще не выработал себе общей стратегии, не имел определенной тактики для данного момента. Он действовал еще стихийной массой, стихийными порывами. И у него не назрела еще потребность фиксировать в писанных документах свой опыт для будущих поколений борцов, подводить ему итог и обобщать его.
Уже следующее поколение совсем иначе относилось к этой задаче. Если борцы рабочего класса не написали никаких мемуаров о Февральской революции, то борцы Коммуны оставили обширные и разнообразные воспоминания, которые дают нам подробные картины не только хода движения, но всего, что было пережито ими за месяцы борьбы, всех их сменявшихся в ходе событий настроений.
Не могут заполнить указанный пробел в мемуарной литературе 1848 года и мемуары социалистов-утопистов. Один из них, Луи Блан, написавший несколько томов воспоминаний, хотя и пользовался большим влиянием на рабочие массы, меньше всего мог отражать их настроения. После первого же момента «всеобщего братства», последовавшего за свержением монархии, началась сперва глухая и скрытая, затем все более обнажавшаяся и обострявшаяся классовая борьба, а Луи Блан, отрицавший классовую борьбу, выбивался из сил, проповедуя солидарность и единение классов. И чем дальше развивались события, чем больше обострялись классовые отношения, тем больше Луи Блан удалялся от того пути, на который события толкали рабочие массы. И к тому моменту, когда классовая борьба достигла высшей степени напряжения и разразилась гражданская война, Луи Блан стоял в стороне, умыв руки. В дальнейшем у него выдохся даже его бледный мелкобуржуазный социализм, и как в эмиграции, так и по возвращении во Францию после низвержения Второй империи, это был тусклый буржуазный демократ.
Столь же мало, если еще не меньше, могут нам дать воспоминания другого социалиста — Прудона («Confessions d’un revolutionnaire»), который также пользовался большой популярностью в первые месяцы революции и газета которого «Представитель народа» («Le Represеntant du peuple») была одной из самых распространенных в то время в Париже. Этот социалист имел такое слабое представление о том, чем жили тогда народные массы, он так мало знал о национальных мастерских, роспуск которых послужил непосредственной причиной восстания рабочих, что целиком принимает версию министра общественных работ Трела и назначенного им директора национальных мастерских Лаланна, того самого Трела, который под бурные аплодисменты Национального собрания воскликнул, что «теперь речь только о том, чтобы вернуть труд в его прежние условия», который еще за месяц до роспуска национальных мастерских говорил в официальном приказе об их роспуске почти на тех самых условиях, какие проведены были перед самым восстанием. Правда, Трела при этом рассчитывал, что ему удастся провести выкуп железных дорог и организовать общественные работы. Правда также, что вместе с Исполнительной комиссией Трела незадолго до восстания на минуту устрашился своих дел. Но под конец и Исполнительная комиссия, и министры сдались и заодно со всей реакцией принимали участие в кровавой расправе с рабочими. А Прудон, желая подтвердить достоверность сообщаемой им в своих воспоминаниях версии, наивно заявляет, что получил свои сведения от самого Трела и самого Лаланна.
Из воспоминаний других социалистов отметим прежде всего «Пролог революции» Луи Менара (Louis Menard, «Prologue d’une revolution»). Менар был в 1848 году последователем Прудона и, как таковой, в классовой подоплеке политического положения не мог разбираться. Но всеми своими устремлениями он был на стороне народных масс вообще, рабочих масс в частности, и в июньские дни он всецело был с ними. Именно под влиянием июньских дней он и написал серию газетных статей, вышедших осенью 1848 года отдельной книгой под названием «Пролог революции», в которой он собрал по свежим следам фактический материал о зверских расправах буржуазии с уже побежденными повстанцами. На суде, к которому он был привлечен за эту книгу, он требовал только одного — чтобы ему дали возможность свидетельскими показаниями доказать основательность всех его разоблачений. Но именно этого суд, разумеется, не хотел допустить, и Менар был приговорен к тюремному заключению и к уплате огромного штрафа. Но зато, наряду с протоколами судебных процессов, воспоминания Менара и воспоминания друга Бланки, доктора Лакамбра, «Побег из тюрем военного суда» («Evasion des prisons du conseil de guerre») являются главными источниками о расправах с повстанцами.
Можно еще отметить мемуары будущих социалистов — Шарля Белэ, «Мои воспоминания» (Charles Beslay, «Mes souvenirs») и Гюстава Лефрансэ «Воспоминания революционера» (Gustave Lefrancais, «Souvenirs d’un revoIutionnaire» - о Лефрансе и том его воспоминаний, относящихся к Парижской коммуне 1871 года, читайте здесь). Шарль Белэ, который в 60-х годах стал социалистом, примкнул к Интернационалу и затем был деятельным участником Коммуны, в 1848 году был умеренным республиканцем группы «National» и находился в числе депутатов, которых Национальное собрание послало подбадривать национальную и мобильную гвардию и армию в их борьбе против восставших рабочих. Некоторые показания Белэ мы воспроизводим в комментариях. Лефрансэ же был в 1848 году молодым юношей, и воспоминания его, интересные для дальнейшего времени, для 1848 года интереса не представляют.
Ни мелкобуржуазные революционеры того времени (Барбес, Распайль), ни коммунисты-утописты не оставили воспоминаний о Февральской революции и июньских днях. К тому же наиболее деятельные из них были арестованы в связи с движением 15 мая и в июньские дни находились в Венсенской крепости. Но их публичные выступления свидетельствуют, что и в своих идеологических высказываниях, и в своей практической политике они сильно отстали от настроений и стремлений передовых рабочих. В комментариях мы приводим целиком некоторые воззвания как мелкобуржуазных революционеров, так и коммунистов-утопистов. Здесь мы ограничимся лишь несколькими характерными цитатами.
Вот Барбес, который в воззвании от имени возглавлявшегося им общества заявляет: «Общество прав человека становится между париями и привилегированными старого общества. Первым оно говорит: оставайтесь объединенными, но спокойными — в этом ваша сила. Ваша численность такова, что вам достаточно будет лишь выразить свою волю, чтобы добиться того, чего вы желаете. Ваш голос и ваша воля — голос и воля бога! Другим оно говорит: прежняя общественная форма исчезла, царство привилегии и эксплоатации прошло... Примкните же к новому обществу, ибо вы нуждаетесь в прощении тех, кого вы слишком долго приносили себе в жертву».
Еще дальше идет Распайль, который в половине марта пишет в своей газете «Друг народа»: «За последние пятнадцать дней я вижу повсюду французов и нигде врагов. Попробуйте, если посмеете, показать гильотину этому народу братьев. Вас вместе о вашей гильотиной отведут в последний день карнавала в Бисетр», т.е. в дом умалишенных.
Не больше разбирался в создавшемся после февральской победы положении и социалист-утопист Кабэ, который в своем воззвании к икарийцам-коммунистам» писал: «Мы всегда говорили, что мы прежде всего французы, патриоты, демократы... Сплотимся же вокруг временного правительства, возглавляемого Дюпоном де л’Эр и заменившего гнусное правительство, только что залившее себя кровью граждан. Поддержим это временное правительство, которое заявляет себя республиканским и демократическим, которое провозглашает национальный суверенитет и единство нации, которое принимает братство, равенство и свободу в качестве принципа, народ — как девиз и боевой лозунг, которое распускает палаты, чтобы созвать Учредительное собрание, которое дает Франции такую конституцию, какой она требует».
И даже тогда, когда буржуазия, почувствовав почву под ногами после выборов в Национальное собрание и особенно после поражения движения 15 мая, спровоцировала рабочий класс, выбросив па улицу сто тысяч голодных рабочих, фурьерист Консидеран, правда, вообще гораздо менее революционно настроенный, предложил ни кому иному, как тому же Национальному собранию обратиться к спровоцированным им рабочим с воззванием, в котором между прочим говорилось: «Ужасающее столкновение только что обагрило кровью улицы столицы. Часть из вас принудила правительство ради защиты Республики обратить против вас французское оружие... Разве для того завоевали мы республику, чтобы раздирать друг друга? Разве для того провозгласили мы демократический закон Христа, священное братство? Братья, выслушайте нас, прислушайтесь к голосу представителей всей Франции: вы — жертвы рокового недоразумения... В одних местах главы промышленных предприятий обвиняют рабочих и национальные мастерские в застое в делах, в других местах рабочие обвиняют в своей нужде хозяев промышленных предприятий. Не являются ли эти взаимные обвинения гибельным заблуждением? К чему обвинять людей и классы? Рабочие, вас обманывают, вам внушают к нам недоверие и ненависть... Знайте, знайте: искренне и по совести, пред лицом бога и человечества, Национальное собрание заявляет, что желает без передышки работать для дела окончательного установления социального братства».
Эти слова звучали бы для нас издевательством над рабочими, отстаивавшими в это время самое право свое на существование, если бы мы не знали, что они вышли из-под пера одного из самых искренних и преданных последователей Фурье, человека, который, ознакомившись с учением своего учителя, отказался от ожидавшей его блестящей карьеры и всю свою жизнь, до глубокой старости, несмотря на всякие преследования, отдал пропаганде этого учения. Нет, не недостатком преданности делу восставших рабочих продиктовано было это обращение, а робкой и незрелой мыслью утопического социализма, видевшего социальное зло, но еще не знавшего, какими путями нужно добиваться его искоренения.
Среди тогдашних французских социалистов лишь Огюст Бланки и сравнительно небольшая и маловлиятельная группа его единомышленников, повидимому, более или менее верно разбирались в положении и наметили себе более или менее правильную тактику. В их адресе временному правительству, опубликованном от имени «Центрального республиканского общества», во главе которого стоял Бланки, говорилось: «Мы питаем твердую надежду, что правительство, созданное баррикадами 1848 года, не пожелает, подобно своему предшественнику, поставить на прежнее место заодно с каждым камнем мостовой — какой-нибудь репрессивный закон. В этом убеждении мы предлагаем временному правительству наше содействие для добросовестного осуществления прекрасного лозунга: свобода, равенство, братство». Необходимой предпосылкой для такого «добросовестного» осуществления адрес считает немедленное проведение ряда декретов, обеспечивающих полную свободу устного и печатного слова, собраний, коалиций, отозвание всех «сидячих и стоячих» судей (т.е. судей, прокуроров и пр., исполняющих свои обязанности сидя или стоя), назначенных в последние три царствования, и замену их новыми, привлечение всех, без исключения, наемных рабочих в национальную гвардию, с уплатою им двух франков за каждый день службы и т.д. Однако лишь июньская бойня и полное поражение революции окончательно раскрыли глаза как самому Бланки, так и его единомышленникам, и, в то время как последние заключили с Марксом и Энгельсом и с англичанином Гарни договор* об организации «Всемирного общества революционных коммунистов», Бланки из тюрьмы прислал приводимый нами в комментариях манифест, в котором он дает уже более определенную оценку событиям 1848 года.
Из всех социалистов того времени лишь Маркс и Энгельс ясно разбирались в положении. Уже в той статье в «Новой рейнской газете», в которой Маркс хотел «обвить лавровый венок» «вокруг грозно-мрачного чела» пролетарских борцов, видно ясное понимание классовых отношений, приведших к июню «Недостаточно было ни сентиментальной риторики после февраля, ни жестокого законодательства после 15 мая. Надо было решить вопрос на деле, на практике. — Что же вы, канальи, для себя или для нас сделали Февральскую революцию? — Буржуазия поставила вопрос таким образом, что в июне на него должен был последовать ответ картечью и баррикадами». И когда интересующийся той эпохой, перебрав один за другим десятки толстых томов, написанных о революции 1848 года во Франции ее непосредственными участниками, обращается затем к марксовой «Классовой борьбе во Франции», со страниц этой небольшой книжечки внезапно вырываются яркие снопы света, — и классы, партии, люди, события, факты, только что вращавшиеся в более или менее беспорядочном калейдоскопе, выстраиваются, занимают свои места, и пред просветленным взором читателя развертывается широкая, яркая картина классовой борьбы, и ясны становятся ему силы, двигающие классами, партиями и отдельными личностями, и факторы, порождающие последовательную смену событий.
Сказанным определяется подбор материалов для предлагаемого сборника.
О Февральской революции и в особенности об июньских днях мы предпочли бы, разумеется, дать воспоминания какого-нибудь пролетарского деятеля, непосредственного участника Февраля и июньских боев. Они представляли бы огромный исторический и политический интерес. Но таких воспоминаний, как мы уже отметили, не имеется. Мы вынуждены поэтому привлечь мемуары и повествования участников революции из других лагерей, беря у каждого из них то, что он может дать наиболее характерного для данного момента революции, и дополняя его показания или сопоставляя их с данными из других источников.
В качестве введения мы даем первую главу «Классовой борьбы во Франции»**. Под руководством Маркса читателю легко будет ориентироваться в вихре событий. Он уверенно будет следовать не только по столбовой дороге больших исторических процессов, но и па их закоулкам, ему понятны будут все проявления классовой борьбы не только между буржуазией и пролетариатом, но и между различными слоями господствующих классов.
Для кануна революции наиболее характерным является старый участник тайных обществ и один из наиболее отважных баррикадных вождей — Марк Коссидьер. Характерно и живописно, собственно говоря, у него только описание Парижа, решительно и уверенно готовившегося к низвержению Июльской монархии и в одну ночь построившего свыше тысячи двухсот баррикад, но мы не хотели слишком дробить изложение и взяли все введение к его воспоминаниям. Известна характеристика, данная Коссидьеру Марксом. «Представляя в революции тип весельчака, он был вполне подходящим вожаком старых профессиональных заговорщиков... Коссидьер был тогда настоящим плебеем, который инстинктивно ненавидел буржуазию и обладал в высочайшей степени всеми плебейскими страстями. Едва лишь он устроился в префектуре, как стал уже конспирировать против «National», не забывая из-за этого кухни и погреба своего предшественника. Он тотчас же организовал себе военную силу, обеспечил за собой газету, стал устраивать клубы, распределил роли и вообще действовал в первый момент с большой уверенностью... По все его планы либо остались просто проектами, либо сводились на практике к голым, безрезультатным плебейским выходкам. Когда противоречия обострились, он разделил участь своей партии, которая застряла в нерешительности посредине между сторонниками «National» и пролетарскими революционерами типа Бланки»***.
Рассказ о свержении Июльской монархии и о провозглашении республики, рассказ живой и талантливый и, по общему признанию современников, добросовестный и точный, мы берем у Даниеля Стерна (псевдоним графини д’Агу), пылкой буржуазной республиканки 1848 года с некоторыми симпатиями к народным массам, симпатиями, оставшимися у нее даже в июньские дни. Некоторые описываемые ею сцены так характерны, дышат такой жизненной правдой, что автор несомненно видел их собственными глазами, и ее трехтомная «История революции 1848 года» (Daniel Stern, «Histoire de la revolution de 1848»), написанная тотчас же после событий, является, по существу, мемуарами. Кстати, в то время мемуары нередко писались в третьем лице. Так, «Политические мемуары» Ламартина, занимающие три больших тома, написаны тоже в третьем лице, что не мешает им быть сплошным самовосхвалением.
Изложение хода событий с февраля по июнь мы берем у Луи Менара. Выше дана его общая характеристика. Это — революционер, социалист, со всеми особенностями, характерными для многих социалистов того времени. Хотя он писал свой «Пролог революции» после июньских дней, когда многие иллюзии были им уже изжиты, в его изложении все же сохранились и упоение победой первых дней, и реминисценции «93 года» и «робеспьеровской» «Декларации прав», которыми жили многие деятели 1848 года, и вера в социализм Луи Блана и в демократизм Ледрю-Роллена и Флокона, и преувеличенное значение, которое придавалось демонстрация против «медвежьих шапок». Не видит он, как враждебные силы с первых же дней думают только о том, как бы вернуть армию в Париж, как разделаться с рабочим классом. И лишь когда катастрофа разразилась, когда пролетариат не только расстреливается буржуазией, но покинут его вчерашними друзьями, у него раскрываются глаза. В первый момент его охватывает безнадежное отчаяние. Он не видит впереди никаких перспектив. Он еще не понимает, что революция 1848 года — не «сон в весеннюю ночь», а, как выразился один историк, «революция-мать, чреватая другими, более плодотворными революциями». В свете всего этого страницы Лун Менара о ходе событий с февраля по июнь и его же страницы, которые мы озаглавили «После поражения», являются ценным, характерным документом, который отчасти, — правда, в малой степени, потому что в нем нет записей непосредственных переживаний, - может заменить воспоминания тогдашнего пролетарского деятеля.
Сообщение о Люксембургской комиссии мы взяли у председателя комиссии, Луи Блана****. Останавливаться здесь на его характеристике надобности. Читатель найдет достаточно данных о нем у Маркса (во «Введении»), а также на предыдущих страницах нашего предисловия и его биографии в «Указателе имен», в конце книги. Главу о национальных мастерских мы взяли из книги, выпущенной осенью 1848 года их директором Эмилем Тома под названием «История национальных мастерских» (Emile Thomas, «Histoire des ateliers nationaux»). Этот молодой инженер и преподаватель, при содействии которого Мари, Гарнье-Пажес, Марраст и Бюшез рассчитывали превратить национальные мастерские в армию против социалистов и рабочего класса и который, как можно предполагать, скорее склонен был предоставить эту армию в распоряжение Бонапарта, сильно усердствовал в исполнении той гнусной роли, которая ему была поручена. Но когда он внезапна и грубо был снят со своего поста и даже насильно вывезен из Парижа, и все его надежды использовать национальные мастерские рухнули, он отомстил отвернувшимся от него вчерашним покровителям и напечатал свою книгу, в которой с документами в руках подробно рассказывает, как уже через несколько дней после учреждения Центрального бюро национальных мастерских последнее мешало рабочим мастерских присоединиться к манифестации, направленной против демонстрации «медвежьих шапок», какие средства пускало в ход это бюро, чтобы помешать рабочим пойти 10 апреля на Марсово поле, к каким обманам прибегало оно, чтобы не дать рабочим голосовать за рабочие списки на выборах в Национальное собрание, с какими полицейскими целями организовало оно при участии и под покровительством министра Мари и парижской мэрии специальный клуб национальных мастерских. Все эти разоблачения становятся особенно эффектными, если их сопоставить о докладом следственной комиссии Национального собрания, в котором утверждается, что национальные мастерские и их клуб были в руках Люксембургской комиссии орудием мятежа и разрушения.
Для июньских дней у нас большого выбора не было. Буржуазные деятели в своих мемуарах и повествованиях уделяют мало места этому решающему моменту революции 1848 года. Пришлось остановиться на Ипполите Кастиле, который в своей «Истории Второй республики» посвятил особую главу подробному изложению июньских боев и впоследствии выпустил эту главу отдельной книжкой под названием «Июньская бойня 1848 года» («Les massacres de juin 1848»). Кастиль выдвинулся 40-х годах своими злыми, талантливыми памфлетами на деятелей Июльской монархии и числился левым республиканцем, с уклоном в сторону социализма. Еще раньше он составил себе имя в качестве талантливого беллетриста. В 1848 году, почуяв, что ветер дует в сторону Бонапарта, он стал бонапартистом и, в качестве такового, мог позволить себе — до известной степени — говорить правду об июньской бойне, громя таким образом республику, подобно тому как матерый легитимист Ларошжаклен поддерживал в феврале республиканцев, чтобы вернее содействовать низвержению «узурпаторской» династии Орлеанов. Однако в ряде случаев Кастиль не решается договаривать до конца, и тогда мы дополняем его в комментариях данными из других источников, используя для этого вышедшую в 1880 году книжку Виктора Марука «Июнь 1848 года» (Victor Marouck, «Juin 1848»), в которой собран — в агитационной форме — обширный и разносторонний материал об июньских днях.
Об июньской бойне мы даем еще две главы из «Мемуаров» Токвиля. Записи этого ученого аристократа-государствоведа, «обожавшего», по его словам, свободу, чрезвычайно характерны. Сперва, когда надвинулась гражданская война, ему становится жутко, и он голосует против осадного положения. Но же на следующий день верх берет холодная ненависть богатого собственника к рабочему классу, осмелившемуся требовать права на существование. Он считает уже свое вчерашнее голосование непростительной ошибкой, он боится, что борьба затянется, а если затянется, то может еще, пожалуй, принести победу мятежникам, — и он желает уже беспощадного применения артиллерии. Еще через день он, впрочем, успокаивается. В Париж хлынули из многих департаментов крестьяне, и, между прочим, крестьяне из Бретани во главе со своими помещиками, издавна пылавшие ненавистью к мятежному Парижу. И тут разыгрывается назидательная сцена. Во главе одного из отрядов Токвиль видит своего родственника, крупного бретанского помещика. Когда он его приглашает к себе обедать, помещик отвечает: «Эти люди (т.е. находящиеся под его командой крестьяне) знают, что в случае победы мятежников он рискует потерять гораздо больше, чем они, — поэтому он должен остаться c ними, на их бивуаке, и разделить с ними их сухой походный хлеб». Этот наплыв в Париж крестьян, примчавшихся защищать собственность во главе со своими помещиками, выпуклее, чем в других мемуарах, отмечается у Токвиля — и уже по одному этому его «Мемуары» заслуживают внимания.
Выше мы уже охарактеризовали содержание помещаемой нами главы об июньских днях из «Исповеди революционера» Прудона. Эта глава лишний раз подчеркивает, до какой степени был одинок в своей борьбе рабочий класс, как далеки были от всего, чем жил пролетариат в те месяцы, мелкобуржуазные революционеры и социалисты.
В главе «После поражения» мы группируем несколько отрывков из книги Луи Менара о расправах с побежденными повстанцами. Мы дополняем их в комментариях данными из других источников.
В заключение мы даем одну статью Маркса и две статьи Энгельса из «Новой Рейнской газеты», в которых содержится общая оценка июньского восстания и оценка военных действий повстанцев.
Е. Смирнов
Примечания Е.Смирнова
* Этот договор впервые опубликован был в 1926 году в «Бюллетене Института Маркса и Энгельса», № 1.
** К.Маркс и Ф.Энгельс. Сочинения, VLLI, изд. Института Маркса и Энгельса.
*** К.Маркс и Ф.Энгельс. Сочинения, VIII, стр.305. Рецензия Маркса на книги двух провокаторов: Шеню и де ла Одда.
**** Частью из его «Страниц истории Февральской революции 1848 г.», частью из его двухтомной «Истории революции 1848 г.».
«Pays legal» — законная страна или, точнее, признаваемая законом страна, — так называли цензитарные слои населения, т.е крупную буржуазию и крупных землевладельцев, которые удовлетворяли установленному законом высокому имущественному цензу и одни только пользовались правом выбора представителей в законодательные учреждения страны. Таких избирателей было на всю Францию всего только 220 тысяч. Все остальное население страны было бесправно.
«National» («Насиональ») — газета, основанная в начале 1830 г., при участии Тьера, Минье, Карреля и др. Играла видную роль в Революции 1830 года. В дальнейшем проделала ту же эволюцию, которую проделала буржуазия - либеральная и республиканская в борьбе с Гизо, стала реакционной после Февральской революции.
«Gazette de France» («Французская газета») — старейшая во Франции газета, начавшая выходить под названием просто «Gazette» 1 мая 1631 года, под редакцией «патриарха» Французских журналистов Теофраста Ренодо. В ней сотрудничали, между прочим, король Людовик XIII и всемогущий Ришелье, и сравнительно недавно найденные рукописи Людовика XIII показывают что Теофраст Ренодо бесцеремонно сокращал и исправлял статьи и корреспонденции своего высокопоставленного сотрудника. «Французская газета» существует и поныне в качестве органа роялистов.
«Moniteur» («Вестник») — официальный орган французских правительств с VIII года революционного летоисчисления (начавшегося с 22 сентября 1792 года) до 1869 года. Вместо него стал выходить «Journal officiel».
«Сентябрьские законы». Когда рабочий класс и мелкая буржуазия увидели, как нагло их обманула финансовая и крупная промышленная буржуазия, захватившая всю власть в свои руки после революции 1830 года, страна покрылась сетью тайных обществ и произошел ряд восстаний. Правительство Луи-Филиппа ответило на это в 1834 году изданием закона об ассоциациях, которым имелось в виду отчасти совсем их уничтожить, отчасти подчинить их своему контролю, а позже, в сентябре того же года, издан был ряд постановлений, сильно ухудшивших положение печати; для того же, чтобы, по возможности, монополизировать ежедневные газеты в руках крупной буржуазии, их обязали вносить залог в сто тысяч франков, причем ответственный редактор газеты должен был владеть по крайней мере третьей частью залога. Новые законы должны были, как открыто заявляли министры, совершенно уничтожить печать карлистов (сторонников низложенного Карла X) и республиканцев. Смысл новых законов Гизо формулировал следующим образом: «Всеобщее и предупредительное устрашение — такова главная цель карательных законов. Нужно, чтобы все боялись, чтобы все опасались общества и его законов. Нужно глубокое и постоянное сознание, что существует верховная власть, всегда способная схватить и наказать... Кто ничего не боится, тот ничему не подчиняется». Сентябрьские законы далеко оставили за собою даже реакционные законы (ордоннансы) свергнутого в 1830 году Карла X.
«La Reforme» («Реформа») — газета радикально настроенной мелкой буржуазии, основанная в 1843 году Ледрю-Ролленом, Годфруа Кавеньяком и Флоконом (последний был ее главным редактором). Газета ставила себе целью низвержение династии Орлеанов и установление демократической республики Она насчитывала среди своих главных сотрудников Франсуа и Этьена Араго, Паскаля Дюпра, Динара и Луи Блана, который незадолго до Февральской революции провел на редакционном заседании радикальную программу с сильным социалистическим уклоном.
«Le Constitutionnel» («Конституционалист») — газета, основанная в 1815 году. Либеральная при Реставраций, не раз подвергалась преследованиям и участвовала в подготовке революции 1830 г. После Июльской революции стала правительственной газетой и захирела. С 1844 года под редакцией д-ра Верона перешла на сторону династической оппозиции. В 1848 году — реакционный орган, выдумывавший всякие небылицы против рабочих, особенно в июньские дни. В 1849 г. газета переметнулась к бонапартистам.
«La Republique» («Республика») — первая новая газета, выпущенная после Февральской революции Эженом Барестом и рассчитанная на массового читателя. Продавалась по пяти сантимов (впервые в газетном мире по такой дешевой цене) и имела большое распространение. Газета без определенного, устойчивого направления, но с социалистическим уклоном. Просуществовала до переворота 2 декабря.
Но начнем все-таки с общей международной обстановки:
Алексей Леонтьевич Нарочницкий
МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ НАКАНУНЕ ФЕВРАЛЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Революции 1848 г. и подрыв «Венской системы»
Царизм и Пруссия накануне революции 1848 года
Кризис внешней политики июльской монархии накануне революции
Внешняя политика Англии в Европе накануне Февральской революции. Дипломатия Пальмерстона
МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ во ВРЕМЯ ФЕВРАЛЬСКОЙ и МАРТОВСКИХ РЕВОЛЮЦИЙ 1848 года
Внешняя политика Временного правительства во Франции в феврале-мае 1848 г.
Европейские правительства и Февральская революция
Вторая республика и Николай I после мартовских революций в Австрии и Пруссии. Польский и шлезвиг-голштинский вопросы и европейские правительства от марта до июля 1848 г.
Итак, в нашей библиотеке теперь сформирован новый раздел - "ВЕСНА НАРОДОВ": европейские революции 1848 года
Ф.Потемкин. Июльская монархия во Франции (1830—1848 гг.)
Л.Бендрикова. Экономический кризис и рабочее движение накануне Февральской революции во Франции
Р.Авербух. Рабочее движение в Вене в августе 1848 года
Революция 1848 года: статьи, письма, стихотворения К.Маркса, Ф.Энгельса, Ф.Фрейлиграта, Г.Гейне, Г.Гервега, М.Бакунина, Ж.Ренара, Ф.Лассаля, Ф.Меринга, П.Фрелиха Перевод с немецкого и предисловие Н.Н.Попова
Е.Степанова. Маркс и Энегльс в первые месяцы революции 1848—1849 годов
Т.Ойзерман. Развитие марксистской теории на опыте революции 1848 года
Находка гражданки Березовый сок: <>a href="www.ohio.edu/chastain/contents.htm"англоязычная энциклопедия революции 1848 года
С.Сказкин. Сорок восьмой год во Франции (февраль-июнь)
М.Айзенштат. Революция 1848 г. во Франции. История Франции 1-ой половины XIX века
А.Молок. Июньские дни 1848 года в Париже
Ш.Шмидт. Июньские дни 1848 года
Марк Вилье. Женские клубы и легионы амазонок. Главы VIII-X. 1848 год. Борм и везувианки. Феминистское движение. Г-жа Нибуайе и Общество женского голоса. Женский клуб
А.Иоаннисян. Революция 1848 года во Франции и коммунизм
Л.Бендрикова. Французская историография революции 1848—1849 гг. во Франции (1848-1968)
находка гражданки Березовый сок: англоязычная энциклопедия революции 1848 года
...Springtime of the Peoples...
...Printemps des peuples...
...Primavera dei popoli...
...Wiosna Ludow...
товарищи коллеги и граждане читатели,
не зря мы вас последнее время пичкали социалистами-утопистами первой половины 19 века – теперь посмотрим, как эти идеи сочетались (или не сочетались) с практикой.
Давно уже подбирались мы к теме европейских революций 1848 года.
И вот что имеем на сегодня:
Луи Эритье. История французской революции 1848 г. и Второй республики (текст, без прикрас, самый полновесный, если кого предистория 1848 года во Франции интересует, прямиком туда)
А.Герцен. С того берега
П.Анненков. Февраль и март 1848 года в Париже. Записки о революции 1848 года
Е.Кожокин. Французские рабочие: от Великой буржуазной революции до революции 1848 года: 1, 2
В.Волгин. Очерки истории социалистических идей. Перв. половина XIX в.. Французский утопический коммунизм. Этьен Кабе
Теодор Дезами. Кодекс общности
Изложение учения Сен-Симона (лекции Базара, Анфантена, Родрига)
Вильгельм Вейтлинг. Гарантии гармонии и свободы. Человечество, как оно есть, и каким оно должно было бы быть
Г.Кучеренко. Сен-симонизм в общественной мысли XIX в.
Ю.Кучинский. История условий труда во Франции с 1700 по 1948 гг. Глава II. Ранний период французского промышленного капитализма (1789—1848 гг.)
Дж.Рюде. Народные низы в истории: 1730-1848: 1, 2, 3, 4
А.Ревякин. Революция и экономическое развитие Франции в перв.пол. XIX века.
П.Фроман. Рабочее восстание в Лионе
Хронологическая таблица по курсу «История международного рабочего и национально-освободительного движения»
Поль Луи. Французские утописты: Луи Блан, Видаль, Пекер, Кабе, с отрывками из их произведений
Ю.Данилин. Французская политическая поэзия XIX в.
С.Великовский. Поэты французских революция 1789-1848 гг.
М.Домманже. Бланки
М.Федорова. Классический французский либерализм
Либерализм Запада. Глава 3. Трудные судьбы французского либерализма
М.Алпатов. Политические идеи французской буржуазной историографии XIX в.
Глава 4. Политические взгляды и историческая теория А.Токвиля: «Воспоминания». Токвиль о причинах революции 1848 г. во Франции. Февральская революция в освещении Токвиля. Токвиль о борьбе с революцией. Монархия или республика?
Д.Ливен. Аристократия в Европе. 1815-1914 гг.
О.Орлик. Передовая Россия и революционная Франция: первая половина XIX века
Глава 3. Июльская буржуазная революция 1830 года в восприятии и оценках русской общественности. Глава 4. Отражение в освободительном движении России идейно-политической жизни Франции периода июльской монархии. Глава 5. Французская революция 1848 года и освободительное движение в России
Р.Авербух. Революция и национально-освободительная война в Венгрии в 1848-49 гг. главы 1-3, 4-6
И.Майский. Испания 1808–1917: исторический очерк. Первая карлистская война и третья революция (1833—1843). Диктатура генерала Нарваеса (1843—1854). Экономика Испании в середине XIX века
История Ирландии. Глава VII. Ирландия в первой половине XIX в. (1801—1848 гг.). Глава VIII. Аграрный переворот. Движение фениев
И.Полуяхтова. История итальянской литературы XIX в. Эпоха Рисорджименто
Сегодня мы открываем вахту памяти 1848 года. До конца июня будем размещать в библиотеке и здесь, в сообществе, воспоминания современников и очевидцев, документы, научные и научно-популярные работы, иллюстрации – в комментариях к этой записи.
Прежде всего хочу анонсировать
ИНОСТРАННЫЕ МЕМУАРЫ, ДНЕВНИКИ, ПИСЬМА И МАТЕРИАЛЫ
Под общей редакцией [фамилия в оригинале залита чернилами]
РЕВОЛЮЦИЯ 1848 ГОДА ВО ФРАНЦИИ
февраль—июнь
в воспоминаниях участников и современников
Подбор, перевод, статья и комментарии Е.Смирнова
Москва—Ленинград: ACADEMIA. 1934
Сборник более 600 страниц, все сразу представить читателям мы не имеем возможности, и будем выкладывать материалы постепенно.
В ближайшее время слово предоставим Коссидьеру, Луи Менару и Даниелю Стерн. Сейчас – предисловие составителя и переводчика, с комментариями, относящимися к часто упоминаемым в текстах названиям, которые мы перенесли из других разделов.
И «Новая Рейнская газета» у нас тоже будет…
Оглавление сборника
Е.Смирнов. Предисловие
К.Маркс. Введение. От февраля до июня 1848 года
Марк Коссидьер. Канун революции
Даниель Стерн. Февральская революция
В королевском дворце и на улицах
Народ в Тюильрийском дворце
Народ в палате депутатов
Народ в городской ратуше
Луи Менар. Февраль—июнь
Луи Блан. Люксембургская комиссия
Эмиль Тома. Национальные мастерские
Ипполит Кастиль. Июньская бойня
Причины восстания
Бой завязывается
Баррикады с птичьего полета
Расстрелы
Алексис де Токвиль. Июньские дни
Праздник Согласия и подготовка июньских дней
Июньские дни
Пьер Жозеф Прудон. Июньские дни
Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Июньские дни
Июньские дни
Ход движения в Париже
Луи Менар. После поражения
Комментарии
Дополнения и пояснения
Обстрел рабочих на бульваре Капуцинов
Воззвание Бланки по поводу красного знамени
Протест Бланки по поводу «подлого документа»
Позиции мелкобуржуазных и утопических социалистов в период февраля — июня 1848 г.
Кабэ
Клуб Барбеса
Клуб Бланки
Распайль
Консидеран
Манифест Бланки из тюрьмы
Воззвание делегатов Люксембурга и национальных мастерских
Пюжоль у Мари
Процесс Бартелеми
Нурри и убийство генерала Бреа
Кем был убит архиепископ Аффр
Доклад следственной комиссии Национального собрания
Заседание Национального собрания 24 июня
ПРЕДИСЛОВИЕ
Центральная фигура, герой революции 1848 года во Франции — рабочий класс. А между тем, когда перебираешь одну за другой многочисленные книги об этой революции, вышедшие из-под пера ее деятелей, в форме ли мемуаров или «историй», невольно бросается в глаза, что нет ни одной книги, написанной деятелем рабочего класса, человеком, который оставался бы в его рядах в решительные моменты революции. Мы можем, на основании имеющихся мемуаров, восстановить со всеми нужными подробностями картину жизни и настроений буржуазных классов, но нет воспоминаний, которые поведали бы нам, что переживал рабочий класс с конца февраля, когда «все роялисты превратились в республиканцев, а все миллионеры — в рабочих» (Маркс), до конца июня, когда рабочий класс, совершенно изолированный, покинутый всеми, даже теми, которые считали себя его друзьями, вышел на улицу и в течение пяти дней дрался со всеми вооруженными силами буржуазии с изумлявшими его врагов мужеством и искусством. Из имеющихся мемуаров и повествований деятелей революции мы знаем о разных внешних проявлениях рабочего движения за это время, знаем, как вели себя рабочие на Гревской площади, когда они требовали и с властным нетерпением ждали официального провозглашения республики, знаем, как грозно и решительно двинулись они к городской ратуше в ответ на манифестацию «медвежьих шапок», знаем, как искусно строили они свои баррикады и как дрались с мужеством людей, доведенных до отчаяния.
Но все это мы знаем либо со слов врагов рабочего класса, либо со слов таких друзей его, тогдашних социалистов-утопистов, которые сочувствовали ему извне, со стороны, но не переживали вместе с ним ни упоения первых дней победы, ни тех месяцев «нищеты», которые он отдавал «на службу республике», ни мрачного отчаяния июньских дней.
Со страниц воспоминаний этих авторов показываются от времени до времени отдельные фигуры, привлекающие к себе внимание читателя. Он хотел бы остановить на них свои взор, ближе присмотреться к ним, проследить их прошлое и их дальнейшую жизнь. Но почти все они так же внезапно исчезают, как внезапно появляются, освещая — но лишь на мгновение — ту среду, из которой они вышли. Вот рабочий Марш. 25 февраля он властно, как представитель вчерашних победителей, новых хозяев страны, входит в зал заседаний временного правительства и, тяжело опустив на пол приклад своего ружья, заявляет: «Прошло уже двенадцать часов со времени провозглашения республики, а народ все еще ждет ее результатов для себя!» И требует немедленного признания права на труд. Вот Пюжоль — повидимому, не рабочий, но сросшийся с рабочим классом. «Ваше время принадлежит не вам, а народу, на службе которого вы состоите!» — тоном приказа заявляет он 23 июня члену Исполнительной комиссии, бывшему министру общественных работ, Мари, который сперва, узнав в нем одного из ворвавшихся 15 мая в Национальное собрание, отказывается вести с ним переговоры, но потом все же сдается перед импонирующим поведением рабочего делегата и выслушивает его полную достоинства речь. Вот Лаколонж. 25 июня он во главе отряда рабочих захватывает здание мэрии 8-го округа и занимает место мэра. Все ружья, сабли, вся амуниция, найденные в мэрии, раздаются повстанцам, а на кассы, на ящики столов, в которых хранятся деньги, накладываются печати. Национальные и мобильные гвардейцы и солдаты пехотинцы, взятые в плен при захвате мэрии, отпускаются на все четыре стороны, у них только отбирается оружие. Вот волнующий образ рабочего-революционера Бартелеми, в таких трагических тонах обрисованный Герценом в «Былое и думы». Здесь мы видим его в роли командира баррикады на углу улицы Тампль, где он сражается с исключительным мужеством и стойкостью. Потом, в начале 1849 года, он проходит перед нами на процессе, где выясняется ряд фактов, дорисовывающий этот образ. Семнадцатилетним юношей он был приговорен к многолетней каторге не за убийство ударившего его полицейского, а за неудачный выстрел (промахнулся) во время известного майского восстания 1839 года в провокатора, бывшего члена «Общества времен года», выдавшего своих сочленов, поступившего на службу в полицию и затем жестоко преследовавшего своих бывших товарищей. Мужественные, революционные выступления Бартелеми на суде свидетельствуют о высокой, по тогдашнему времени, степени классового самосознания. Вот, наконец, не менее волнующий образ восемнадцатилетнего юноши Нурри, в выступлениях которого на суде столько ненависти к буржуазии, столько революционного достоинства и мужества и который в 1880 году, тридцать два года спустя, все еще отбывал бессрочную каторгу, которою заменили вынесенный ему военными судьями смертный приговор.
Это все значительные фигуры, настоящие борцы, свидетельствующие о том, что исход революции 1830 года и восемнадцать лет Июльской монархии многому научили деятелей рабочего класса Франции. Но если отдельные передовые рабочие достигли уже к моменту Февральской революции развитого классового самосознания, то рабочий класс в целом только начинал становиться классом «для себя». Он еще не всегда противопоставлял себя другим общественным классам. Он еще не выработал себе общей стратегии, не имел определенной тактики для данного момента. Он действовал еще стихийной массой, стихийными порывами. И у него не назрела еще потребность фиксировать в писанных документах свой опыт для будущих поколений борцов, подводить ему итог и обобщать его.
Уже следующее поколение совсем иначе относилось к этой задаче. Если борцы рабочего класса не написали никаких мемуаров о Февральской революции, то борцы Коммуны оставили обширные и разнообразные воспоминания, которые дают нам подробные картины не только хода движения, но всего, что было пережито ими за месяцы борьбы, всех их сменявшихся в ходе событий настроений.
* * *
Не могут заполнить указанный пробел в мемуарной литературе 1848 года и мемуары социалистов-утопистов. Один из них, Луи Блан, написавший несколько томов воспоминаний, хотя и пользовался большим влиянием на рабочие массы, меньше всего мог отражать их настроения. После первого же момента «всеобщего братства», последовавшего за свержением монархии, началась сперва глухая и скрытая, затем все более обнажавшаяся и обострявшаяся классовая борьба, а Луи Блан, отрицавший классовую борьбу, выбивался из сил, проповедуя солидарность и единение классов. И чем дальше развивались события, чем больше обострялись классовые отношения, тем больше Луи Блан удалялся от того пути, на который события толкали рабочие массы. И к тому моменту, когда классовая борьба достигла высшей степени напряжения и разразилась гражданская война, Луи Блан стоял в стороне, умыв руки. В дальнейшем у него выдохся даже его бледный мелкобуржуазный социализм, и как в эмиграции, так и по возвращении во Францию после низвержения Второй империи, это был тусклый буржуазный демократ.
Столь же мало, если еще не меньше, могут нам дать воспоминания другого социалиста — Прудона («Confessions d’un revolutionnaire»), который также пользовался большой популярностью в первые месяцы революции и газета которого «Представитель народа» («Le Represеntant du peuple») была одной из самых распространенных в то время в Париже. Этот социалист имел такое слабое представление о том, чем жили тогда народные массы, он так мало знал о национальных мастерских, роспуск которых послужил непосредственной причиной восстания рабочих, что целиком принимает версию министра общественных работ Трела и назначенного им директора национальных мастерских Лаланна, того самого Трела, который под бурные аплодисменты Национального собрания воскликнул, что «теперь речь только о том, чтобы вернуть труд в его прежние условия», который еще за месяц до роспуска национальных мастерских говорил в официальном приказе об их роспуске почти на тех самых условиях, какие проведены были перед самым восстанием. Правда, Трела при этом рассчитывал, что ему удастся провести выкуп железных дорог и организовать общественные работы. Правда также, что вместе с Исполнительной комиссией Трела незадолго до восстания на минуту устрашился своих дел. Но под конец и Исполнительная комиссия, и министры сдались и заодно со всей реакцией принимали участие в кровавой расправе с рабочими. А Прудон, желая подтвердить достоверность сообщаемой им в своих воспоминаниях версии, наивно заявляет, что получил свои сведения от самого Трела и самого Лаланна.
Из воспоминаний других социалистов отметим прежде всего «Пролог революции» Луи Менара (Louis Menard, «Prologue d’une revolution»). Менар был в 1848 году последователем Прудона и, как таковой, в классовой подоплеке политического положения не мог разбираться. Но всеми своими устремлениями он был на стороне народных масс вообще, рабочих масс в частности, и в июньские дни он всецело был с ними. Именно под влиянием июньских дней он и написал серию газетных статей, вышедших осенью 1848 года отдельной книгой под названием «Пролог революции», в которой он собрал по свежим следам фактический материал о зверских расправах буржуазии с уже побежденными повстанцами. На суде, к которому он был привлечен за эту книгу, он требовал только одного — чтобы ему дали возможность свидетельскими показаниями доказать основательность всех его разоблачений. Но именно этого суд, разумеется, не хотел допустить, и Менар был приговорен к тюремному заключению и к уплате огромного штрафа. Но зато, наряду с протоколами судебных процессов, воспоминания Менара и воспоминания друга Бланки, доктора Лакамбра, «Побег из тюрем военного суда» («Evasion des prisons du conseil de guerre») являются главными источниками о расправах с повстанцами.
Можно еще отметить мемуары будущих социалистов — Шарля Белэ, «Мои воспоминания» (Charles Beslay, «Mes souvenirs») и Гюстава Лефрансэ «Воспоминания революционера» (Gustave Lefrancais, «Souvenirs d’un revoIutionnaire» - о Лефрансе и том его воспоминаний, относящихся к Парижской коммуне 1871 года, читайте здесь). Шарль Белэ, который в 60-х годах стал социалистом, примкнул к Интернационалу и затем был деятельным участником Коммуны, в 1848 году был умеренным республиканцем группы «National» и находился в числе депутатов, которых Национальное собрание послало подбадривать национальную и мобильную гвардию и армию в их борьбе против восставших рабочих. Некоторые показания Белэ мы воспроизводим в комментариях. Лефрансэ же был в 1848 году молодым юношей, и воспоминания его, интересные для дальнейшего времени, для 1848 года интереса не представляют.
Ни мелкобуржуазные революционеры того времени (Барбес, Распайль), ни коммунисты-утописты не оставили воспоминаний о Февральской революции и июньских днях. К тому же наиболее деятельные из них были арестованы в связи с движением 15 мая и в июньские дни находились в Венсенской крепости. Но их публичные выступления свидетельствуют, что и в своих идеологических высказываниях, и в своей практической политике они сильно отстали от настроений и стремлений передовых рабочих. В комментариях мы приводим целиком некоторые воззвания как мелкобуржуазных революционеров, так и коммунистов-утопистов. Здесь мы ограничимся лишь несколькими характерными цитатами.
Вот Барбес, который в воззвании от имени возглавлявшегося им общества заявляет: «Общество прав человека становится между париями и привилегированными старого общества. Первым оно говорит: оставайтесь объединенными, но спокойными — в этом ваша сила. Ваша численность такова, что вам достаточно будет лишь выразить свою волю, чтобы добиться того, чего вы желаете. Ваш голос и ваша воля — голос и воля бога! Другим оно говорит: прежняя общественная форма исчезла, царство привилегии и эксплоатации прошло... Примкните же к новому обществу, ибо вы нуждаетесь в прощении тех, кого вы слишком долго приносили себе в жертву».
Еще дальше идет Распайль, который в половине марта пишет в своей газете «Друг народа»: «За последние пятнадцать дней я вижу повсюду французов и нигде врагов. Попробуйте, если посмеете, показать гильотину этому народу братьев. Вас вместе о вашей гильотиной отведут в последний день карнавала в Бисетр», т.е. в дом умалишенных.
Не больше разбирался в создавшемся после февральской победы положении и социалист-утопист Кабэ, который в своем воззвании к икарийцам-коммунистам» писал: «Мы всегда говорили, что мы прежде всего французы, патриоты, демократы... Сплотимся же вокруг временного правительства, возглавляемого Дюпоном де л’Эр и заменившего гнусное правительство, только что залившее себя кровью граждан. Поддержим это временное правительство, которое заявляет себя республиканским и демократическим, которое провозглашает национальный суверенитет и единство нации, которое принимает братство, равенство и свободу в качестве принципа, народ — как девиз и боевой лозунг, которое распускает палаты, чтобы созвать Учредительное собрание, которое дает Франции такую конституцию, какой она требует».
И даже тогда, когда буржуазия, почувствовав почву под ногами после выборов в Национальное собрание и особенно после поражения движения 15 мая, спровоцировала рабочий класс, выбросив па улицу сто тысяч голодных рабочих, фурьерист Консидеран, правда, вообще гораздо менее революционно настроенный, предложил ни кому иному, как тому же Национальному собранию обратиться к спровоцированным им рабочим с воззванием, в котором между прочим говорилось: «Ужасающее столкновение только что обагрило кровью улицы столицы. Часть из вас принудила правительство ради защиты Республики обратить против вас французское оружие... Разве для того завоевали мы республику, чтобы раздирать друг друга? Разве для того провозгласили мы демократический закон Христа, священное братство? Братья, выслушайте нас, прислушайтесь к голосу представителей всей Франции: вы — жертвы рокового недоразумения... В одних местах главы промышленных предприятий обвиняют рабочих и национальные мастерские в застое в делах, в других местах рабочие обвиняют в своей нужде хозяев промышленных предприятий. Не являются ли эти взаимные обвинения гибельным заблуждением? К чему обвинять людей и классы? Рабочие, вас обманывают, вам внушают к нам недоверие и ненависть... Знайте, знайте: искренне и по совести, пред лицом бога и человечества, Национальное собрание заявляет, что желает без передышки работать для дела окончательного установления социального братства».
Эти слова звучали бы для нас издевательством над рабочими, отстаивавшими в это время самое право свое на существование, если бы мы не знали, что они вышли из-под пера одного из самых искренних и преданных последователей Фурье, человека, который, ознакомившись с учением своего учителя, отказался от ожидавшей его блестящей карьеры и всю свою жизнь, до глубокой старости, несмотря на всякие преследования, отдал пропаганде этого учения. Нет, не недостатком преданности делу восставших рабочих продиктовано было это обращение, а робкой и незрелой мыслью утопического социализма, видевшего социальное зло, но еще не знавшего, какими путями нужно добиваться его искоренения.
Среди тогдашних французских социалистов лишь Огюст Бланки и сравнительно небольшая и маловлиятельная группа его единомышленников, повидимому, более или менее верно разбирались в положении и наметили себе более или менее правильную тактику. В их адресе временному правительству, опубликованном от имени «Центрального республиканского общества», во главе которого стоял Бланки, говорилось: «Мы питаем твердую надежду, что правительство, созданное баррикадами 1848 года, не пожелает, подобно своему предшественнику, поставить на прежнее место заодно с каждым камнем мостовой — какой-нибудь репрессивный закон. В этом убеждении мы предлагаем временному правительству наше содействие для добросовестного осуществления прекрасного лозунга: свобода, равенство, братство». Необходимой предпосылкой для такого «добросовестного» осуществления адрес считает немедленное проведение ряда декретов, обеспечивающих полную свободу устного и печатного слова, собраний, коалиций, отозвание всех «сидячих и стоячих» судей (т.е. судей, прокуроров и пр., исполняющих свои обязанности сидя или стоя), назначенных в последние три царствования, и замену их новыми, привлечение всех, без исключения, наемных рабочих в национальную гвардию, с уплатою им двух франков за каждый день службы и т.д. Однако лишь июньская бойня и полное поражение революции окончательно раскрыли глаза как самому Бланки, так и его единомышленникам, и, в то время как последние заключили с Марксом и Энгельсом и с англичанином Гарни договор* об организации «Всемирного общества революционных коммунистов», Бланки из тюрьмы прислал приводимый нами в комментариях манифест, в котором он дает уже более определенную оценку событиям 1848 года.
Из всех социалистов того времени лишь Маркс и Энгельс ясно разбирались в положении. Уже в той статье в «Новой рейнской газете», в которой Маркс хотел «обвить лавровый венок» «вокруг грозно-мрачного чела» пролетарских борцов, видно ясное понимание классовых отношений, приведших к июню «Недостаточно было ни сентиментальной риторики после февраля, ни жестокого законодательства после 15 мая. Надо было решить вопрос на деле, на практике. — Что же вы, канальи, для себя или для нас сделали Февральскую революцию? — Буржуазия поставила вопрос таким образом, что в июне на него должен был последовать ответ картечью и баррикадами». И когда интересующийся той эпохой, перебрав один за другим десятки толстых томов, написанных о революции 1848 года во Франции ее непосредственными участниками, обращается затем к марксовой «Классовой борьбе во Франции», со страниц этой небольшой книжечки внезапно вырываются яркие снопы света, — и классы, партии, люди, события, факты, только что вращавшиеся в более или менее беспорядочном калейдоскопе, выстраиваются, занимают свои места, и пред просветленным взором читателя развертывается широкая, яркая картина классовой борьбы, и ясны становятся ему силы, двигающие классами, партиями и отдельными личностями, и факторы, порождающие последовательную смену событий.
* * *
Сказанным определяется подбор материалов для предлагаемого сборника.
О Февральской революции и в особенности об июньских днях мы предпочли бы, разумеется, дать воспоминания какого-нибудь пролетарского деятеля, непосредственного участника Февраля и июньских боев. Они представляли бы огромный исторический и политический интерес. Но таких воспоминаний, как мы уже отметили, не имеется. Мы вынуждены поэтому привлечь мемуары и повествования участников революции из других лагерей, беря у каждого из них то, что он может дать наиболее характерного для данного момента революции, и дополняя его показания или сопоставляя их с данными из других источников.
В качестве введения мы даем первую главу «Классовой борьбы во Франции»**. Под руководством Маркса читателю легко будет ориентироваться в вихре событий. Он уверенно будет следовать не только по столбовой дороге больших исторических процессов, но и па их закоулкам, ему понятны будут все проявления классовой борьбы не только между буржуазией и пролетариатом, но и между различными слоями господствующих классов.
Для кануна революции наиболее характерным является старый участник тайных обществ и один из наиболее отважных баррикадных вождей — Марк Коссидьер. Характерно и живописно, собственно говоря, у него только описание Парижа, решительно и уверенно готовившегося к низвержению Июльской монархии и в одну ночь построившего свыше тысячи двухсот баррикад, но мы не хотели слишком дробить изложение и взяли все введение к его воспоминаниям. Известна характеристика, данная Коссидьеру Марксом. «Представляя в революции тип весельчака, он был вполне подходящим вожаком старых профессиональных заговорщиков... Коссидьер был тогда настоящим плебеем, который инстинктивно ненавидел буржуазию и обладал в высочайшей степени всеми плебейскими страстями. Едва лишь он устроился в префектуре, как стал уже конспирировать против «National», не забывая из-за этого кухни и погреба своего предшественника. Он тотчас же организовал себе военную силу, обеспечил за собой газету, стал устраивать клубы, распределил роли и вообще действовал в первый момент с большой уверенностью... По все его планы либо остались просто проектами, либо сводились на практике к голым, безрезультатным плебейским выходкам. Когда противоречия обострились, он разделил участь своей партии, которая застряла в нерешительности посредине между сторонниками «National» и пролетарскими революционерами типа Бланки»***.
Рассказ о свержении Июльской монархии и о провозглашении республики, рассказ живой и талантливый и, по общему признанию современников, добросовестный и точный, мы берем у Даниеля Стерна (псевдоним графини д’Агу), пылкой буржуазной республиканки 1848 года с некоторыми симпатиями к народным массам, симпатиями, оставшимися у нее даже в июньские дни. Некоторые описываемые ею сцены так характерны, дышат такой жизненной правдой, что автор несомненно видел их собственными глазами, и ее трехтомная «История революции 1848 года» (Daniel Stern, «Histoire de la revolution de 1848»), написанная тотчас же после событий, является, по существу, мемуарами. Кстати, в то время мемуары нередко писались в третьем лице. Так, «Политические мемуары» Ламартина, занимающие три больших тома, написаны тоже в третьем лице, что не мешает им быть сплошным самовосхвалением.
Изложение хода событий с февраля по июнь мы берем у Луи Менара. Выше дана его общая характеристика. Это — революционер, социалист, со всеми особенностями, характерными для многих социалистов того времени. Хотя он писал свой «Пролог революции» после июньских дней, когда многие иллюзии были им уже изжиты, в его изложении все же сохранились и упоение победой первых дней, и реминисценции «93 года» и «робеспьеровской» «Декларации прав», которыми жили многие деятели 1848 года, и вера в социализм Луи Блана и в демократизм Ледрю-Роллена и Флокона, и преувеличенное значение, которое придавалось демонстрация против «медвежьих шапок». Не видит он, как враждебные силы с первых же дней думают только о том, как бы вернуть армию в Париж, как разделаться с рабочим классом. И лишь когда катастрофа разразилась, когда пролетариат не только расстреливается буржуазией, но покинут его вчерашними друзьями, у него раскрываются глаза. В первый момент его охватывает безнадежное отчаяние. Он не видит впереди никаких перспектив. Он еще не понимает, что революция 1848 года — не «сон в весеннюю ночь», а, как выразился один историк, «революция-мать, чреватая другими, более плодотворными революциями». В свете всего этого страницы Лун Менара о ходе событий с февраля по июнь и его же страницы, которые мы озаглавили «После поражения», являются ценным, характерным документом, который отчасти, — правда, в малой степени, потому что в нем нет записей непосредственных переживаний, - может заменить воспоминания тогдашнего пролетарского деятеля.
Сообщение о Люксембургской комиссии мы взяли у председателя комиссии, Луи Блана****. Останавливаться здесь на его характеристике надобности. Читатель найдет достаточно данных о нем у Маркса (во «Введении»), а также на предыдущих страницах нашего предисловия и его биографии в «Указателе имен», в конце книги. Главу о национальных мастерских мы взяли из книги, выпущенной осенью 1848 года их директором Эмилем Тома под названием «История национальных мастерских» (Emile Thomas, «Histoire des ateliers nationaux»). Этот молодой инженер и преподаватель, при содействии которого Мари, Гарнье-Пажес, Марраст и Бюшез рассчитывали превратить национальные мастерские в армию против социалистов и рабочего класса и который, как можно предполагать, скорее склонен был предоставить эту армию в распоряжение Бонапарта, сильно усердствовал в исполнении той гнусной роли, которая ему была поручена. Но когда он внезапна и грубо был снят со своего поста и даже насильно вывезен из Парижа, и все его надежды использовать национальные мастерские рухнули, он отомстил отвернувшимся от него вчерашним покровителям и напечатал свою книгу, в которой с документами в руках подробно рассказывает, как уже через несколько дней после учреждения Центрального бюро национальных мастерских последнее мешало рабочим мастерских присоединиться к манифестации, направленной против демонстрации «медвежьих шапок», какие средства пускало в ход это бюро, чтобы помешать рабочим пойти 10 апреля на Марсово поле, к каким обманам прибегало оно, чтобы не дать рабочим голосовать за рабочие списки на выборах в Национальное собрание, с какими полицейскими целями организовало оно при участии и под покровительством министра Мари и парижской мэрии специальный клуб национальных мастерских. Все эти разоблачения становятся особенно эффектными, если их сопоставить о докладом следственной комиссии Национального собрания, в котором утверждается, что национальные мастерские и их клуб были в руках Люксембургской комиссии орудием мятежа и разрушения.
Для июньских дней у нас большого выбора не было. Буржуазные деятели в своих мемуарах и повествованиях уделяют мало места этому решающему моменту революции 1848 года. Пришлось остановиться на Ипполите Кастиле, который в своей «Истории Второй республики» посвятил особую главу подробному изложению июньских боев и впоследствии выпустил эту главу отдельной книжкой под названием «Июньская бойня 1848 года» («Les massacres de juin 1848»). Кастиль выдвинулся 40-х годах своими злыми, талантливыми памфлетами на деятелей Июльской монархии и числился левым республиканцем, с уклоном в сторону социализма. Еще раньше он составил себе имя в качестве талантливого беллетриста. В 1848 году, почуяв, что ветер дует в сторону Бонапарта, он стал бонапартистом и, в качестве такового, мог позволить себе — до известной степени — говорить правду об июньской бойне, громя таким образом республику, подобно тому как матерый легитимист Ларошжаклен поддерживал в феврале республиканцев, чтобы вернее содействовать низвержению «узурпаторской» династии Орлеанов. Однако в ряде случаев Кастиль не решается договаривать до конца, и тогда мы дополняем его в комментариях данными из других источников, используя для этого вышедшую в 1880 году книжку Виктора Марука «Июнь 1848 года» (Victor Marouck, «Juin 1848»), в которой собран — в агитационной форме — обширный и разносторонний материал об июньских днях.
Об июньской бойне мы даем еще две главы из «Мемуаров» Токвиля. Записи этого ученого аристократа-государствоведа, «обожавшего», по его словам, свободу, чрезвычайно характерны. Сперва, когда надвинулась гражданская война, ему становится жутко, и он голосует против осадного положения. Но же на следующий день верх берет холодная ненависть богатого собственника к рабочему классу, осмелившемуся требовать права на существование. Он считает уже свое вчерашнее голосование непростительной ошибкой, он боится, что борьба затянется, а если затянется, то может еще, пожалуй, принести победу мятежникам, — и он желает уже беспощадного применения артиллерии. Еще через день он, впрочем, успокаивается. В Париж хлынули из многих департаментов крестьяне, и, между прочим, крестьяне из Бретани во главе со своими помещиками, издавна пылавшие ненавистью к мятежному Парижу. И тут разыгрывается назидательная сцена. Во главе одного из отрядов Токвиль видит своего родственника, крупного бретанского помещика. Когда он его приглашает к себе обедать, помещик отвечает: «Эти люди (т.е. находящиеся под его командой крестьяне) знают, что в случае победы мятежников он рискует потерять гораздо больше, чем они, — поэтому он должен остаться c ними, на их бивуаке, и разделить с ними их сухой походный хлеб». Этот наплыв в Париж крестьян, примчавшихся защищать собственность во главе со своими помещиками, выпуклее, чем в других мемуарах, отмечается у Токвиля — и уже по одному этому его «Мемуары» заслуживают внимания.
Выше мы уже охарактеризовали содержание помещаемой нами главы об июньских днях из «Исповеди революционера» Прудона. Эта глава лишний раз подчеркивает, до какой степени был одинок в своей борьбе рабочий класс, как далеки были от всего, чем жил пролетариат в те месяцы, мелкобуржуазные революционеры и социалисты.
В главе «После поражения» мы группируем несколько отрывков из книги Луи Менара о расправах с побежденными повстанцами. Мы дополняем их в комментариях данными из других источников.
В заключение мы даем одну статью Маркса и две статьи Энгельса из «Новой Рейнской газеты», в которых содержится общая оценка июньского восстания и оценка военных действий повстанцев.
Е. Смирнов
Примечания Е.Смирнова
* Этот договор впервые опубликован был в 1926 году в «Бюллетене Института Маркса и Энгельса», № 1.
** К.Маркс и Ф.Энгельс. Сочинения, VLLI, изд. Института Маркса и Энгельса.
*** К.Маркс и Ф.Энгельс. Сочинения, VIII, стр.305. Рецензия Маркса на книги двух провокаторов: Шеню и де ла Одда.
**** Частью из его «Страниц истории Февральской революции 1848 г.», частью из его двухтомной «Истории революции 1848 г.».
«Pays legal» — законная страна или, точнее, признаваемая законом страна, — так называли цензитарные слои населения, т.е крупную буржуазию и крупных землевладельцев, которые удовлетворяли установленному законом высокому имущественному цензу и одни только пользовались правом выбора представителей в законодательные учреждения страны. Таких избирателей было на всю Францию всего только 220 тысяч. Все остальное население страны было бесправно.
«National» («Насиональ») — газета, основанная в начале 1830 г., при участии Тьера, Минье, Карреля и др. Играла видную роль в Революции 1830 года. В дальнейшем проделала ту же эволюцию, которую проделала буржуазия - либеральная и республиканская в борьбе с Гизо, стала реакционной после Февральской революции.
«Gazette de France» («Французская газета») — старейшая во Франции газета, начавшая выходить под названием просто «Gazette» 1 мая 1631 года, под редакцией «патриарха» Французских журналистов Теофраста Ренодо. В ней сотрудничали, между прочим, король Людовик XIII и всемогущий Ришелье, и сравнительно недавно найденные рукописи Людовика XIII показывают что Теофраст Ренодо бесцеремонно сокращал и исправлял статьи и корреспонденции своего высокопоставленного сотрудника. «Французская газета» существует и поныне в качестве органа роялистов.
«Moniteur» («Вестник») — официальный орган французских правительств с VIII года революционного летоисчисления (начавшегося с 22 сентября 1792 года) до 1869 года. Вместо него стал выходить «Journal officiel».
«Сентябрьские законы». Когда рабочий класс и мелкая буржуазия увидели, как нагло их обманула финансовая и крупная промышленная буржуазия, захватившая всю власть в свои руки после революции 1830 года, страна покрылась сетью тайных обществ и произошел ряд восстаний. Правительство Луи-Филиппа ответило на это в 1834 году изданием закона об ассоциациях, которым имелось в виду отчасти совсем их уничтожить, отчасти подчинить их своему контролю, а позже, в сентябре того же года, издан был ряд постановлений, сильно ухудшивших положение печати; для того же, чтобы, по возможности, монополизировать ежедневные газеты в руках крупной буржуазии, их обязали вносить залог в сто тысяч франков, причем ответственный редактор газеты должен был владеть по крайней мере третьей частью залога. Новые законы должны были, как открыто заявляли министры, совершенно уничтожить печать карлистов (сторонников низложенного Карла X) и республиканцев. Смысл новых законов Гизо формулировал следующим образом: «Всеобщее и предупредительное устрашение — такова главная цель карательных законов. Нужно, чтобы все боялись, чтобы все опасались общества и его законов. Нужно глубокое и постоянное сознание, что существует верховная власть, всегда способная схватить и наказать... Кто ничего не боится, тот ничему не подчиняется». Сентябрьские законы далеко оставили за собою даже реакционные законы (ордоннансы) свергнутого в 1830 году Карла X.
«La Reforme» («Реформа») — газета радикально настроенной мелкой буржуазии, основанная в 1843 году Ледрю-Ролленом, Годфруа Кавеньяком и Флоконом (последний был ее главным редактором). Газета ставила себе целью низвержение династии Орлеанов и установление демократической республики Она насчитывала среди своих главных сотрудников Франсуа и Этьена Араго, Паскаля Дюпра, Динара и Луи Блана, который незадолго до Февральской революции провел на редакционном заседании радикальную программу с сильным социалистическим уклоном.
«Le Constitutionnel» («Конституционалист») — газета, основанная в 1815 году. Либеральная при Реставраций, не раз подвергалась преследованиям и участвовала в подготовке революции 1830 г. После Июльской революции стала правительственной газетой и захирела. С 1844 года под редакцией д-ра Верона перешла на сторону династической оппозиции. В 1848 году — реакционный орган, выдумывавший всякие небылицы против рабочих, особенно в июньские дни. В 1849 г. газета переметнулась к бонапартистам.
«La Republique» («Республика») — первая новая газета, выпущенная после Февральской революции Эженом Барестом и рассчитанная на массового читателя. Продавалась по пяти сантимов (впервые в газетном мире по такой дешевой цене) и имела большое распространение. Газета без определенного, устойчивого направления, но с социалистическим уклоном. Просуществовала до переворота 2 декабря.
Но начнем все-таки с общей международной обстановки:
Алексей Леонтьевич Нарочницкий
Международные отношения от Февральской революции до лета 1848 г.
В сб. «К СТОЛЕТИЮ РЕВОЛЮЦИИ 1848 ГОДА» под ред. проф. Б.Ф.Поршнева и доц. Л.А.Бендриковой. Второе издание. М.: изд-во МГУ. 1949
МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ НАКАНУНЕ ФЕВРАЛЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Революции 1848 г. и подрыв «Венской системы»
Царизм и Пруссия накануне революции 1848 года
Кризис внешней политики июльской монархии накануне революции
Внешняя политика Англии в Европе накануне Февральской революции. Дипломатия Пальмерстона
МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ во ВРЕМЯ ФЕВРАЛЬСКОЙ и МАРТОВСКИХ РЕВОЛЮЦИЙ 1848 года
Внешняя политика Временного правительства во Франции в феврале-мае 1848 г.
Европейские правительства и Февральская революция
Вторая республика и Николай I после мартовских революций в Австрии и Пруссии. Польский и шлезвиг-голштинский вопросы и европейские правительства от марта до июля 1848 г.
=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=
Итак, в нашей библиотеке теперь сформирован новый раздел - "ВЕСНА НАРОДОВ": европейские революции 1848 года
Итоги вахты:
Ф.Потемкин. Июльская монархия во Франции (1830—1848 гг.)
Л.Бендрикова. Экономический кризис и рабочее движение накануне Февральской революции во Франции
Р.Авербух. Рабочее движение в Вене в августе 1848 года
Революция 1848 года: статьи, письма, стихотворения К.Маркса, Ф.Энгельса, Ф.Фрейлиграта, Г.Гейне, Г.Гервега, М.Бакунина, Ж.Ренара, Ф.Лассаля, Ф.Меринга, П.Фрелиха Перевод с немецкого и предисловие Н.Н.Попова
Е.Степанова. Маркс и Энегльс в первые месяцы революции 1848—1849 годов
Т.Ойзерман. Развитие марксистской теории на опыте революции 1848 года
Находка гражданки Березовый сок: <>a href="www.ohio.edu/chastain/contents.htm"англоязычная энциклопедия революции 1848 года
С.Сказкин. Сорок восьмой год во Франции (февраль-июнь)
М.Айзенштат. Революция 1848 г. во Франции. История Франции 1-ой половины XIX века
А.Молок. Июньские дни 1848 года в Париже
Ш.Шмидт. Июньские дни 1848 года
Марк Вилье. Женские клубы и легионы амазонок. Главы VIII-X. 1848 год. Борм и везувианки. Феминистское движение. Г-жа Нибуайе и Общество женского голоса. Женский клуб
А.Иоаннисян. Революция 1848 года во Франции и коммунизм
Л.Бендрикова. Французская историография революции 1848—1849 гг. во Франции (1848-1968)
находка гражданки Березовый сок: англоязычная энциклопедия революции 1848 года
@темы: Великая французская революция, АРТеФАКТическое/иллюстрации, новые публикации, полезные ссылки
-
-
17.06.2010 в 18:14- самодержец
всея немытыя РоссииНиколай Палкин- кучер Европы
-
-
18.06.2010 в 09:30граф Кисельвроде
Пальмерстон
-
-
18.06.2010 в 09:40давайте коротко (по сравнению с Луи Эритье) подведем баланс: что, кто и как, обычно не желая того, создал предпосылки Февральской революции 1848 во Франции.
КУРС ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ * НОВАЯ ИСТОРИЯ
Проф. Ф. В. ПОТЕМКИН
ИЮЛЬСКАЯ МОНАРХИЯ ВО ФРАНЦИИ (1830—1848 гг.)
Стенограмма лекции,
прочитанной в Высшей партийной школе при ЦК ВКП(б). 1949
1. Экономическое развитие Франции в 1830—1848 годах
2. Положение трудящихся масс
3. Политическая борьба во Франции. Революционные выступления начала 30-х годов. Восстания лионских ткачей
4. Тайные общества. Восстание 1839 года. Бланкизм
5. Выступления легитимистов и бонапартистов
6. Массовое рабочее движение и распространение коммунистических идей во Франции в 1840—1848 годах
7. Реформистские социалистические и коммунистические учения 30—40-х годов XIX века
8. Министерство Гизо. Кризис июльской монархии
-
-
21.06.2010 в 06:47Товарищ Генрих (Гейне)
-
-
21.06.2010 в 06:58Дни проводились в разврате, а ночи — в азартных играх. Венецианские празднества устраивались даже на территории Канонвилля, воздвигнутого для стрельбы картечью.
«Обогащайтесь!» - сказал Гизо. Ну разве не был он прав?! «Вот же, жили люди…» - вслух мечтает рашкинский обыватель, манагер, который попутно «учиться на историка» и чтой-то как бы «пишет».
…А на следующий день все сыновья короля шли исповедываться в церковь св.Роха с ханжами старого режима. Ибо лицемерие совмещалось у них с распущенностью, и фиглярство старого культа никогда внешне не пользовалось таким успехом, как в это время общего разложения.
Поэтому все высшие классы, не опасаясь суда общественного мнения, отдавались, под влиянием развращенности монархического строя, одной лишь болезненной страсти — стяжания.
Между тем Франция страдала в самых глубоких своих жизненных основах. Страна энтузиазма и великодушных порывов, поколебленная в своих навыках, насилуемая в нормальных проявлениях жизни великой нации, не могла долго покоряться такому гибельному угнетению, и сам рок, казалось, решил положить этому конец.
Болезнь вдруг прорвалась наружу и захватила даже тех, кто рассчитывал использовать ее в своих интересах. Ужасный финансовый кризис, надвигающееся разорение всех отраслей промышленности потрясли капиталистов, спекулянтов, промышленников и торговцев.
В результате бешеной спекуляции железнодорожными акциями, возродившей безумия времен Ло в улице Кенканпуа, некоторые финансовые магнаты сколотили миллионы, но почти все банки и менялы и все ослепленные, неосторожно заблудившиеся в этом Бондийском лесу, были свалены в одну кучу, одни на других. Наряду с двумя или тремя директорами Северной железнодорожной компании, удвоившими свои капиталы, и принцессой Аделаидой, приобретшей, как говорят, двадцать миллионов, все остальные спекулянты железнодорожными акциями были - одни раньше, другие позже — разорены отсрочками платежей и падением курсов. Даже провинция жестоко пострадала в этой игре: Лион понес сильные потери, исчислявшиеся в пятьдесят миллионов; Бордо, Альби и некоторые другие южные города оказались не в состоянии расплачиваться по своим обязательствам. Обращение бумажных денег было почти приостановлено, и банкротства в Париже влекли за собою банкротства в провинции.
Во всех крупных центрах торговой деятельности наблюдалась заминка. На фабриках в Лионе, Ниме, Вьенне, Мюльгаузене, Рубэ, Руане и других городах росли запасы, без сбыта внутри страны — в виду общего обеднения, без возможности вывоза — в виду иностранной конкуренции, поддерживаемой таможенными тарифами. Многие промышленные города оказались даже вынужденными приостановить производство некоторых продуктов и закрыть убыточные предприятия. А между тем, несмотря на этот давнишний, хотя и скрытый кризис, многие эксплоататоры, мечтая о фантастических богатствах, расширяли еще свои производства в размерах совершенно абсурдных по сравнению с промышленными потребностями и ростом населения и, следовательно, с вероятным спросом. И в результате эта слепая и безрассудная конкуренция вызвала снижение заработной платы рабочих, частые кризисы безработицы, обнищание трудящихся и разорение предпринимателей. Нищета для всех — для хозяев, как и для пролетариев.
Что же делали в это время банки во Франции? В противоположность самой цели своего учреждения они сокращали свои учетные операции и повышали свои учетные проценты, чтобы дать своим акционерам наживаться за счет снижения торговых оборотов и роста общественного бедствия.
Говорили даже, что вместо того, чтобы поддержать промышленность, торговлю и финансовые сделки, банки употребили часть своих капиталов на спекуляцию иностранным зерновым хлебом, которую они вели вместе с королевским двором. Ибо ко всем общественным бедствиям присоединились еще недород пшеницы и опасение голода. Подобно тому, как это было в 1788 году на подступах к первой революции, сбор хлеба был совсем ничтожный, и Франция принуждена была запасаться хлебом за границей. И из Франции уплыло безвозвратно около трехсот миллионов золотом. Спекулянты, разумеется, но преминули воспользоваться этим общественным бедствием. Едва только нагруженные хлебом корабли прибывали в наши южные порты, как начиналась игра на бирже этим хлебом, который доходил до потребителей лишь после того, как на нем наживался целый ряд спекулянтов. Рассказывают, что одно судно, прибывшее в Марсель в ноябре 1847 года, прошло через руки десяти перекупщиков. Цена на пшеницу разросталась таким образом в неимоверных размерах, и в то же время землевладельцы и фермеры, обезумевшие от жажды чрезмерных барышей или от страха общего голода, укрывали свой хлеб в амбарах от потребителей.
Неужели такое возможно?! А как же эффективность свободного рынка? Ведь нет ни якобинцев, ни их максимума, ни продразверстки…
Политическое положение Франции было столь же печальное и столь же опасное, как и ее моральное состояние. В течение ряда лет дело управления страной находилось в руках самых антипатичных людей страны. …в особенности и министр юстиции — также обязаны были своим положением безусловной преданности личному режиму, а также проявленной ими способности поддерживать политику продажности и тирании. Один был известен своим громадным богатством, своим скептицизмом и ловкостью, с которой он руководил своим ведомством и мастерил избирательные дела; другой — свирепостью, с которой он преследовал печать и свободу, и изобретением «морального соучастия». Политика стала жульничеством, ложью, предметом торговли, а Франция — лавочкой, в которой вели свою торговлю бесчестные люди. Все благородные чаяния, все разумные стремления были подавлены: закрывали любимые молодежью кафедры истории, литературы и философии, преследовали газеты и всех представителей независимой мысли
Но, конечно, это же так понятно и простительно, не то что демократическая диктатура во имя каких-то там фанатических идей справедливости, равенства и т.д.
-
-
21.06.2010 в 07:04К моменту открытия новой сессии парламента королевский двор и министерство очутились, таким образом, пред лицом всей Франции, готовой к борьбе, исход которой тогда уже легко было предвидеть. Но королевская власть, обманутая семнадцатилетними успехами, продажным большинством обеих палат, лестью своих газет и своих приспешников, всем известной слабостью и неспособностью буржуазной оппозиции, вообразила, что она и на этот раз подавит настроение нации.
Трудно найти в истории более курьезные документы, чем те ответы, которые даны были королю в проектах адресов палаты пэров и палаты депутатов. Палата пэров говорила: «Шумные манифестации, в которых легкомысленно смешивались туманные идеи о реформах и прогрессе, враждебное отношение к нашей монархической конституции, превратные мнения о нашем общественном строе и отвратительные воспоминания посеяли в умах скорее беспокойство, нежели смуту. Правительству пришлось обратить на это внимание. Мы убеждены, что такие агитационные манифестации, терпимые в свободном режиме, бессильны поколебать общественный порядок. Да, государь, объединения высших властей государства, применения законов, общественного разума достаточно для того, чтобы обеспечить спокойствие в стране, оздоровить заблудившиеся умы, рассеять бессмысленные мечтания. Те пятнадцать лет, в продолжение которых наше дорогое отечество наслаждалось, наконец, одновременно и порядком и свободой, были чем-то другим, нежели фазой наших революций. Этот период открывает собою длительную эру и оставит в наследие будущим поколениям сохранение хартии, благие деяния вашего царствования и славу вашего имени».
Палата депутатов с той же проницательностью присовокупляла: «Государь, всецело отдаваясь с непоколебимым мужеством службе нашему отечеству, посвящая свою жизнь и жизнь ваших детей заботе о наших интересах и о нашем достоинстве, вы с каждым днем укрепляете здание, которое мы вместе с вами создали. Рассчитывайте на нашу поддержку в деле его охранения. Агитация, взбудоражившая враждебные страсти и безрассудные увлечения, затихнет пред лицом общественного разума, просвещенного нашими дебатами и проявлением всех правомерных воззрений. В конституционной монархии объединение всех высших властей государства преодолевает все помехи и дает возможность удовлетворять все моральные и материальные интересы страны. Этим единением, государь, мы сохраним общественный порядок и все его основы, обеспечим общественные свободы и их развитие. Наша хартия 1830 года, переданная нами следующим за нами поколениям как неприкосновенное достояние, обеспечит им самое драгоценное наследие, какое народы могут только получить, — союз порядка и свободы».
Итак, в этой палате великих знаменитостей и мудрых старцев, палате, учреждение каковой и ныне объявляется контрреволюционерами необходимостью, нашлось 144 великих политика, приветствовавших благие деяния ненавистного царствования и провозгласивших его прочность. И это имело место 18 января!
В палате депутатов прения развернулись необычайно широко. Право собраний отстаивалось с подлинным красноречием людьми, которые впоследствии сами уничтожили право собраний, право ассоциаций и закрыли клубы: г.Мари, которого обвиняли тогда в том, что он нападает на порядок, на семью, на собственность; г. Одилоном Барро, который такими словами начал свою речь: «Печально, тягостно, унизительно быть вынужденным в 1848 году, семнадцать лет спустя после Июльской революции, отстаивать против правительства, порожденного этой революцией, право, которым мы пользовались даже при Карле X»; г.Ледрю-Ролленом, который возводил право собраний к конституции 1791 года, а право ассоциаций — к моменту взятия Бастилии; г.Ламартином, который попрекал власти в том, что они «затыкают руками полиции рот стране», как нынешние власти затыкают рот руками солдат. Гг. Дюшатель и Эбер, со своей стороны, отвергали закономерность права собраний, как поступил г.Гизо в палате пэров. Ссылаясь на какой-то закон 1790 года, они заявляли, что отныне не допустят ни одного политического банкета. В результате этого торжественного словесного турнира право собраний было уничтожено, а те сто депутатов, что принимали участие в банкетной кампании, были объявлены безрассудными и врагами голосованием 223 консерваторов — по специальному параграфу, и 241 консерватора — по ансамблю адреса королю.
-
-
21.06.2010 в 07:07На заседании палаты депутатов Одилон Барро робко интерпеллирует министерство. Он низводит вопрос права к административному и полицейскому вопросу. Он дезавуирует опубликованный утром манифест, и Дюшатель, ободренный этой трусливостью оппозиции, вызывающе заявляет, что банкет не будет допущен и что приняты меры, чтобы обеспечить сохранение порядка. Все поняли тогда, что династическая оппозиция побеждена.
И действительно, вечером стены Парижа покрылись официальными афишами, которые заключали в себе: приказ генерала Жакмино национальной гвардий, предписывавший воздержаться от участия в манифестации; ордоннанс 1831 года, воспрещавший всякие сборища на улицах; прокламацию префекта полиции с постановлением, формально запрещавшим устройство собрания и банкета.
В это же время династическая оппозиция совершала свою постыдную измену. Призвав все силы страны на этот патриотический бой, она сама дезертировала, испугавшись угроз министерства и полиции и отступив пред непреклонной волей двора. В десять часов вечера, на квартире у великого агитатора Барро, составлен был новый манифест, который останется памятным в истории как суровый приговор этой династической партии, бездарной и подлой, всегда служившей в руках королевской власти гибельным орудием для отечества.
В этом документе, опубликованном на следующий день газетами, говорилось, что, так как правительство объявило о своем твердом решении силою воспротивиться всякому сборищу и всякой публичной демонстрации, оппозиция отказывается от предполагавшегося банкета, дабы не навлечь на граждан всех последствий борьбы, столь гибельной для порядка и для свободы. Отсрочивая таким образом пользование правом собраний, династические депутаты совершают великий акт умеренности и человеколюбия.
Положение значительно упрощалось этим отступлением династической оппозиции. Отныне народ один оставался лицом к лицу с монархией.
На ночном собрании, происходившем у Ламартина, из шестидесяти присутствовавших, четырнадцать депутатов и пэров Франции заявили, что решили пойти на банкет, несмотря на запрещение, и уступят только штыкам. Нечего говорить, что на следующий день их никто на поле битвы не видел.
Попы гапоны вечны в этом мире. 17 июля 1791 года на Марсовом поле их тоже «никто не видел».
Тайные общества, предместья, обе тогдашние республиканские газеты «Reforme» и «National», группы патриотов в различных округах Парижа вели переговоры о том, какой тактики держаться на следующий день, чтобы достойно ответить на провокацию министерства.
Париж был центром, к которому тяготели разные разветвления, охватывавшие провинциальные города. Как в Париже, так и в департаментах господствовало одно и то же настроение среди активных членов, интересовавшихся больше революционным действием, нежели социальными теориями. В их среде больше говорили о ружьях, чем о коммунизме, и единственным произведением, единодушно всеми признаваемым, была робеспьеровская «Декларация прав человека».
Вечером 21 февраля …все же решено были пойти на следующий день поодиночке, держа руки в карманах, на площадь Магдалины, чтобы наблюдать за тем, что будет происходить, и толкать общественное мнение против королевской власти. В случае, если завяжется борьба, постановлено было собраться в редакции «Reforme», чтобы энергично координировать движение и придать ему республиканский характер.
В редакцию «National» в течение всего дня стекались процессии граждан, приходивших спрашивать указаний и лозунгов. Но «National», как всегда, не решался отделиться от части левой и от династической оппозиции, с извивающейся политикой которой он почти солидаризировался, в особенности в последнее время. Хотя он искренне желал установления некоей номинальной республики, обманчивую видимость которой его сотрудники проводят в настоящее время в сотрудничестве с бывшими министра Луи-Филиппа, однако он отказывался от всякой ренистра демонстрации. Охватившее страну настроение казалось ему достаточным, чтобы свалить министерство Гизо и проучить короля и придворных, но у него не было ни надежды, ни желания довести Париж до восстания, до ниспровержения трона, до восстановления демократии.
Однако окружавшие «National» республиканская буржуазия, офицеры национальной гвардии, представители промышленности и торговли, ущемленные гибельным режимом, раздраженные наглостью двора, разделяли возбуждение народа, и до полуночи улицы и бульвары усеяны были толпившимися группами. Революция носилась в воздухе.
На следующий день, во вторник, уже с десяти часов утра огромные массы стали со всех сторон стекаться на площадь Магдалины и заняли часть бульваров и прилегающие улицы. Еще не было двенадцати часов, а уже свыше пятидесяти тысяч мужчин, женщин и детей заполнили всю окружающую местность вплоть до самой площади Согласия, беспрестанно испуская восклицания: «Да здравствует реформа! Долой Гизо!» Поджидали появления хоть кого-нибудь из пресловутых реформистов и банкетных агитаторов. До последнего момента народ надеялся, что депутаты династической оппозиций устыдятся и придут прикрыть своей неприкосновенностью собравшиеся массы, поднятые на ноги их красивыми речами.
Наконец, видя, что никто не появляется — ни депутаты, ни члены организационной комиссии двенадцатого округа — и не зная даже в точности, в каком помещении назначен банкет, толпа отправилась к мосту Согласия. Часть толпы, предводительствуемая студентами и рабочими, открыла шествие под пение марсельезы, собираясь демонстративно пройти вдоль здания палаты депутатов, головная часть моста охранялась отрядом конных муниципальных стражников, человек около пятидесяти, которые пропустили шествие, и толпа рассыпалась вдоль Бурбонского дворца.
Ворота дворца оказались запертыми. Около сотни вездесущих гаменов перелезли через решетки и проникли внутрь палаты, но, убедившись, что в зале заседаний еще никого нет, по требованию сторожей, перебрались обратно.
Однако тактика министерства удалась. Народ был заманен в западню и окружен. Вскоре со всех сторон показываются войска. Драгуны и муниципальные стражники оттесняют собравшиеся группы по ту сторону моста, полк стрелков выстраивается перед палатой депутатов, а линейный полк загораживает все соседние улицы. Набережные до самого Дома инвалидов заняты сильными войсковыми резервами с готовой к действию артиллерией. В то же время кавалерия очищает площадь Согласия и улицы Магдалины и Сент-Оноре. На ни в чем не повинных прохожих, женщин и национальных гвардейцев сыплются сабельные удары. Муниципальные стражники мчатся галопом под арками на улице Риволи и на улице Мира. А некоторые из них пробираются почти к подъездам домов. Депутаты молча проходят мимо этих возмутительных сцен, направляясь в палату. Некоторых из них узнают. Их расспрашивают. Они отвечают, что сейчас предадут министерство суду. Предать суду при этом продажном большинстве, объявившем их безрассудными и врагами!..
Nota bene: Надо иметь большую глупость, чтобы верить депутатам.
В направлении Елисейских полей стычки между войсками и народом продолжались в течение нескольких часов. Было несколько жертв, раздавленных под копытами лошадей или приколотых штыками. В ряды солдат бросали камнями, ломали уличные фонари; сожгли стоявшее особняком караульное помещение; нагромождали стулья, доски, вырытые деревья, начинали строить баррикады. На углу здания морского министерства вырвали железные решетки и баррикадировали улицу св.Флорентина. Войска с таким усердием исполняли свое дело, что на улице Сент-Оноре уже пришлось организовать приемный покой, куда свозили раненых. Говорили о двух убитых женщинах и большом количестве тяжело раненых.
В общем, население до этого момента вело себя спокойно и сдержанно, но волнение охватывало Париж и восстание разрасталось.
-
-
21.06.2010 в 07:09На следующий день Париж принял гораздо более грозный вид. Особенное удивление вызывали смелость министерства и упорство двора. Продолжали, главным образом в народных кварталах, организовывать сопротивление, с твердым решением не уступать королю. Барабанный бой, призывавший к сбору, раздавался непрестанно. Национальная гвардия собиралась в мэриях и на площадях — но для того, чтобы восклицать: «Да здравствует реформа!» Частичные схватки происходили в направлении улицы Сен-Мартен, городской ратуши и площади Бастилии, и можно было ожидать, что к вечеру завяжется общая борьба, как вдруг разнесся слух о падении министерства.
И действительно, Гизо, взойдя на трибуну в палате депутатов, сам подал в отставку. Личный режим был побежден.
Весь Париж охватила большая радость при вести об удалении Гизо, и династическая оппозиция уже ликовала, что добилась своей цели, не скомпрометировав себя перед королевским замком. Не следовало разве ему быть признательным за его покорность и отступление в минуту опасности? Барро и его друзья стали, таким образом, приемлемыми благодаря этому стечению обстоятельств, и Францией станут управлять они и Тьер, их вождь, бывший коллега Гизо, бывший верный слуга Луи-Филиппа.
Одни лишь республиканцы не были удовлетворены таким жалким результатом столь благородной и столь патриотической агитации. Они не только не мирились с простой отставкой продажного министерства, замещенного раболепными роялистами, но не отказывались от продолжения борьбы против монархии. Они сохранили и оружие свое, и свои надежды.
Но — увы! — в своем опьянении этим торжеством над ненавистными министерством Париж забыл свое недовольство королевским двором и монархическими учреждениями. Национальная гвардия вместо штыков прикрепила цветы к дулам своих ружей. Население высыпало, как в праздничные дни, на расцвеченные иллюминацией улицы. А Луи-Филипп, вероятно, утешался тем, что отделался простой сменой одних сообщников другими.
И вдруг радостный и сверкающий огнями город вздрогнул от частого треска ружей. То разразилась бойня на Бульваре Капуцинов. Мужчины, женщины и дети убиты были солдатчиной, неизвестно каким образом, безо всяких причин. Земля покрылась трупами и ранеными. Раненых перенесли в аптеки и в соседние дома. А трупы уложили на телеги, в которые впряглись люди и повезли их со скорбными восклицаниями до самых предместий.
Весь этот вечер, вся ночь с 23 на 24 февраля имели зловещий вид. Подготовка восстания производилась с необычайной энергией, молча, безо всякого вмешательства военной силы. Вскоре баррикады были заняты, и поставлены были часовые. И вокруг искрившихся костров виднелись присевшие на корточки люди, отливавшие пули, спокойно попыхивая трубками, на этих своеобразных биваках, посреди великого города, вспаханного для посадки свободы.
Республиканцы, рабочие, тайные общества, все люди с благородными и любящими сердцами мужественно работали всю эту памятную ночь. Одни обходили баррикады и уже провозглашали низложение короля. Другие собирали снаряды и оружие. И повсюду — непоколебимая решимость и почти верная надежда завоевать, наконец, республику, за которую народ так много страдал.
С зарею Париж проснулся, таким образом, среди разгара инсуррекции...
- Монмартр!
- Здесь!
- Сен-Дени!
- Здесь!
- Жители Бобурга, Гравилье и Пуассоньера!
- Это мы!
- Сент-Антуан!
- Готовы!
«Да здравствует республика!»
Марк Луи Коссидьер
18.05.1808 – 27.01.1861
КАНУН РЕВОЛЮЦИИ
Приведено по:
РЕВОЛЮЦИЯ 1848 ГОДА ВО ФРАНЦИИ (февраль—июнь)
в воспоминаниях участников и современников
Серия «ИНОСТРАННЫЕ МЕМУАРЫ, ДНЕВНИКИ, ПИСЬМА И МАТЕРИАЛЫ»
Подбор, перевод, статья и комментарии Е.Смирнова
В комментариях приведены также свидетельства Шарля Белэ о событиях на бульваре Капуцинов и программа, составленная Луи Бланом и опубликованная накануне Февральской революции в «Reforme».
-
-
21.06.2010 в 18:26Время шло, а Моле не приезжал. Его переговоры с Ремюза, Дюфором и Пасси были внезапно прерваны сообщением о тягостном событии, которому Луи-Филипп придавал так мало значения. Тотчас же поняв, что его роль кончилась,
Тьер, выйдя из дому, увидел, с какой быстротой воздвигаются одни баррикады за другими. По странной случайности он незадолго до того распорядился раздать в своем присутствии съестные продукты отряду повстанцев, которые, не зная его, пришли попросить разрешения отдохнуть несколько времени во дворе его особняка. И беседа этих людей, не скрывавших ни своей ненависти к династии, ни своей веры в удачный исход борьбы, показала ему всю необходимость широких и быстрых уступок пожеланиям народа.
Раздраженный неприятным для него присутствием человека, которого он считал неблагодарным, почти мятежником, Луи-Филипп, согласившись на назначение Барро, которого он считал малоспособным, но зато не сомневался в его верности монархии, обнаружил сильное недовольство двумя другими уступками, казавшимися ему преждевременными. Тьер не настаивал. Решено было отложить все вопросы до окончательного образования нового кабинета, и министр в присутствии Луи-Филиппа составил заметку для «Moniteur», возвещавшую стране о том, что Тьеру и Одилону Барро поручено королем составить новое министерство. За этой заметкой следовал приказ о назначении маршала Бюжо, как бы для того, чтобы смягчить благоприятное значение перемены министерства. Король, посовещавшись в течение нескольких минут с Гизо, поджидавшим в соседней комнате отъезда Тьера, и решив, что уступил даже больше того, что было необходимо, пошел отдохнуть, нисколько не сомневаясь, что Париж с удовлетворением примет такие уступки. Было четыре часа утра. Король спокойно проспал до семи часов,
А между тем в этот грозный час нельзя было принять более непоследовательных решений, которые ярче свидетельствовали бы о растерянности дворца. Никакие другие решения не могли в такой мере содействовать подъему революционного настроения. Бросить вооруженным массам имя Барро значило показать им колебания королевской власти, ее унижение, ее мольбы. Навязать национальной гвардии начальство маршала Бюжо, человека антипатичного парижанам, запятнавшего себя деяниями, неизгладимыми в памяти народа, человека, одно имя которого устраняло всякую надежду на соглашение, — значило лишить себя той некоторой силы, какую могло принести назначение нового министерства, значило уничтожить благоприятное впечатление от запоздалых и вынужденных уступок.
-
-
21.06.2010 в 18:27И, действительно, программа нового министерства была выработана Тьером, Одилоном Барро,
Собравшись у Одилона Барро, составлявшееся министерство высказалось против возобновления боевых действий. Барро, поддержанный Дювержье де Ораном, заявил, что примет министерский портфель лишь при том условии, если огонь будет немедленно остановлен. Ремюза советовал передать командование национальной гвардией генералу Ламорисьеру. Один только Тьер, хотя и соглашаясь, что нужно попытаться добиться примирения, повидимому, не считал это таким легким делом, и поддерживал назначение маршала Бюжо, считая это единственным шансом успеха в случае, если слишком возбужденное население не пожелает довольствоваться возможными уступками и если бой не на жизнь, а на смерть завяжется между монархией и республикой.
Уже загорался день, а министры еще не пришли к соглашению об этом главном пункте. Париж весь ощетинился баррикадами…
-
-
21.06.2010 в 18:28И столь же единодушно она заявляла, что не будет повиноваться его распоряжениям.
Со своей стороны, демократические газеты, «Reforme» и «National», опубликовали протест, составленный накануне вечером на политическом собрании Луи Бланом; другое воззвание, которое было призывом к восстанию и исходило из редакции газеты «Courrier Francais», передавалось с одной баррикады на другую. Около восьми часов утра народ завладел, силою или не встретив сопротивления, почти всеми мэриями и пятью казармами, в которых запасся амуницией. Он занимал ворота Сен-Дени, площадь Побед, все стратегические пункты внутренней части города.
С другой стороны, Барро, еще тешившийся иллюзией о своей большой популярности, также пожелал объехать баррикады. Во главе кортежа, в котором выделялись Горас Верне, Кинет, Лафайет и генерал Ламорисьер, он пытался проложить себе путь по бульварам до городской ратуши, надеясь искренними заверениями рассеять на своем пути то недоразумение, которое, по его мнению, одно лишь способствовало продлению конфликта, тем более что причина эта уже устранена о того момента, как он получил власть в свои руки.
Жалкий опыт напыщенного тщеславия! Окруженный сейчас же после его появления на бульваре любопытной, но мало сочувственной толпой, которая делала вид, что приветствует его, но в действительности задерживала его продвижение вперед, Барро, сидя на лошади, которую удерживали за уздечку, встретил в награду за свои усилия лишь насмешки и оскорбления:
— Долой усыпителей! Не нужно нам трусов! Долой Моле! Долой Тьера! Долой Барро! Власть в руках народа!
Гиацинт Камиль Одилон Барро (19.07.1791 – 6.08.1873)
-
-
21.06.2010 в 19:07Так судьба стучится в дверь… (С)
Шарль-Франсуа Мари Ремюза (13.03.1797 – 6.06.1875)
— Государь, — сказал Ремюза, понизив голос, — нельзя терять ни одной минуты. Мятеж торжествует повсюду. Он двигается вперед гигантскими шагами.
Тем временем некоторые лица, приближенные к королевской семье, вошли без доклада. Тьер,
Капитан главного штаба Лобепен приносит еще более определенную и более ужасную новость: колонна генерала Бедо
…Он садится на покрытую роскошными попонами из позолоченной бахромы лошадь. Герцоги Немурский и Монпансье и маршал Бюжо следуют по правой стороне; по левую сторону генерал Ламорисьер, одетый в тужурку национального гвардейца, с непокрытой головой, с растрепанными волосами и оживленным взглядом, приступает к командованию. Тьер и Ремюза следуют пешком. Многочисленный отряд конных национальных гвардейцев и адъютантов составляет свиту короля.
Продвинувшись вдоль решетки, король подъезжает к триумфальной арке и начинает смотр с левой стороны площади, где в боевом порядке выстроен первый легион. Раздаются слабые восклицания: «Да здравствует король!», которые тотчас же заглушаются криками: «Да здравствует реформа!» Группа национальных гвардейцев выходит из рядов, быстро подходит к Луи-Филиппу и почти приказывает ему согласиться на реформу. Король, явно встревоженный, ускоряет ход, твердя с досадою: «Она уже дана, она уже дана!» Но возвещение такой уступки, сделанной без подъема, принятой без энтузиазма, лишь свидетельствовало о полной растерянности. Луи-Филипп, видя мрачные лица своих защитников, окончательно растерялся и возвратился во дворец, предоставив маршалу Бюжо закончить смотр войскам.
А время шло. Было уже почти двенадцать часов, когда
— Ничто еще не потеряно. Я только что обошел часть Парижа. Национальную гвардию можно еще утихомирить. Пусть Барро будет назначен председателем совета министров, пусть представители левых войдут к нему в министерство, пусть Тьер и маршал Бюжо будут устранены, и пусть немедленно будут сделаны самые широкие уступки, — и восстание можно еще успокоить. Но нельзя терять ни одной минуты.
-
-
21.06.2010 в 19:10Это странное появление Кремье вызвало новый момент просветления, так как король и его окружающие думали, что депутат крайней оппозиции должен хорошо знать настроение и влияние, какое окажут предложенные им меры. Но в это время никто уже не мог верно представлять себе общую картину народного движения. Оно приняло такой широкий размах, что целиком уже не могло быть охвачено отдельными наблюдателями. В одних местах господствовало настроение национальной гвардии, еще довольствовавшейся министерством Барро, в других — речь шла уже о том, чтобы заставить короля отречься, наконец в третьих — республиканцы уже открыто говорили о том, чтобы совсем изгнать династию.
Между тем депутат Ремс, поехавший отвезти в редакцию «National» воззвание министерства Тьера—Барро, возвратился и, обратившись к Тьеру, заявил ему, что народ не удовлетворится уже ничем другим кроме отречения. Тьер подвел его к принцам. И им он стал говорить в том же духе.
— Но, милостивый государь, — сказал тогда герцог Монпансье, со вчерашнего дня король не перестает делать уступки, которые до сих пор оказываются совершенно бесполезными. Можете ли вы по крайней мере поручиться, что уступка, которую вы требуете, окажется достаточной?
— Ваше высочество, — ответил Ремс, — не думаю, чтобы кто-нибудь мог в данный момент дать подобное ручательство.
Еще несколько времени тому назад Дювержье де Оран, не произнося этого слова, предложил то же самое. Но как решиться представить подобный приговор государю, наиболее ревниво охраняющему свою власть, наиболее убежденному в исключительных достоинствах своей политики, наиболее пренебрежительно относившемуся дотоле к заслугам тех членов семьи, которым предстояло быть преемниками его власти? И все отказывались выполнить эту трудную миссию.
Однако под конец все же решаются шепнуть роковое слово Луи-Филиппу, но так тихо, что он может его и не расслышать. Куртизаны делают вид, что возмущены подобным предложением. Тьер, повидимому, не имеет никакого мнения с тех пор, как перестал быть министром. В эту минуту дверь кабинета раскрывается, и человек, очень бледный, очень взволнованный, но волнение которого не обнаруживает никакого страха, подходит к королю.
— Что нового, г-н Жирарден? — спрашивает Луи-Филипп, устремив на редактора «Presse» потухший взор.
— Государь, вас заставляют терять драгоценное время. Если немедленно же не будут приняты самые энергичные решения, через час не будет во Франции ни короля, ни монархии.
Эмиль Жирарден, по метрике Деламот (21.06.1806 – 27.04.1881)
Оцепенелое молчание служит единственным ответом на это заявление.
Жирарден, заметив в одной группе главного редактора «Соnstitutionnel», призывает его в свидетели.
— Спросите, — восклицает он в нетерпении, — спросите у г-на Мерюо, как приняты были народом воззвания о перемене министерства.
Снова молчание. Затем раздается голос короля: — Что посоветуете вы сделать?
— Отречься, государь, — отвечает Жирарден с поражающей присутствующих смелостью.
— Отречься!
— Да, государь, и передать регентство герцогине Орлеанской, ибо на герцога Немурского народ не согласится.
— Лучше уж умереть здесь! — восклицает королева.
Король, словно разбуженный этими словами и энергическим тоном, которым они были произнесены, поднимается и, обращаясь к окружающей его группе, говорит:
— Господа, разве нельзя отстоять Тюильрийский замок?.. Ведь мне говорили, что замок можно отстоять, — повторил он еще раз, видя, что никто ему не отвечает.
— Нужно отречься, государь, отречься! — восклицает герцог Монпансье властным тоном.
Луи-Филипп на минуту задумывается.
— Ну что ж, так как этого хотят, я отрекаюсь, — произносит он наконец.
-
-
21.06.2010 в 19:16— Маршал, спасите то, что еще можно спасти! — восклицает королева с отчаянием, пожимая ему руку.
И маршал, подталкиваемый к лестницам, посаженный на лошадь во дворе замка, выезжает через парадные ворота дворца и направляется к площади Пале-Рояля возвестить об отречении и остановить бой. Король присел к своему письменному столу, взял перо в руки, но не был в состоянии писать. Герцог Монпансье резким движением пододвинул к нему лист чистой бумаги
— Во имя страны, государь, — раздается дрожащий голос, — во имя вашей семьи и всех французских семейств, не отрекайтесь. Станем лучше драться сегодня, нежели завтра, ибо завтра у нас будет республика.
Все взоры обращаются в сторону Пискатори. Королева, в экзальтации, как бы вне себя, схватывает руку верного друга и тихо говорит ему с блуждающим взором:
— Будьте осторожны, здесь есть изменники.
И подозрительным взором Мария-Амелия окидывает сперва Тьера, потом герцогиню Орлеанскую.
Раздается залп, перестрелка приближается.
— Скорее, государь, — говорит герцог Монпансье, непочтительным жестом подталкивая руку короля.
— Я никогда не писал так быстро, — отвечает король, который, не сняв перчаток, выводит очень крупными буквами с таким нетерпением ожидавшееся отречение, — не торопите меня.
— Пусть по крайней мере король не отрекается так просто, не попытавшись отбить наступление мятежников, — говорит Пискатори, — во дворе замка есть еще свыше трех тысяч людей. Станьте во главе их, принц, — обращается он к герцогу Монпансье.
— Что вы посоветуете? — спрашивает принц Тьера с явно растерянным видом.
— Мне нечего советовать, — отвечает последний, — я уже ничто.
-
-
21.06.2010 в 19:17Этот пост был чрезвычайно важным стратегическим пунктом, потому что он прикрывал одновременно Пале-Рояль и все выходящие на Карусельскую площадь улицы. Поэтому правительство, постоянно опасавшееся народных восстаний, сильно укрепило этот пункт.
…повстанцы, не встречая больше нигде никакою сопротивления, массами стекались к Пале-Роялю. Они построили во всех соседних улицах огромные баррикады и совершенно окружили Шато д’О. Воодушевляемые республиканцами, опасавшимися двинуться на Тюильрийский замок, оставив в своем тылу столь укрепленную позицию, повстанцы, узнав, что находящиеся в посту солдаты принадлежат к 14-му линейному полку, приходили в ожесточение, вспоминая разразившуюся накануне бойню. Говорили, что в посту находятся и муниципальные гвардейцы, сторожившие там большое число пленников. Множество всяких других слухов кружили головы повстанцев, и все готовились к беспощадной атаке. Некоторые национальные гвардейцы пытались успокоить возбужденный народ и завязали переговоры, правда тщетные, с войсками, желая добиться эвакуации поста. Стоя у единственной двери фасада, один из поручиков, молодой человек исключительной храбрости, отбивался от натиска повстанцев и оставался глухим к просьбам республиканских вождей, Этьена Араго и Шарля Лагранжа. А ожесточившиеся повстанцы снова и снова устремлялись на пост, пытаясь вырвать ружья из крепко державших их солдатских рук. Эти стычки продолжались уже около четверти часа, когда вдруг появился на площади офицер генерального штаба, который продвинулся к крыльцу и стал кричать войскам эвакуировать пост. Оглушительные восклицания повстанцев встретили этот приказ. Но они требовали большего — сдачи ружей.
— А наши ружья? — спросил капитан, устремив тревожный взгляд на офицера генерального штаба, — что же, мы сдадим ружья?
Потому ли, что офицер не расслышал вопроса, или потому, что он не решился предписать позорную сдачу, но он ничего не ответил, повернул назад и исчез.
Этьен Араго еще более настойчиво стал требовать эвакуации, но капитан был непреклонен.
— Мы соглашаемся покинуть пост, — оказал он, — но с военными почестями.
Во время этих переговоров солдаты сомкнули свои ряды. Они стояли, прислонившись к стене. Вдруг раздалось несколько выстрелов со стороны Пале-Рояля. Думая, что на них нападают, два солдата выстрелили в ответ. И началась общая перестрелка. Солдаты бросились в пост и через бойницы стали обстреливать площадь, которую народ и очистил.
В течение нескольких минут площадь представляла собою зловещее зрелище. Вода, потоком лившаяся из расположенного впереди крыльца разбитого фонтана, смешивалась с кровью раненых, образуя красноватую лужу; на ступеньках крест-накрест лежали два трупа; на мостовой там и сям валялись ружья, куски одежды, краснели кровавые пятна. Решетки дворца были разбиты и за ними виднелся пустой двор. Над баррикадой на улице Валуа высовывались грозные лица. На углу площади компактная группа, устыдившаяся своего бегства, остановилась, повернула назад и начала обстреливать пост. Раздалось несколько выстрелов; солдаты отвечали. Со всех улиц одновременно стал сбегаться народ и выходил на площадь. Баррикады на улице Валуа, Роган, Сент-Оноре ощетинились бойцами. Энергичные вожди, Коссидьер, Бон и др., воодушевляли их коротенькими речами. И борьба возобновилась с ожесточением. Инсургенты бросились в атаку. Солдаты из поста мужественно защищались.
Между тем Этьен Араго направился в улицу Ришелье к баррикаде у фонтана Мольера, чтобы столковаться с некоторыми друзьями. Едва ой туда пришел, как со стороны Карусельской площади показался какой-то видный офицер в сопровождении адъютанта и офицера генерального штаба национальной гвардии, Морисо. Последний, подойдя к Этьену Араго, представил ему генерала. Ламорисьера. Завязались оживленные и отрывистые переговоры. Генерал принес весть об отречении.
— Слишком поздно, — сказал Этьен Араго.
— Слишком поздно! — воскликнул генерал недоверчивым тоном. — Слишком поздно! Вам дают реформы, вам дают регентство.
— Чего же вам еще нужно?
— Республики! Никакими усилиями вам не удастся помешать этому. Народ владеет Парижем. Он не хочет больше ни короля, ни принцев, ни династий.
Все королевские эмиссары повсюду встретили такой же прием и что ни генералу Гурго, ни сыну адмирала Бодена, посланным на площадь Согласия, ни Жирардену, ни Мерюо, ни всем другим не удалось заставить народ выслушать себя.
-
-
21.06.2010 в 19:20На площади перестрелка продолжалась. Королевские кареты не могли пробраться ко дворцу сквозь ряды повстанцев. Решено было пойти пешком до площади Согласия. Во время этого поспешного бегства все делалось и все говорилось как бы случайно.
Наконец Луи-Филипп, опираясь на руку королевы, выходит в сопровождении герцога Монпансье, Кремье, Анри Шефера, Гурго и др. из дворца узким и мрачным коридором, ведущим в вестибюль Часовой башни, и направляется через сад к площади. Конные и пешие национальные гвардейцы и рота муниципальных гвардейцев выстроены в аллеях; эскадрон драгун вытянулся в два ряда. Унылый кортеж проходит молча. Когда дошли до решетки вращающегося моста, где должны были дожидаться кареты, их там не нашли. Тогда король, дотоле с виду спокойный, стал сильно волноваться.
— Кареты! Где же наши кареты? — повторял король.
В то время, как пытались пробраться к обелиску, где по какому-то недоразумению остановились кареты, кто-то грубо толкнул королеву, и она отстала от своего супруга. Она вскрикнула и зашаталась; какой-то молодой человек хотел ее поддержать.
— Оставьте меня, — сказала она, отталкивая его.
Хотя и находясь в полуобмороке, она все же считала оскорблением для себя эту помощь, о которой она не просила. Король, схватив ее за руку, приподнял ее и почти втолкнул в одну из карет, куда поспешил сесть рядом с нею. Дети герцогини Немурской тоже находились в другой карете, стоя на сиденьи и скорее с любопытством, нежели со страхом взирали на зрелище, какое видели в первый раз в жизни. Дан был знак к отъезду.
— Уезжайте, уезжайте же, наконец! — воскликнул Кремье.
Кучер сильно хлестнул лошадей, и обе кареты двинулись по набережной Пасси, окруженные отрядом конных национальных гвардейцев и двумя эскадронами кирасиров.
Даниель Стерн
Мари Катрин Софи де Флавиньи, графиня д’Агу
31.12.1805 – 5.03.1876
ФЕВРАЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
1. В королевском дворце и на улицах
Приведено по:
РЕВОЛЮЦИЯ 1848 ГОДА ВО ФРАНЦИИ (февраль—июнь)
в воспоминаниях участников и современников
Серия «ИНОСТРАННЫЕ МЕМУАРЫ, ДНЕВНИКИ, ПИСЬМА И МАТЕРИАЛЫ»
Подбор, перевод, статья и комментарии Е.Смирнова
-
-
21.06.2010 в 21:42и в карты не садись – продаст…» (А.С.Грибоедов)
Шарль Франсуа-Мари Ремюза (13.03.1797 – 6.06.1875), друг Тьера, родственник банкиров Перье, по первому браку, секретарь министерства внутренних дел и еще каких-то министерств, мемуарист, изрядный сплетник…
Кристоф Луи Леон Жюшо де Ламорисьер (5.02.1806 -11.09.1865), кадровый офицер, дорос до военного министра при Луи-Филиппе, а вообще неплохо приспосабливался и к Временному правительству, помогал Кавеньяку расстреливать парижан в июне 1848, за что повторно получил портфель военного министра. Как боевой офицер и как законодатель, много сделал для колонизации Алжира.
Эмиль Жирарден (21.06.1806 - 27.04.1881), предприимчивый издатель и журналист (сразу вспомнили Жоржа Дюруа-«милого друга»), неглупый, но без оригинальных идей, изворотливый, при этом напористый. Поменять левую оп-позицию на правую и наоборот ему ничего не стоит.
Морис Этьен Жерар (4.04.1773 - 17.04.1852) благополучно и с пользой для себя пережил восемь сменившихся режимов.
Ипполит Филибер Пасси (15.10.1793 – 1.06.1880), экономист в теории и в роли министра финансов, член-корреспондент Инститют де Франс. Орлеаны так Орлеаны, Бонапарт так Бонапарт…
Жюль Арман Станислас Дюфор (4.12.1798 – 28.06.1881), адвокат из Бордо, пока служил в министерстве Сульта (1839), был вполне доволен королем-гражданином; когда лишился места, превратился в оппозиционера. Революция 1848 года принесла ему в итоге пост министра внутренних дел (октябрь 1848). А потом… потом он был премьер-министром 5 (пять) раз, в 1873-1879 годах.
Пьер Жюль Барош (18.11.1802 - 29.10.1870), адвокат и депутат. Сначала был против Гизо, после революции 1848 года стал консерватором. Исполнял обязанности генерального прокурора Верховного суда в Бурже на процессе «майских инсургентов» (Барбеса, Бланки, Распайля, Блана). Вообще, ему везло при Второй республике, но и Луи Бонапарт его не обошел «крестишками» и «местечками».
Проспер Дювержье де Оран (3.08.1798 - 20.05.1881), публицист с политическими амбициями, не увенчавшимися большим успехом. Оценка правительства у него всецело зависит от его собственного положения в иерархии на текущий момент.
Леон Франсуа Жан Мольвиль (18.05.1803 – 28.03.1879), заслуженный депутат с 1834 по 1851, с предсказуемой миграцией от «левого центра» через «либеральную оппозицию» вправо.
Эдгар Кине(т) (17.02.1803 – 27.03.1875), известный в основном как историк. Отчасти республиканец и немного революционер, немножко депутат Национального собрания.
-
-
21.06.2010 в 21:43. . .
Нам пока не удалось установить, о каком Пискатори идет речь у Стерна, - это большое семейство банкиров (Pescatore ???). Теоретически подходят и Антуан (1787-1858), и Фердинанд (1791-1862), и Жюль-Пьер (1793-1855), и Гийом (1798-1875), и Жан-Антуан (1773-1807), и Теодор (1802-1878).
-
-
21.06.2010 в 21:45яблочкогрушенько, куда ты котисся…- Ах, бедный мой Бывший мэр, они выставили меня за ворота без единого су, не могли бы вы…
- Ах, черт!.. у меня нет денег и есть много мелких потребностей, которые нужно удовлетворять…
-
-
21.06.2010 в 21:46-
-
21.06.2010 в 21:47В страхе бежал главный буржуин в соседнее буржуинство, и там всюду жаловался на свою тяжкую долю и попрошайничал
-
-
21.06.2010 в 21:48-
-
22.06.2010 в 21:23Это похоже на статью А.Келли, тоже о Герцене. ИМХО, добавлять в сводные ссылки не заслуживает. И вообще, к счастью, можно прочитать самого Герцена, а не его интерпретаторов. Но все-таки, подумала, пусть ссылка будет.
-
-
22.06.2010 в 21:30-
-
22.06.2010 в 21:37Еще тематическая ссылка - В.И.Ленин, "Государство и революция. Опыт 1848-1851 годов. Канун революции"
-
-
23.06.2010 в 00:34На нашу трибуну поднимается
Луи Менар
19.10.1822 – 9.02.1901
ФЕВРАЛЬ—ИЮНЬ
Приведено по:
РЕВОЛЮЦИЯ 1848 ГОДА ВО ФРАНЦИИ (февраль—июнь)
в воспоминаниях участников и современников
Серия «ИНОСТРАННЫЕ МЕМУАРЫ, ДНЕВНИКИ, ПИСЬМА И МАТЕРИАЛЫ»
Подбор, перевод, статья и комментарии Е.Смирнова.
В примечаниях также: воззвание Л.-О.Бланки по поводу красного знамени и опровержение против обвинения Ташеро.
Луи Менар, соученик Бодлера в лицее Луи ле Гран, выпускник Эколь Нормаль, в своей долгой жизни пробовал себя как поэт, писатель, литературовед-эллинист, химик, художник, философ. Наиболее успешными были его беллетристические и философские опыты. По-видимому, его демократические убеждения и симпатии были очень стойкими: спустя четверть века после революции 1848 года, в 1871 году, будучи в Лондоне, он открыто и энергично защищает парижских коммунаров.
Публикуемый Е.Смирновым текст взят из «Prologue d'une révolution, février-juin 1848» (Paris, Au Bureau du Peuple. 1849).
Учитывая возраст мемуариста в момент написания книги, и то, что оценка событий дана фактически в ходе самих событий, - гениально наблюдательный и проницательный человек.
-
-
23.06.2010 в 08:03Номинально Временное правительство возглавлял Дюпон из Эвре, бывший в 1792-1795 годах депутатом Национального конвента. Как описывает Жан-Пьер Тома, одержавшие победу повстанцы 24 февраля принесли старика в кресле в Ратушу - живой символ Великой революции и революции нынешней, как они ее себе представляли.
Фактически же председателем был Ламартин
О нем мы еще услышим, в частности, от Луи Блана и Даниеля Стерн.
-
-
23.06.2010 в 08:05Однако этого героического спокойствия народа недостаточно было, чтобы внушить уверенность временному правительству. Оно возложило охрану безопасности в Париже не только на национальную гвардию, но и на армию. Ламартин организовал 24 батальона мобильной гвардии. Их набрали почти исключительно из ребят от пятнадцати до двадцати лет, которыми, в виду их возраста, можно было руководить согласно с планами власти и которых жалованье в 1 франк 50 сантимов в день привязало прочно к правительству. Офицеры для них были частью взяты из армии, частью назначены по выборам, и, таким образом, весь командный состав находился в руках молодых людей из богатых буржуазных семей или в руках военных, приносивших в новые кадры реакционный дух армии.
Между тем те, против кого предпринималось столько предосторожностей, на следующий же день после их победы, обнаруживали великодушные проявления прощения, жалости и забвения. Народ покрыл всех своих врагов всеобщей амнистией. Несколько редких хвалебных слов, брошенных февральским бойцам, были потоплены в потоке воззваний к национальной гвардии, Политехнической школе и даже армии. Линейный полк, некоторые роты которого сдали оружие народу, был объявлен первым полком республики.
Народ согласился разделить даже со своими врагами честь победы: он не хотел, чтобы были победители и побежденные. Победителям не выдавали никаких орденов из опасения унизить армию.
*
Монархия имела своей главной опорой коалицию интересов своих бесчисленных чиновников. Народное сознание требовало полной реформы администрации; особенно необходимо было уничтожить гнусное злоупотребление совместительством и синекурами и снять с их мест тех, которые получили их благодаря фаворитизму и продажности. В действительности удовольствовались несколькими неизбежными смещениями. Но в то же время некоторые члены временного правительства раздавали лучшие места своим друзьям.
Городская ратуша и министерства всегда набиты были просителями. Наиболее безжалостные слуги монархии наполняли столбцы «Moniteur» скандалом своих присоединений к республике. Между тем политические заключенные, недавно выпущенные народом на свободу, держались в стороне от этого жадного устремления к местам. Вместо того, чтобы окружить себя этими энергичными людьми, которые в уплату за свое долгое мученичество с радостью приняли бы право отдать себя делу организации республики, правительство оставляло их в тени и в забвении. Лишь некоторые из них получили управление замками и парками и другие синекуры, которые давались им с целью лишить их всякого влияния.
*
Между тем народ стал задумываться о том, что же даст ему совершенная им революция. Необходимо было провести много реформ, и некоторые отдельные граждане выступили со своими программами. Так на стенах Парижа можно было видеть следующую афишу за подписью Собрие:
«Программа французского народа
Солидарность народов! Будем любить друг друга как братья!
1. Право на труд. Обязательство для государственной власти - доставлять работу и, в случае надобности, необходимый для существования минимум всем членам общества, которых частная промышленность не может занять.
2. Инвалиды промышленности.
3. Уничтожение на вечные времена деспотизма путем преобразования армии в промышленные полки, способные одновременно и защищать территорию, и выполнять большие общественные работы Республики.
4. Общественное воспитание, равное, безвозмездное, обязательное для всех.
5. Сберегательные кассы, представляющие мертвый капитал, будут оплодотворяться трудом: народ, который производит все богатства, достаточно богат, чтобы быть своим собственным банкиром.
6. Реформа судебных учреждений; присяжные заседатели повсюду.
7. Неограниченная свобода всех средств сообщения мысли.
8. Прогрессивный налог.
9. Пропорциональный налог на все силы, употребляемые в
промышленности.
10. Гарантия лойяльного распределения прибылей между капиталом и трудом.
11. Налог на роскошь.
12. Всеобщее избирательное право.
13. Национальное собрание.
14. Ежегодные выборы всех всеми.
Сохраним свое оружие!»
Правительство на следующий же день после революции взяло на себя обязательство, которое необходимо было выполнить. Когда оно еще находилось под давлением народа, оно издало следующий декрет, первые строки которого указывали цель и смысл революции:
«Временное правительство Французской республики обязуется обеспечить существование рабочих путем предоставления им работы; оно обязуется обеспечить работу всем гражданам; оно признает, что рабочие должны объединяться между собою, чтобы пользоваться законными выгодами своей работы. Временное правительство возвращает рабочим, которым он принадлежит, миллион, освобождающийся с уничтожением бывшего цивильного листа».
Оно принято было с энтузиазмом. Рабочие снова проникались доверием, получив такое обещание.
Но прошло несколько дней, и ничто не свидетельствовало о том, что принимаются меры к его осуществлению. Камни с мостовых снова поставлены были на свои места, патрули национальной гвардии проходили по улицам, и слуги монархии стали толпиться вокруг новой власти. Но никто еще не заботился о положении безработных пролетариев, если не считать предложения вернуться в их мастерские, точно от них зависело приказать их открыть. Народ решил, наконец, напомнить о себе правительству, которое, по-видимому, забыло о нем.
*
Около двадцати тысяч рабочих явились к городской ратуше со знаменами и с требованием организации труда и создания специального министерства для рабочих. Правительство пришло в ужас. Оно было в нерешительности. Луи Блану, влияние которого на рабочих было всем известно, было предложено обратиться к собравшимся с речью. Он убеждал народ иметь доверие к временному правительству и показать пример спокойствия и умеренности.
Народ ушел, но Луи Блан счел необходимым энергично поддержать на заседании правительства предложение о создании министерства труда. Он встретил жестокую оппозицию; один лишь Альбер, как говорят, присоединился к его мнению. Луи Блан хотел подать в отставку, — это значило подорвать популярность и, быть может, существование временного правительства, не решавшегося принять бой. В конце концов остановились на создании специальной постоянной комиссии, о поручением заняться изысканием средств к улучшению положения рабочих. Луи Блан был назначен ее председателем, а Альбер — товарищем председателя. Помещением для этой комиссии, которая должна была состоять из делегатов различных корпораций, был назначен Люксембургский дворец.
Удалив таким образом из своего собственного помещения двух своих товарищей, социалистические воззрения которых их стесняли, реакционные члены временного правительства возложили на них все бремя разрешения величайшей проблемы без специального бюджета, без всякой возможности действовать, с ужасающей ответственностью в случае неудачи. Чтобы еще больше обеспечить неизбежность такого исхода, правительство поспешило, по предложению министра общественных работ, Мари, открыть национальные мастерские, в которые решено было навербовать огромное число рабочих и которым постановлено было придать направление глубоко враждебное принципам Люксембургской комиссии. Между тем эта комиссия с первых же дней своего существования оказала громадные услуги. Луи Блан разделял с Коссидьером честь поддержания мира в Париже в течение первых двух месяцев революции.
-
-
23.06.2010 в 08:06Опасность гражданской войны была на время устранена; оставалась опасность внешней войны. Конвент некогда черпал в этой опасности все новые и новые силы, но Франция 1848 года, усыпленная долгим угнетением, едва пробуждалась к революционной жизни, и к тому же можно было сомневаться в том, что временное правительство найдет в себе достаточно энергии и патриотизма, которые некогда спасли конвент. К счастью, и в других странах Европы действовали бродила революции. Каждый день отряды иностранных патриотов собирались на площади Революции, а оттуда с развернутыми знаменами во главе направлялись к городской ратуше. Они просили о поддержке Франции, просили о выдаче оружия для предпринимаемой ими демократической кампании. Им отвечали двусмысленными фразами и бесплодными советами, но при выходе на площадь они снова встречали горячую симпатию народа, и они отправлялись без средств, но полные надежд и веры в успех европейского крестового похода на завоевание свободы. При их выступлении устраивались денежные сборы, им предлагали помощь на дорогу и оружие, и они отправлялись зажечь среди своих соотечественников революционную искру. Месяц спустя вся Европа бурлила в стремлении к свободе
Все народы Европы с радостью приветствовали наступление Французской республики. Что касается правительств, успокоенных циркуляром Ламартина, то они держались выжидательной политики, которая диктовалась им благоразумием. Таким образом, республика не встречала противодействия ни внутри, ни во вне.
Никогда еще не было положения более легкого и более благодарного, чем положение февральского правительства. Оно могло без всякой борьбы укрепить республику на широком и прочном фундаменте. Все ждали энергичных действий и радикальных реформ. Народ требовал их, привилегированные заранее покорно им подчинялись. Но люди, бывшие у власти, были как бы ослеплены величием, до которого они были подняты. Привыкшие к легким стычкам конституционной монархии, они пугались мощного орудия диктатуры, врученной им революцией. И этим объясняется та смесь неблагоразумия и робости, которая характеризует их поведение.
-
-
23.06.2010 в 08:08Эта бахвальская мера никого не обманула. Звонкая монета не переставала исчезать из обращения, и общественный и частный кредит не получил от этого никакой выгоды. Пришлось открыто признать, каково было истинное положение, и искать из него какого-нибудь выхода. Конечно, первыми пострадали от ошибок правительства бедняки. Было декретировано, что деньги, внесенные в сберегательные кассы, будут выдаваться наличными лишь до ста франков. Что касается богатых, они каждый день толпились в банке, чтобы выменивать свои бумажные деньги на звонкую монету.
Тогда решили установить обязательный курс для банковских денежных знаков. Но было слишком поздно. Нужно было уже 25 февраля превратить Французский банк в национальную собственность и ввести в его организацию ряд мер, которые сделали бы из него учреждение для свободы вместо предприятия для эксплоатации. Но это напоминало ассигнаты, а кроме того, это пахло социализмом. А самые реальные и жестокие опасности меньше устрашали буржуазию и ее представителей, чем фантомы коммунизма и призраки 93 года.
Монархия оставила в наследие республике огромный долг и тяжелое финансовое положение. Чтобы выйти из него, нужны были радикальные реформы: организация кредита, централизация банков, переход в руки государства железных дорог, каналов, рудников и пр. и их эксплоатация рабочими ассоциациями, подчинение капитала труду, снижение процентных ставок и вследствие этого снижение квартирной и арендной платы, бюджетная реформа, уничтожение таможен и пр. Но чтобы решиться на такие меры, нужно было быть революционерами, а временное правительство не питало никакой веры в революцию. Вместо того, чтобы опереться на народ, оно, повидимому, заботилось лишь о том, чтобы быть приемлемым для буржуазии. Между тем, в то время как капиталисты изымали из обращения звонкую монету и подрывали прочность республики своим действительным или деланным недоверием, рабочие приходили к нему на помощь с щедрым пожертвованием своих сбережений. Собрие доказал пример, внеся 20000 франков, пятую часть своего состояния, в кассы государства. Многие демократы последовали его примеру. Во всех мастерских производились сборы. Люди, едва уверенные в завтрашнем существовании, жертвовали отечеству то, что они могли оторвать от своей дневной заработной платы. Зачем приходится добавлять, что эта незаметная народная преданность была, несколько месяцев спустя, оплачена тюрьмой, изгнанием или смертью!
Решено было прибегнуть к экстраординарному налогу. Был установлен на 1848 год дополнительный налог в 45 сантимов на франк по четырем прямым налогам. Этот налог пал своей тяжестью главным образом на мелких сельских собственников, земля которых обременена обычно ипотекой. Недовольство стадо всеобщим. Для крестьян, вообще равнодушных к политическим вопросам, республика олицетворялась этим налогом в 45 сантимов.
При таких обстоятельствах демократы считали чрезвычайно важным добиться оторочки выборов. Бланки требовал этой отсрочки два раза от имени Центрального республиканского клуба, председателем которого он состоял. Затем другие клубы постановили организовать с этой целью внушительную манифестацию.
Повод к этому был им доставлен самой аристократией. Было постановлено, что весь народ будет принадлежать к национальной гвардии, и, чтобы добиться по возможности слияния старых и новых национальных гвардейцев, Ледрю-Роллен решил преобразовать старые кадры и распустить отряды гренадеров и отборной пехоты, в которых по преимуществу состояли представители высшей буржуазии. Последняя боялась утерять свое политическое влияние вследствие такого слияния о народом; старые национальные гвардейцы желали к тому же сохранить своих начальников, а это становилось невозможным в виду преобразования кадров. Недовольство побежденных партий проявлялось довольно шумно. По ночам проносили по улицам белые знамена, которые прикрепляли к некоторым общественным зданиям. Происходили многочисленные собрания в легионах национальной гвардии. Наконец было решено устроить коллективный протест. Мысль об этом протесте исходила, как говорили, из редакции газеты «Пресса».
Утром 16 марта около шестидесяти тысяч национальных гвардейцев собрались, чтобы отправиться потребовать у временного правительства отмены декрета и разрешения отборным ротам сохранить их отличительные знаки, а также сохранения прежних кадров. Недовольство буржуев выражалось в самых резких формах, и большинство из них открыто выражали претензию заставить Ледрю-Роллена выйти в отставку.
Первый отряд национальных гвардейцев в мундирах подошел к городской ратуше среди пренебрежительного молчания народа; за ним вскоре показался другой отряд. Народ опасался, чтобы временное правительство не было вынуждено уступить насилию, и помешал второму отряду добраться до городской ратуши. Вскоре прибыл со своим штабом генерал Куртэ и предложил национальным гвардейцам разойтись, сдержанно упрекал их в нарушении порядка, который они должны были охранять.
В это время Араго и Ледрю-Роллен прибыли в карете на площадь городской ратуши. Как только их заметили, из рядов национальной гвардии раздались крики: «Долой Ледрю-Роллена!» Араго попытался предупредить опасность.
— Что же, забываете вы, — оказал он одному из наиболее исступленных национальных гвардейцев, — что здесь был убит Фулон?
Ему удалось пробраться с Ледрю-Ролленом в здание ратуши. Депутация национальных гвардейцев пошла туда вскоре за ними.
Араго и Арман Марраст приняли ее с нескрываемой досадой людей, видящих, что их партия компрометирует себя неудачным ходом. Они жаловались, что национальная гвардия не питает к ним доверия и провоцирует своим поведением народную контр-манифестацию, которую очень трудно будет умиротворить.
Национальные гвардейцы вернулись по своим домам с этим отеческим нагоняем, провожаемые насмешливыми шутками народа, забывшего при этом, что было преступного в этой манифестации. Он видел лишь ее забавную сторону и назвал этот день именем «медвежьих шапок».